После отъезда мужа Аня полностью освободилась от домашних забот и весь день отдавала форпосту. Мадам Малая теперь не могла нахвалиться и ставила Аню Котляр всем в пример. Когда надо было отлучиться на пару часов по предвыборной кампании в райсовет, Клава Ивановна со спокойным сердцем поручала ей форпост. Инженер Лапидис дважды при всех повторил, что Аня Котляр — прирожденный руководитель и могла бы управлять Магнитогорским гигантом, осталось только получить диплом института красной профессуры. Аня немножко обижалась на Лапидиса за эти слова, потому что о дипломе в ее годы можно только мечтать, но вместе с тем это были приятные слова: недаром говорят, в каждой шутке — доля правды.

В августе Лапидис приходил на строительство ежедневно. Первая это заметила Дина Варгафтик и объяснила, что Лапидис решил взять пример с Ани Котляр, которая от работы на открытом воздухе загорела, как на пляже, а руки и ноги сделались у нее прямо персики — хочется попробовать зубами.

— Дина, — негодовала Аня Котляр, — вы такое про меня говорите, можно подумать, я первая красавица, как Любовь Орлова!

— Если бы я была мужчина, — ответила Дина, — Лапидис, например, я бы поставила тебя на первое место, а кому завидно, пусть кушает собачье повидло.

— Фи, — засмеялась Аня, — как вам не стыдно! Другие тоже смеялись, одна Дина сохранила такое лицо, как будто у нее болят зубы.

На втором этаже, в квартире Лапидиса, заиграл рояль. Звук был очень сильный, как будто инструмент стоял рядом. Дина сказала, что Адя, сын Лапидиса, — вундеркинд и будет иметь славу на весь мир. Обидно и больно за его маму: каждый год она по три месяца лежит на Слободке и приходит оттуда тихая, как свечка. Лапидису нелегко, надо еще удивляться, как он находит силы смеяться и шутить. Такого мужчину стоит уважать.

Аня Котляр вдруг почувствовала, как кровь ударила ей в голову и потемнело в глазах.

— Что с тобой? — спросила Варгафтик. — Ты еще чересчур молодая, чтобы иметь климакс.

Адя Лапидис играл вальс Шопена, теперь звук был не такой громкий, как вначале, и чем тише он делался, тем больше рос страх, что сейчас совсем не станет.

Аня заплакала, и хотя никто не спрашивал, сама объяснила, что не понимает, отчего эти глупые слезы, но ей очень больно и обидно, а почему, откуда — она не знает.

Оля Чеперуха сказала, у нее тоже бывает: как будто умер кто-то близкий. Ничего, придет и опять уйдет. От слез делается легче.

Степа Хомицкий закончил штукатурку нового форпоста и, в добавление к проекту, установил в углу раковину с краном, чтобы дети имели где помыть руки. Товарищ Дегтярь сказал, такого рода партизанщину можно только приветствовать, и особо отметил: простой рабочий, если дать ему полный простор для инициативы, может поправить любого инженера. Инженер, в силу своей психологии, цепляется за устарелые технические нормы и загораживает дорогу новому. А у рабочего, который представляет собой самую революционную силу, заложена классовая ненависть ко всякому застою. Отсюда — стахановское движение, отсюда наши Стахановы, Бусыгины, Виноградовы, которые полностью овладели техникой своего дела, оседлали и погнали вперед.

Лапидис тоже одобрил инициативу водопроводчика Хомицкого, но при этом удивился, как сильно везет Дегтярю.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Иона Овсеич. — Говори ясно, без ребусов и шарад.

— При чем здесь ребусы и шарады? — повысил тон Лапидис. — Да, инженеры — ретрограды, группе спецов из НКПС пришлось дать слегка в зубы и выпроводить вон, но неужели ты не встречал, хоть у себя на лаптебашмачной фабрике, консерваторов среди рабочих?

— Лаптебашмачной! — Иона Овсеич отшатнулся, как будто хотели ударить. — Встречал. Встречал, с позволения сказать, этих рабочих, которые просто прихвостни и последыши шахтинцев, промпартийцев и тех самых спецов, которые норовят облить грязью наш рабочий класс.

— Лапидис, — Клава Ивановна схватила за рукав, — иди ради бога отсюда, а то я тебе так всыплю, что будешь весь в примочках!

— Малая, — остановил Иона Овсеич, — ты напрасно гонишь его: он хорошо цитировал товарища Сталина насчет спецов из НКПС.

