— Дорогие соседи и жильцы, — Дина взяла себя пальцами обеих рук за шею, — если бы кто-нибудь сказал мне, что в нашем дворе возможно такое, как поступил Чеперуха, я бы того человека задушила собственными руками, И все-таки это факт, это настоящая правда: Чеперуха с топором в руках бросился на жену, на сына. Да, в этот день его сын украл часы, украл двадцать пять рублей, и приходил человек из милиции. Когда твой родной сын вор, от одних мыслей можно сойти с ума, но, спрашивается, кто виноват: отец, который встает пьяный и ложится пьяный, или мальчик, который с малых лет видит это каждый день? А когда наш товарищ Дегтярь сам, лично, говорил Чеперухе, что надо ходить на занятия по истории партии, куда должны ходить все, без исключения, он, простите, повернулся задницей и хлопнул дверьми так, что слышно было в Москве. Это факт, который видели все своими глазами. Я хочу знать: где остановится Чеперуха, и надо еще ждать или пора принимать меры, чтобы не пришлось потом кусать себе локти!

Иона, пока Дина Варгафтик говорила, не мог оторвать от нее глаз, кадык у него все время ходил взад-вперед, как будто на резинке. Потом, когда она повернулась, чтобы идти на место, он вдруг мотнул головой и плюнул. Плевок попал ей на юбку, она показала суду и заявила, что принципиально не будет вытирать: пусть останется еще одно лишнее доказательство.

— Занесите в протокол, — приказал председатель.

— Люди, — Иона поднял над собой кулаки, — мне больно, что серед нас, евреев, есть такие Чибирячки, как эта морда Варгафтик!

— Чеперуха, — закричала Клава Ивановна, — перестань свои юдофобские хулиганские выходки, а то за тобой придут откуда надо, и в два счета получишь ордер!

— Доктор Ланда, — обвиняемый вытер кулаками глаза, — хоть вы заступитесь за меня, вы же образованный, вы же интеллигентный человек.

Люди засмеялись, потому что смешно было слушать, как тачечник Иона Чеперуха, у которого папа тоже был тачечник, выдает справки на интеллигентность.

— Слово имеет Лапидис, Иван Анемподистович, — объявил Дегтярь. — Свидетель напомнит присутствующим, как в знаменательный день 12 декабря, когда советские люди впервые в истории выбирали свой Верховный Совет, Чеперуха по-хулигански разбил у него окно.

Лапидис побледнел, было впечатление, что человеку нехорошо, Аня Котляр подала ему стакан воды, он отказался, но она поднесла совсем близко к его губам и прошептала: «Я вас прошу, выпейте». Лапидис сделал глоток, Иосиф Котляр громко сказал ему спасибо, люди улыбнулись, а сама Аня покраснела и опустила голову.

— Лапидис, — весело обратился Дегтярь, — когда мужчина получает такую поддержку, он находит силы активничать целые сутки, как в турецком меджлисе!

— Овсеич, — ответил, наконец, Лапидис, — здесь не меджлис, и мы не турки. Мы советские люди, у нас есть Конституция, Основной Закон СССР. Так давайте уважать свою Конституцию. Никто не дал нам права превращать товарищеский суд в дворовый самосуд. А разбил мое стекло Чеперуха или не разбил — это наше личное с ним дело, и мы обойдемся без посредников.

— Самосуд! — воскликнул Иона Овсеич. — Какое слово ты выбрал: самосуд! Нет, гражданин Лапидис, твое стекло — это твое личное дело, но как ведет себя Чеперуха — это наше общее дело. Позавчера он разбил стекло у тебя, вчера он не захотел посещать кружок у нас, сегодня бросился с топором на жену и соседей, а завтра…

Иона Овсеич вдруг остановился, лицо у него сделалось белое, как мел, от полной неожиданности на всех нашел столбняк, но через минуту люди могли уже вздохнуть с облегчением: лицо немножко порозовело, Иона Овсеич вытер платком пот со лба и закончил свою мысль насчет завтра, когда будет наверняка поздно, если не принять меры сегодня.

— Товарищи жильцы и соседи, — Чеперуха ударил себя кулаками в грудь, — клянусь своей жизнью, клянусь своей покойной мамой и здоровьем своего родного сына: это был последний раз. Если когда-нибудь повторится, мне останется одна дорога — на Соловки.

