— Я т-теперь твой мишка?

— Да.

— А это кто? — он показал лапой на меня.

— Мой папа.

— Эт-то хорошо.

— Послушай, — предложил я сыну, — может, обменяем его на другого. Посмотри, он ведь сильно заикается.

— Совсем немножко и только иногда, когда меня слишком долго не включают. У других мишек дефекты намного серьезнее. Я знал одного мишку, у которого на лапе было напряжение более ста вольт, — неудачная конструкция, и он всем старался подавать лапу.

— Ну что, обменяем?

— Не соглашайся. Я умею играть в мячи и р-решать задачи по математике. Кроме того, я могу подражать голосам и р-разобрать видеотрон.

— Ну так как?

— Пусть остается этот.

— Сразу видно, что ты славный мальчик. Я буду тебе хорошим мишкой. Ты скоро убедишься в этом.

Так мишка остался у нас. Это был удивительный автомат. Не раз меня приводила в недоумение загадочная прихоть неизвестного конструктора, вмонтировавшего в детскую игрушку такую гибкую и сложную систему.

В том, что это был не обыкновенный стандартный автомат из тех, что производятся серийно для игр с детьми, я был совершенно уверен с самых первых дней. Мишка проявлял некоторые черты человеческого характера, доступные только наиболее совершенным автоматам. Например, он был ленивым. Разумеется, он повиновался любой команде, исходящей от нас, но при этом старался выполнить ее таким образом, чтобы потратить как можно меньше времени, избегая ненужной суеты, так свойственной большинству автоматов. После того как он совершал требуемое действие, он мог часами оставаться в неподвижности. По прошествии некоторого времени я обнаружил, что он в определенном смысле привязан ко мне и всегда готов оторваться от меланхоличного созерцания своих мохнатых лап, чтобы сопровождать меня, когда я поднимался из-за стола и направлялся к пультам управления вспомогательными мнемотронами.

Однажды под вечер я сидел в своем кабинете и бился над разрешением проблемы управляемых полигравитационных полей. Мишка, как всегда, когда сын уже спал, составлял мне компанию, забравшись в угол и сидя там неподвижно. Время утекало час за часом, однако, несмотря на это, я почти не продвигался вперед. Пульт управления уже несколько раз напоминал мне, что память перегружена, недвусмысленно давая понять, что задачу необходимо решать с помощью мнемотрона большей емкости. Склонившись над экранами, я почти не обращал внимания на то, что делается в кабинете. Неожиданно я услышал характерное покашливание и поднял голову. Передо мной стоял мишка.

— Ты все еще не спишь, Боб?

— Я редко сплю.

— Как это понимать, ведь у тебя в программе предусмотрено чередование сна и бодрствования?

— Да, но программа не должна быть для меня неизменной. Я могу ее регулировать.

— А что ты делаешь по ночам?

— Думаю, решаю задачи…

— Может быть, ты доказал теорему Пифагора?

— Нет, но я нашел решение твоей задачи с управляемыми полигравитационными полями.

— Ты шутишь?

— Н-нет, н-на самом деле. Вот результат.

На простейшем функциографе, который он держал в лапе, были написаны какие-то вычисления. В первый момент я хотел вытолкать его из кабинета. Я бьюсь над сложнейшей задачей в течение нескольких часов без какого-либо результата, как вдруг заявляется самонадеянная детская игрушка и выписывает из своего маленького мозжечка готовое решение. Тем не менее я сдержался. Ведь это был всего-навсего автомат, к тому же мишка моего сына.

— Спасибо, — коротко сказал я. — А теперь иди в комнату.

Я отложил функциограф в сторону и вернулся к задаче. Результат получил только под утро, когда большой купол марсианской базы уже белел в первых лучах восходящего солнца. Результат был идентичен решению мишки.

— Боб, Боб! — позвал я.

Он появился через минуту, передвигаясь своей неторопливой походкой.

— Как тебе удалось это решить? — спросил я. — Ведь эта задача под силу только мозгу с большим запасом памяти.

Он молчал.

— Отвечай! — приказал я.

Безусловное повиновение человеческой воле было основополагающим началом заложенной в нем программы.

