— Что это тебя так взволновало?

Официант поставил кофе и ушел. Тиргин спрятал платок.

— Ты не даешь мне говорить, Арсений. Дай мне сказать.

— Пожалуйста, говори.

— Так нельзя. Нужно поговорить спокойно.

— Говори, я слушаю?

— Дело в том… — Тиргин тронул чашку. — Дело в том, что у меня особые отношения с семьей Глебовых.

— Какие?

— Ну… Я бываю у них и… В общем, на днях я собираюсь сделать Лизе предложение.

— Ага. Ну и что дальше?

Тиргин сделал большой глоток, поставил чашку.

— Дальше… Ты что, не понимаешь? После этого пожара Николай Николаевич может лишиться всего состояния. Всего… А Трояновский не хочет вести процесс. Ну и…

— Почему не хочет?

— Не знаю.

— Врешь!

Тиргин покачал головой:

— Арсений, клянусь тебе, я не вру. Я в самом деле не знаю, почему Трояновский отказался!

Пластов внимательно посмотрел на него, кивнул:

— Хорошо, допустим. Что дальше?

— Дальше я отлично понимал: если отказался сам Трояновский, спасти Глебовых может только что-то особенное. Надо было искать выход, и я понял: единственный, кто в сложившейся ситуации может им помочь, — ты. — Тиргин поднял глаза. — Это в самом деле так, Арсений.

— Дальше.

— Дальше, когда я узнал, что ты отказал Глебову… — Тиргин замолчал.

— Понятно. Дальше ты напустил на меня Лизу.

— Я не напустил! Я просто поговорил с ней. Она ведь умная барышня и… — Тиргин замялся.

— Что «и»?

— Ну, Лизу нельзя, как ты выражаешься, «напустить». Она все делает как сама считает нужным.

— Ладно, допустим.

— Ты должен мне верить.

— А ты — объяснить, почему от дела отказался Трояновский.

Тиргин усмехнулся:

— Арсений… Неужели ты думаешь, я стал бы это скрывать? Клянусь, понятия не имею. Что-то повлияло на него, но что, не знаю.

— Это-то — работая с ним без малого двенадцать лет?

— Ну и что? Ты не знаешь его скрытности. Это просто чудовище какое-то, сфинкс. Если он захочет, из него крохи не выцарапаешь. На том и держится, мне ли тебе объяснять…

Пластов медлил, изучая Тиргина.

— Хорошо. Будем пока считать, я тебе верю. Пока. И запомни, если я узнаю, что повлияло на Трояновского, это очень может помочь Глебову. Впрочем… — Усмехнулся. — Впрочем, я забыл, ты здесь не помощник.

— Арсений, это ты совершенно напрасно. Клянусь, если я что-то выясню…

— Не выяснишь, не клянись. Карьера для тебя дороже.

— При чем тут карьера?

— При том. Да и, ты прав, Трояновский кремень, каких мало.

— Так ты… взялся за это дело?

— Взялся, взялся.

— Что, официально?

— Да, официально.

Расплатившись, Пластов вышел из кафе. Уже на улице Тиргин догнал его:

— Запомни, Арсений… Я не строю из себя подвижника, но…

— Но?

— Если что, я к твоим услугам. — Поймав насмешливый взгляд Пластова, добавил: — В известных пределах, конечно. Ты слышишь?

— Слышу, — буркнул Пластов. Он посмотрел вслед затерявшемуся среди прохожих Тиргину и повернулся: сегодня нужно было обязательно увидеть еще одного человека.

Этим человеком был директор-распорядитель завода Гервер.

В кабинете Гервер показал Пластову на кресло, сам же, отвернувшись, встал у окна. Сказал скрипучим голосом:

— Вы знаете, господин Пластов, у меня есть любимая поговорка. Мне неинтересно, что вы делали. Для меня важно знать, что практически дала ваша деятельность, каков ее итог? Так вот, итог деятельности нашей фирмы весьма печален. Полный провал, уничтожение всего, чему мы отдали большую часть жизни. Лучшую ее часть. Понимаете, тут и моя вина, я недоглядел. Я ведь директор-распорядитель, моя задача — вникать в каждую мелочь. А упустил из виду я именно мелочь… А ведь видел, видел… Чувствовал: лето, жара, на заводе полно нефти. Надо было организовать людей, рассредоточить горючее, убрать прессшпан. Все думал: завтра, послезавтра, через два дня. Вот и дождался. К тому же я поссорился с Глебовым… Вам это что-нибудь говорит? С тем самым Глебовым, с которым я проработал бок о бок больше десяти лет.