— Та-та-та, — перебила его Клава Ивановна, — три года назад ты уже давал обещание, и тебе поверили, три года люди терпели твои штуки, а теперь пришел конец, и домком вносит предложение выселить Иону Чеперуху из Одессы.

— Покажите протокол домкома, — крикнул с места Лапидис.

Клава Ивановна махнула рукой и повторила, что вносится предложение выселить Иону Аврумовича Чеперуху из Одессы, а жена и сын пусть решают сами: хотят ехать тоже — пусть едут, хотят оставаться — пусть остаются.

— Товарищи, — обратился Иона Овсеич, — кто за это предложение? Голосуют только жильцы дома. Не обязательно голосовать «за» или «против», желающие могут воздержаться.

— Ни за, ни против, — вскочил Граник, — это получится, как у Троцкого в Бресте: ни мира, ни войны.

— Давайте не умничать, Ефим Граник, — одернул товарищ Дегтярь. — Не время.

Степа Хомицкий сказал, у него есть предложение провести тайное голосование, доктор Ланда поддержал его, но Иосиф Котляр категорически заявил, что он против: по такому вопросу не надо делать хвостом одно, а зубами — другое.

— Принимается предложение Котляра, — объявил председатель. — Повторяю: никто не заставляет говорить «да» или «нет», но пусть каждый выскажется открыто, играть в прятки не будем.

Оля Чеперуха, у которой от стыда и переживаний щеки горели, как будто обожгла на солнце, спросила: ей тоже надо голосовать или не обязательно? Иона Овсеич в третий раз повторил, каждый имеет право поступать по своему усмотрению, никто не навязывает, но общественность, в свою очередь, также вправе дать собственную оценку поведению каждого жильца в отдельности. Тем более, в случае Оли Чеперухи, когда коллектив встал на ее защиту.

Большинство было целиком согласно с председателем, и можно было приступить к голосованию, но Степа Хомицкий опять, причем в этот раз его поддержал доктор Ланда, влез со своим вопросом: решение товарищеского суда является окончательным или подлежит утверждению в горсовете?

— Хомицкий, — разозлился не на шутку Иона Овсеич, — ты меня ставишь в тупик своими вопросами: люди могут подумать, что сознательно организуется обструкция, а доктор Ланда входит с тобой в коалицию.

Доктор Ланда состроил удивленное лицо — откуда коалиция! — предложил подвести черту и приступить к голосованию.

Голосование прошло организованно. Поскольку подавляющее большинство было «за», персональный подсчет сделали только тем, кто поднял руку «против» или воздержался. Против были трое: Лапидис, Граник и Хомицкий; воздержались тоже трое: доктор Ланда, Аня Котляр и Оля Чеперуха. Иосиф Котляр смотрел на свою жену, как будто увидел ее в первый раз.

Когда председатель огласил, по итогам голосования, решение товарищеского суда о выселении гражданина Чеперухи из города Одессы, Иона вдруг подскочил к столу, обозвал присутствующих нецензурными словами, потом распалился еще больше, закричал своим биндюжническим голосом, что здесь блядь на бляди сидит и блядь погоняет, схватил графин и размахнулся, прицеливаясь в председателя суда товарища Дегтяря. От полной неожиданности люди остолбенели, один доктор Ланда вскочил, схватил Чеперуху за руку и потребовал, чтобы тот немедленно поставил графин на место, иначе он разобьет о его собственную голову.

Такого грубого обращения от доктора Ланды никто не ожидал, но самое удивительное, что Иона послушался, поставил графин на место, мало того, тут же бросился на колени, стукнулся, как припадочный, лбом об пол, раз, другой, третий, и запричитал тонким голосом, как плакальщицы на еврейских похоронах.

Дегтярь уже целиком пришел в себя, приказал Степе и Ефиму поднять этого человека с земли и удалить вон: больше он здесь не нужен. Чеперуха сопротивлялся, называл себя последними словами, кричал, что он хочет извиниться перед своими соседями, но Иона Овсеич лишь повторил свой приказ, причем нечаянно оговорился, так что вместо «удалить вон» послышалось «удалить вонь».

Оля сидела с пустыми глазами, люди старались не смотреть на нее, потому что от чужого взгляда человеку в ее состоянии делается еще хуже.