— Такой мозг сконструирован в строгом соответствии с принципом поливариантного процесса мышления. Соответственно его емкость мышления значительно шире, чем у аналогичных автоматов других конструкций.

Я застыл в изумлении, потому что хриплый низкий голос, который произносил эти слова, нисколько не походил на обычный заикающийся слог мишки.

— Что ты сказал? — только через минуту спросил я его шепотом.

— Я н-ничего не говорил, — теперь мишка заикался, как обычно.

— То есть как ничего? Повтори!

— Я н-ничего не говорил.

— Нет, не это. Что ты сказал перед этим?

— Н-не понимаю.

Это было похоже на правду. Голос существовал за границами его сознания. Он не знал о нем ничего. Слова, которые он произнес, были скорее похожи на цитату из руководства по прикладной кибернетике. Какой-то бред про поливариантное мышление. Я подошел к видеофону и набрал номер Тана, одного из моих коллег-кибернетиков. Он специализировался на теории неорганического мышления и должен был знать об этом больше.

— Тан, это Андрей. Скажи мне, пожалуйста, ты слышал что-нибудь о поливариантном мышлении?

Приветливая улыбка сошла с лица кибернетика. Только в этот момент я заметил, что Тан сонный и небритый. По всей видимости, я вытащил его из постели. Тем не менее он нашел в себе силы доброжелательно улыбнуться мне. Тан был известен своей вежливостью, и сейчас я на собственном опыте убедился в этом.

— К сожалению, Андрей, я затрудняюсь припомнить что-нибудь подобное. Откуда ты вообще взял это название?

— Я услышал его от автомата.

— Это, наверное, какой-нибудь автомат для кибернетического программирования? Тогда спроси у него ответ на этот вопрос.

— Нет, это не кибернетический автомат.

— А что же в таком случае?

— Мишка моего сына.

— Но это невозможно. Ведь это совершенно примитивный автомат.

— Я сам в недоумении, Тан.

— Андрей, — произнес Тан после минутной паузы, — а может, ты слишком много работаешь в последнее время? Люди уже просыпаются, а ты до сих пор еще не ложился.

— Послушай, Тан. Я говорю серьезно. Жаль, что ты не веришь.

— В это трудно поверить. Но я все равно попробую разыскать что-нибудь о поливариантном мышлении в главном каталоге кибернетической информации. Если удастся, я немедленно дам тебе знать.

— Спасибо, Тан.

Я повернулся к столу, но мишки в кабинете уже не было. Он сидел перед дверью детской комнаты и так безмятежно спал, как будто ничем другим в эту ночь и не занимался.

Время шло, и я почти забыл эту историю. Мишка не подавал поводов к упрекам. Самым удивительным было то, что и товарищи моего сына относились к нему без оттенка пренебрежительного превосходства, как к другим автоматам. С поразительной быстротой он решал все их школьные задачи, и мне пришлось категорически запретить ему это. Потом мишка проявил себя астрономом, и они с сыном долгие часы просиживали у радиотелескопа. В любое время дня и ночи он мог без запинки назвать точные сферические координаты всех звезд. Но меня особенно поражала невероятная целенаправленность действий мишки. Если он шевелил левой лапой, можно было быть уверенным, что скоро ею ему придется что-то делать.

Шла всего вторая неделя пребывания мишки в нашем доме, когда я вдруг заметил на функциографе сына несколько вычерченных эллипсов с ручными эксцентриситетами и одним общим фокусом. Заинтересовавшись невиданной фигурой, я спросил у сына:

— Что ты начертил здесь?

— Это не я, а Боб.

— Но что это такое?

— Гипотетическая планетная система Формальхаута-альфа созвездия Летающей Рыбы.

— Откуда он это знает?

— Боб все знает! — ответил он мне с такой уверенностью, которой я не мог не поразиться.

— Я бы на твоем месте не торопился принимать на веру рассказы мишки, которых у него в памяти наверняка не один десяток. Все мишки должны что-нибудь рассказывать детям. Но это не значит, что такой взрослый мальчик, как ты, должен верить любой сказке, которую они рассказывают.