— Простите ради бога, давайте о другом. Слушаю вас?

— Давайте о другом. Вопрос важный: какие у вас отношения с Глебовым?

— С Глебовым? Самые нормальные, а что бы вы хотели? Безусловно, я очень благодарен Николаю Николаевичу. Он взял меня на завод, дал хорошую должность, позволил заниматься любимой работой. Собственно, почему вы об этом спрашиваете?

— Видите ли… В разговоре со мной Глебов крайне низко оценил вашу работу. В частности, он сказал: «это еще нельзя назвать изобретением». В чем дело?

— Нельзя назвать изобретением? Ну, ну. Думаю, если Николай Николаевич хотят-с — оне-с вправе называть мой генератор как угодно. Болванкой, поделкой, машинкой для точки карандашей… И все-таки — охулки на руку не положу, лично для меня Глебов сделал много. Как говорится, пригрел и выпестовал. — Приложил обе руки к груди, закачал головой: — Арсений Дмитриевич, рад принять в любой другой раз, но сейчас — увольте, а? Отпустите душу на покаяние? Плох я сейчас для расспросов, вы же видите? Пожалуйста?..

Выйдя из квартиры Вологдина на лестничную площадку, Пластов остановился. Показалось: кто-то побежал наверх. Прислушался — как будто тихо. Постоял. Все-таки он отчетливо помнит: как только вышел из квартиры на лестницу, раздались быстрые шаги. Слежка? Нет, вряд ли кто-то следит за ним, скорее играют мальчишки. Подождал, спустился вниз, пошел по Съезженской к трамваю. Стал переходить улицу, мельком повернул голову — и снова показалось: кто-то идет следом. Теперь уже он был настороже; делая вид, что сворачивает к трамвайной остановке, чуть изменил наклон головы, боковым зрением заметил: какой-то человек, шедший метрах в тридцати сзади, скрылся в подъезде. Сама Съезженская пуста, прохожих почти нет, только впереди, на остановке, — оживление. Человек, шедший за ним, спрятался, и нет никакого сомнения: он за ним следит. Причем — с момента, когда он вошел в квартиру Вологдина, может быть, и раньше, но с этого момента — точно. Вспомнился пустырь, двое с ножами — они? Не исключено. И все-таки вряд ли, там была глухая пустошь, напали эти двое на него не наверху, а в яме, когда он был надежно скрыт от посторонних глаз. Здесь же — открытая улица, впереди люди, можно позвать на помощь. Пока ничего сзади нет, но главное он установил: кто-то за ним следит. Так как сейчас он собирается подъехать к Московской заставе, в полицейскую часть, лучше случая не придумаешь: во-первых, можно проверить, насколько важно для наблюдающего не потерять его из виду, во-вторых — попытаться увидеть, кто же именно этот наблюдающий. Продолжая двигаться к трамвайной остановке, он еще издали заметил трамвай и чуть сбавил шаг. Хвосту сейчас должно казаться — он не собирается сесть. Вот два по-летнему открытых, погромыхивающих на стыках вагона остановились, люди стали выходить — и тут же Пластов побежал. Как будто он рассчитал точно, даже если наблюдающий выбежит, вскочить на подножку трамвая он не успеет. На бегу Пластов услышал звонок кондуктора, толчок буферов, ускорил бег, незаметно нагнул голову и увидел, как сзади, надвинув на глаза шляпу и прикрываясь газетой, из подъезда выскочил человек. Еще прибавил, оглянулся — уйти не удается, человек уже метрах в пятнадцати и продолжает быстро сокращать расстояние. Вскочив в полупустой вагон, Пластов прошел в середину, сел и увидел, как человек в надвинутой на глаза шляпе догоняет трамвай. Вот бежит рядом, держась за поручни. Лица не разглядеть, ничего общего с теми двумя, единственное — апашеский налет придает сдвинутая на нос шляпа. Одет, как обычно одеваются петербуржцы этого возраста из общества: белые брюки, белый жилет, полосатый английский пиджак. Вот пружинно всхочил на подножку, не посмотрев в его сторону, поднялся на заднюю площадку. Отвернулся. Стоит, покачиваясь в такт движению. Пластов сделал вид, что не смотрит туда; конечно, хотелось бы разглядеть лицо, но ничего — посмотрим, как поведет себя этот апаш у Московских ворот. На полицейского филера не похож, тогда — кто это? Кажется, взявшись за защиту интересов Глебова, он кому-то очень мешает, но ведь в конце концов он только адвокат, что надо от него всем этим людям? Любопытно: человек, стоящий на задней площадке, все рассчитал, его лица Пластов в любом случае не увидит. Единственное, можно выйти на площадку и спросить напрямик: почему человек за ним следит? Нет, конечно, глупо, в лучшем случае тот ответит, что никому не возбраняется прыгать в отходящий трамвай, но ведь может быть что-то и хуже…

