Кути обошел стол начальника, взял трубку одного из телефонов и негромко начал диктовать запрос, продолжая следить за докладом Шашвари.

— Теперь об оружии, — продолжал тот. — Выстрел был сделан из пистолета «вальтер» старого образца. Калибр семь шестьдесят пять. У Иштвана Додека имелось на него разрешение. Пулю мы нашли и идентифицировали.

— Стреляли из «вальтера», принадлежавшего Додеку?

— Точно так. — Шашвари еще полистал свой блокнот. — Вот еще довольно любопытные данные об осмотре пишущей машинки.

Шашвари допил свой кофе, выскреб со дна ложечкой остатки сахара, затем вновь углубился в свои записи.

— На клавишах машинки Додека мы не обнаружили отпечатков пальцев ни при первичном осмотре, ни в лаборатории. Эксперты, однако, единогласно утверждают, что текст предсмертной записки отпечатан именно на этой машинке, а не на другой. Вместе с тем на других частях машинки, например на ее днище, ясно видны отпечатки пальцев погибшего. Из этого следует, что покойный Додек, несомненно, пользовался своей машинкой, и систематически. А вот как он отпечатал на ней последнее свое письмо, остается загадкой.

— Наверное, с помощью бестелесных призраков, — с горькой усмешкой заметил Рона.

— Пожалуй, вы правы, — поднял на него глаза Шашвари.

Все с недоумением уставились на него.

— Что ты имеешь в виду? — Подполковник явно нервничал.

— Специалист-графолог по вашему поручению, товарищ Рона, сличил стиль записки со стилем и языковыми особенностями других бумаг, написанных Додеком, и в частности его мемуаров. Оба документа резко отличаются друг от друга как по стилю, так и по словарному составу. В своих воспоминаниях Додек, как правило, употребляет сложные обороты, придаточные предложения. А записка составлена из коротких простых, в крайнем случае распространенных предложений. Каждая фраза воспоминаний, даже при описании трудных для покойного моментов его жизни, излучает веру, дышит оптимизмом…

— Да, таким он был и сам, — заметил Рона.

— Вероятно. И эксперт считает, что трудно себе представить чисто психологически, чтобы такой человек, как Додек, внезапно изменил бы стиль письма, из оптимистически-мажорного тона вдруг перешел на минорно-трагический, решился на самоубийство и в результате покончил с собой.

— Молодцы, хорошо поработали, — не удержался обычно скупой на похвалу подполковник. — Есть еще что-нибудь?

— Табачный пепел, который вы собрали возле стоянки «остина», принадлежит сигаретам иностранного происхождения.

— Ну, это ни о чем не говорит, — откликнулся Салаи. — В каждом ларьке полным-полно сигарет типа «Марлборо», «Кент» и им подобных. Один только Кути смолит свою вонючую «Симфонию»!

— Перестань, — остановил его Рона. — Этот факт тоже может оказаться полезным. На всякий случай постарайтесь установить марку сигарет поточнее.

Шашвари закрыл свой блокнот и встал.

— Лаборанты и эксперты работали всю ночь. Утром придет другая смена, но я остаюсь всегда в вашем распоряжении.

— Благодарю, товарищ Шашвари, — тепло сказал подполковник и протянул технику руку.

После ухода маленького криминалиста Рона бросил взгляд на часы.

— Черт возьми, без четверти три! Ведь я обещал позвонить Имре. Как я мог забыть? Как вы думаете, мальчики, сейчас уже поздно?

— По-моему, он ждет звонка, — сказал Салаи.

Рона снял трубку городского телефона.

Еще в начале года вдова Мартонне Павелец, урожденная Анна Бенчич, получила из-за границы письмо, подписанное неизвестным ей именем Артур Павелец.

«Дорогая тетушка, — писал Артур Павелец, — я безмерно счастлив, что мне наконец удалось отыскать единственную оставшуюся в живых родственницу, проживающую на родине моих предков». Затем следовало длинное, хотя и хромающее на обе ноги описание генеалогического древа семейства Павелецев, из которого тетушка Анна могла бы уразуметь, по какой именно ветви приходится ей племянником вышеназванный Артур, который, кроме письма, облагодетельствовал старушку увесистым пакетом с гостинцами.

Тетушка Анна долго ломала голову, пытаясь взять в толк, с какого бока у нее появился новый родственник, но в свои семьдесят два года, когда, как говорит пословица, у человека среди близких больше покойников, чем живых, она просто приняла этот факт к сведению. Теперь каждый месяц почтальон приносил ей коротенькое письмо и посылку с теплыми вещами, бразильским кофе и шоколадными конфетами, и почтенная вдова была счастлива и рада такому повороту событий.

А когда Артур Павелец попросил ее в письме приютить на время двух его друзей, тетушка Анна охотно поселила их в своей лучшей комнате с окнами на улицу, тем более что ее новые постояльцы не поскупились ни на оплату вперед, ни на кучу подарков.

Из окон этой комнаты, помещавшейся в третьем этаже, открывался прекрасный вид на молодой парк, а также на подъезд дома и окна квартиры, где проживал Бела Имре.

Тетушка Анна уже давно спала мирным сном, а один из ее постояльцев все еще стоял у окна, наблюдая, как директор Имре, видимо, взволнованный чем-то, ходит по своему кабинету из угла в угол. Этого постояльца звали Нандор Саас.