Чтобы стены быстрее просохли, поставили четыре примуса. За примусами следила Аня Котляр и через каждые два часа наливала керосин. С керосином в городе были перебои, Дегтярь выписал через свою фабрику целую канистру — двадцать литров.

Для нового форпоста Граник выбрал лазурь, потому что лазурь — это небо, а небо — это воздушный флот. Авиация. Под потолком большими красными буквами были написаны слова из любимой песни пионеров: МЫ РОЖДЕНЫ, ЧТОБ СКАЗКУ СДЕЛАТЬ БЫЛЬЮ! Все знали песню наизусть, и стоило прочитать первую строчку, как само собою выпевался весь куплет о пространстве, о просторе и о разуме, который дал нам руки-крылья, а вместо сердца — пламенный мотор.

Потолок сначала был чисто белый. Клава Ивановна стояла за то, чтобы так и оставалось, но Иона Овсеич говорил, что какой-нибудь циркуль, рейсфедер, глобус сами просятся сюда. Когда на том месте, откуда свисал шнур с лампой, Ефим нарисовал глобус, а по бокам циркуль с раскрытыми ножками и рейсфедер, все увидели, насколько был прав Дегтярь. Кроме того, на большой стене, против двери, повесили карту полушарий, и от переклички густо-синего с лазоревым появилась дополнительная красота, как будто море и небо сошлись прямо в форпосте.

— Боже мой! — расплакалась Клава Ивановна. — Кто мог раньше даже мечтать! Это же палац, это же дворец графа Воронцова!

Лапидис сказал, это еще в десять раз прекраснее дворца Воронцова, если учесть, что при старом режиме здесь была дворовая прачечная для злыдней, а рядом — уборная, которая по сей день несет службу двору.

Не успел Лапидис закончить свои слова, как влетела Дина Варгафтик и потребовала немедленно всех, чтобы посмотрели, какие стихи написали в уборной эти два мамзера — Зюнчик и Коля — а рядом нарисовали такое, что рот не открывается назвать.

Мадам Малая, машинально, прочитала стихи вслух:

Лапидис сказал, хорошие стихи, на своем месте, а рисунок, поскольку рядом пионерский форпост, а не бани Помпеи, можно соскоблить.

— Малая, — топнул ногой Дегтярь, — чтобы в одну минуту были здесь Хомицкий и Чеперуха, и пусть полюбуются вместе с нами!

Мадам Малая, вместо того, чтобы выполнить приказание, вдруг зашлась в дурацком смехе и никак не могла остановиться. Лапидис поднял кирпич, соскоблил рисунок — сначала часть от мужчины, потом часть от женщины, — а стихи оставил.

— Прекрати свои шутки! — закричал Дегтярь. — Коли взялся за дело, доводи уже до конца!

— На, — Лапидис поднес кирпич Дегтярю, — поработай. Клава Ивановна тут же выхватила и тщательно затерла, осталось оранжевое пятно, чуть-чуть проступали отдельные буквы. Дегтярь взял кирпич и удалил полностью, без следов.

Когда остались вдвоем, Дегтярь сказал Малой: дети как дети, все зависит от нас, а с Лапидисом пора подумать.

Клава Ивановна пожала плечами: а что здесь думать? Болтун, язык без костей. А с другой стороны, можно понять: жена пол-времени дома, пол-времени на Слободке, а на руках сын, надо приготовить, убрать, до этого целый день служба, хочется иногда пошутить, отвести душу.

— Замолчи! — приказал Дегтярь. — Ты врешь, и сама хорошо знаешь, что врешь!

Поздно вечером мадам Малая зашла к Лапидису, чтобы предупредить: если хочет сделать сына сиротой, пусть продолжает в своем духе. Лапидис вскочил как бешеный, послал всех к чертовой матери, потом взял себя в руки, извинился, но вид был нехороший. Клава Ивановна наклонилась к Аде, погладила, мальчик крепко спал, и ушла без до свиданья.

По итогам соцсоревнования на строительстве форпоста первое место заняли двое: Степан Хомицкий и Ефим Граник. Иона Овсеич выхлопотал средства на еще один хлопчатобумажный костюм, и теперь это не составляло проблемы. Вторую премию присудили Анне Котляр: мужские парусиновые туфли на коже и коробка пудры «Кармен». Коробку пудры добавили в связи с тем, что премию планировали для мужчины, а жизнь внесла свою поправку.