Сойдя у Московских ворот, Пластов замешкался. Повернуть для проверки направо, к сгоревшему заводу? Сейчас день, там идут какие-то работы, издали видны люди?.. Или сразу пойти налево, к полицейскому участку? Решив не мудрствовать, он пошел налево; двинувшись по тротуару, оглянулся — кажется, хвоста нет. Да, точно, трамвай ушел, и человека в сдвинутой на лоб шляпе поблизости не видно. Вгляделся в отошедший довольно далеко вагон: кажется, на задней площадке кто-то стоит, но понять кто, невозможно.

Пластов, конечно, знал, что адвокаты имеют право обращаться к полицейским только официально. Сейчас же он как раз хотел воспользоваться неофициальными связями, чтобы узнать, какой характер носит ведущееся по пожару следствие. Поэтому в двери четвертого участка Нарвской полицейской части он вошел, улучив момент, когда там никого не было. Пошел по коридору, стараясь не привлекать внимания, стоящему у входа в официальную часть городовому начальственно кивнул. Тот осторожно козырнул, спросил тихо:

— Простите, к кому-с?

Выдержал внимательный взгляд полицейского, доверительно улыбнулся:

— Иван Альбертович у себя?

Полковник Иван Альбертович Лернер был приставом участка, Пластов шел не к нему, просто он знал это имя, как и имя любого из петербургских приставов. Городовой вытянулся.

— Так точно-с.

Пластов двинул бровями: мол, все ясно — и, чувствуя взгляд городового и показывая, что идет в приемную, на самом деле, скрывшись за углом, свернул в сыскное отделение. Когда-то здесь работал его старый знакомый, заведующий уголовным столом Денисов; в свое время Пластов оказал ему услугу — и теперь рассчитывал на взаимность.

Денисов, обрюзгший кругленький человек со вспушенными вокруг лысины поседевшими волосами, с постоянно виноватым взглядом, выслушав просьбу, растерянно моргнул:

— Арсений Дмитриевич, простите, я всегда готов помочь, но… Дело на особом контроле. Да и вообще… — Чиновник прислушался. — Вы его ведете? В пользу?

— Алексей Фомич, я веду это дело в пользу Глебова, но почему же оно на особом? Вы ведь знаете, я — могила? Кто ведет дело?

— Вел следователь Бромберг, сегодня же… — Услышав шаги по коридору, Денисов застыл. Прошли мимо. — Сегодня передали следователю по особо важным делам Кухмистрову.

— Хорошо, теперь у меня к тебе будет совсем другая просьба, совсем другая. Ты ведь уголовников своих хорошо знаешь? Подведомственных, то бишь Нарвской части?

— Обижаете, Арсений Дмитриевич. Я не только своих, я всех петербургских отлично знаю. У меня, смею думать, лучшая картотека. Да-с.

— Что ж, это прекрасно, если лучшая картотека. Попробуй вспомнить, не водится ли у тебя таких: один рябой, с оспинами, глаза светлые, нос маленький, губы узкие, из растительности — усы, как у китайца, редкие, только светлый колер. Второй коренаст, похож на малоросса, нос перебит, волосы темные, глаза тоже темные, на подбородке ямочка. Не знаешь таких?

Некоторое время Денисов сидел, будто бы бессмысленно глядя в стол. Наконец встал, подошел к картотеке, выдвинул ящик, начал, шевеля губами, перебирать досье. Застыл.

— Один рябой, говорите, другой с перебитым носом… Кто же… Кто же… — Денисов начал рыться в картотеке, изредка показывая карточки Пластову. Нет — пока на фотографиях, приклеенных в уголках досье, ничего похожего не возникало. Вдруг Денисов сокрушенно вздохнул: — Подождите-ка… Как же я сразу не сообразил. Судя по описанию, один из них — Филимон Ганибалов, он же Гунька Хлюст… Гроза местных бандитов… Только эти люди у меня в отдельном ящике, особо… — Чиновник открыл нижний ящик, протянул лист уголовного досье. — Посмотрите, не он?