Его напарник Миллс валялся на кровати. Перед ним на тумбочке стоял все тот же миниатюрный радиоприемник.

Имре в квартире напротив бросился к телефону — в радиоприемнике Миллса прозвучал телефонный звонок.

— Кто может звонить ему среди ночи? — удивленно спросил Саас.

— Сейчас узнаем, — флегматично отозвался Миллс.

Они услышали голос Имре.

— Это ты, Балинт? Я слушаю.

— Все понятно. Это его дружок Рона из контрразведки, — взволнованно прошептал Саас. Миллс жестом приказал ему заткнуться. Оба замерли, напрягая слух.

— Нет, нет, я не спал, даже еще не ложился… — продолжал разговор Имре. — Ужасно все это… Что-нибудь прояснилось? Нет?.. А я подумал, ты звонишь, чтобы сообщить новости… Не могу понять причины… Почему он это сделал? Я много думал и не пришел ни к чему.

…Да, я понимаю… Хорошо, звони завтра… В любое время, когда сможешь. Как только вы узнаете что-нибудь, сейчас же сообщи мне. Обещаешь? Спасибо… Тебе тоже. — Имре положил трубку.

До сих пор он всегда оставался хозяином своих чувств, даже в самых трудных ситуациях боролся до конца. А сейчас в нем словно что-то сломалось. «Состарился, превратился в труса. Почему я не рассказал сейчас Балинту о встрече с Саасом? Потому что струсил, черт меня возьми! Да, я боюсь за свою дочь».

Имре опять заходил по комнате. А что, если это все блеф? Если Саас просто берет его на испуг? Конечно, эти мерзавцы могли заранее предугадать, что десятка фотографий и угрозы возобновить судебный процесс тридцатилетней давности может оказаться слишком мало для того, чтобы склонить его к сотрудничеству. Им потребовались козыри посильнее. Из-за собственной карьеры он не станет изменником родины, это должно было быть ясно и им. «Да, я должен был обо всем сказать Балинту!.. Так требует совесть, моя честь. Ну а если Нора и Габор действительно в их власти? В этом случае Рона помочь не в силах. Молодые в Мюнхене, и сделать мой друг ничего не может. Допустим, они арестуют Сааса, но что это даст? У него наверняка есть дублеры или сообщники в Будапеште. Они дадут знать о его аресте в Мюнхен, и тогда дети погибли. Нет, мне нужно прежде всего убедиться в том, правду ли сказал Саас, или это только подлый вымысел, блеф, провокация?»

Минуту спустя мысли Имре приняли другое направление: «А если Саас сказал правду? Если они на самом деле захватили и держат под замком Нору и ее мужа? Есть ли у меня право предать все, ради чего я жил и боролся всю свою жизнь?» Он уронил голову на руки, «У меня никого не осталось, только Нора. Одиночество, вот что ждет меня в старости. Но что я могу сделать? И что сделают с ней, если я скажу „нет“?»

Саас, довольный услышанным, сказал Миллсу:

— Прекрасно! Он ничего не сказал Роне.

— Пока нет, — отозвался тот. — Зато гораздо больше сказал Рона ему.

— Что ты имеешь в виду?

— Разве ты не понял? — Миллса сердило недомыслие партнера. — Рона начал следствие по делу в сторожке.

— Неужели он что-то пронюхал? — Саас вздрогнул и весь как-то подобрался.

— Очень может быть, — невозмутимо буркнул Миллс. — Надо было вставить адаптер в телефон Имре. Тогда бы мы точно знали, что на уме у этого архангела из контрразведки.

— А если Рона дознается, как все произошло с Додеком на самом деле?

— Не исключено. Не Рона, так кто-нибудь другой. Или ты считаешь их круглыми дураками? Они такие же профессионалы, как и мы.

Саас перепугался не на шутку.

— Этого Рону надо как-то остановить!

— Почему только его, а не всю организацию Варшавского Договора? Дай мне поспать. Что делает Имре?

Саас выглянул в окно.

— Сидит в кресле, закрыв лицо руками.

— Не спускай с него глаз! — приказал Миллс, повернулся на бок, подложил под голову кулак и погрузился в сон. Приемник на тумбочке он оставил включенным.

Воскресное утро было ясным и солнечным.

В кабинете подполковника горел свет, хотя солнечные лучи уже прочертили светлые полосы на стенах домов, на тротуарах и мостовых еще безлюдных улиц.

Салаи лежал на кушетке, прикрыв глаза. В полудреме он прислушивался к словам Кути, говорившего по телефону.

— Записываю! — Голос Кути звучал так свежо и бодро, словно он только что хорошо выспался и выскочил из-под душа. — Всего на учете автомобилей марки «остин» имеется двести семьдесят шесть единиц. Повторяю: двести семьдесят шесть. Кроме того… Не слышу… Говори в трубку…

— А ты не кричи так громко! — взмолился Салаи.

— Пишу дальше! Кроме того, тридцать «остинов» с иностранными номерами находятся на территории страны. Так, понял. Не могли бы вы дать нам место приписки каждой машины? То есть как это зачем? Мы ведем расследование. Да, да, и в воскресенье, как видишь, тоже. К какому сроку? Сегодня к двенадцати дня, не позже. Что? На будущей неделе? Вы в своем уме?! Совершено убийство, ясно? Ага, тогда другое дело. Делайте, я жду. Спасибо, привет.