— И… это произошло из-за пожара?

— Да, из-за пожара. Из-за того, что Николай Николаевич… хм, будем говорить так: не очень корректно использовал сложившуюся на заводе обстановку. Простите, господин Пластов, я не хотел бы больше касаться этой темы, но… Но некоторые мои представления подверглись пересмотру. Боже мой, боже мой. У нас были заказы, на заводе подобрался отменный коллектив специалистов, мы были готовы расширять производство, строить новый цех… А, что говорить. Мы смело брались за все новое. Мы дерзали. Чего стоила одна наша испытательная станция! А генератор Вологдина? — Гервер щелкнул пальцами. — Всего этого теперь нет.

Пластов сделал вид, что впервые слышит о генераторе:

— Простите мою неосведомленность, но… Было бы любопытно знать, что это такое? Этот самый генератор… Вологдина, вы сказали?

Гервер будто не замечал его, глядя в одну точку. Пожал плечами:

— Что это такое… Как неспециалисту вам трудно будет понять.

— И все-таки? Что это, генератор УМО?

— При чем тут УМО… УМО — это так, семечки. Вы можете себе представить, что такое тридцатикратная прибыль?

— Ну… если сделаю усилие.

— В процентах это будет три тысячи процентов чистой прибыли. Представляете? Три тысячи!

— Да, цифра внушительная. Что… ее должен был принести этот генератор?

— Уже принес! Уже! Принес бы, если бы не пожар!

— Как я понимаю, этот… генератор Вологдина сгорел?

— Сгорел? Да, к черту весь сгорел, к черту! Остался один кожух! От обмотки, ротора, статора — ничего, ни крупинки! Все превратилось в прах!

Пластов попытался понять, что означают все эти разноречивые сведения о некоем генераторе Вологдина. Мелькнуло: Гервер единственный, кто сказал ему об этом генераторе прямо. Субботин и Вологдин хотели скрыть сам факт существования генератора, Глебов же пытался всячески этот факт замазать. Возможно, этот таинственный генератор никак не связан с пожаром, но для него, да и для любого адвоката, исчезновение некоего ценного изобретения при пожаре могло бы стать важной деталью при защите.

Расставшись с Гервером, Пластов решил отложить беседу с Вологдиным до завтра и поехал домой. В квартире, на кухне, нашел заботливо приготовленный ужин и придавленную сахарницей записку:

Прочитав записку, причем с особой теплотой — последнюю строчку, Пластов принялся за «ежики». Закончить ужин он не успел — раздался звонок в дверь. Это был Хржанович.

После того как усталый ученик плюхнулся на стул, Пластов прежде всего заставил его доесть все, что осталось в кастрюле, и налил чаю.

— Ну что? Ушел от смерти?

— Арсений Дмитриевич, какая там смерть, все было тихо. Только вот… — Хржанович с досадой цокнул языком. — Узнать я почти ничего не узнал. Собака была убита при непонятных обстоятельствах. Дворник утверждает, что три или четыре ночи перед пожаром она лаяла без причин. Он выходил к будке — там никого не было. На ночь же с субботы на воскресенье он нашел ее с размозженной головой. Вот и все.

— Узнал, кому принадлежит пустырь около завода?

— Я опросил нескольких жителей дома, а также окрестных дворников. По их словам, пустырь принадлежит городским властям. Когда в четвертом участке Нарвской части я попросил показать прикрепительную, чиновник дать мне ее отказался, хотя тоже уверял, что пустырь — собственность города. Далее, жена Ермилова объяснила, что муж ушел с завода, получив более выгодное предложение, теперь он служит на какой-то ферме. Обещал выслать ей адрес.