— Извините, не понимаю, — несмело прервала его Тери. — Каким образом немецкий может быть вашим родным языком?

— Мои родители были немцами, или, если угодно, швабами. Еще при Марии-Терезии наших предков переселили сюда из Австрии. В сорок втором году, когда переписывали всех фольксдойчей, мой отец отказался от своей принадлежности к «высшей» расе и написал в анкете «мадьяр». Мой старик был закоренелым социал-демократом. Когда-то наша фамилия звучала иначе — Иннауэр, позже он превратил ее в венгерскую — Имре. Но в школу я ходил немецкую. Нас учили там литературному немецкому языку. Мой отец хотел, чтобы я выучил немецкий в совершенстве еще мальчиком. Так и получилось.

— И вы перерядились в эсэсовского офицера?

— Заставила необходимость. Мы не могли ждать оружия от господа бога. Товарищи подсказали мне, в какую казарму идти. Там размещались остатки немецких и венгерских частей. Роты, оставшиеся без командиров, и командиры без солдат, а также вооруженные банды нилашистов и прочий сброд. В казарме только и говорили о «секретном оружии» Гитлера, болтали об окончательной победе и об ударной армии СС, якобы идущей на выручку окруженному Будапешту. Хаос, неразбериха, а в душах — уныние. После того как я удостоверил свою личность с помощью документов убитого лейтенанта, моей персоной уже никто не интересовался.

— Ну а потом, позже, вас не стали подозревать?

Имре рассмеялся.

— Признаюсь, я все время так боялся этого, что за весь день произносил две-три фразы. По этой причине окружающие считали меня надменным и необщительным, замкнутым в себе гордецом, как и полагается эсэсовскому офицеру, человеку «высшей» расы. Это было мне очень на руку. — Имре сделал паузу, затем продолжал: — Задачу свою мне удавалось выполнять. Я незаметно собирал автоматы, доставал пистолеты и передавал их нашему связному. От него же вскоре я получил новое указание: Иштван Додек арестован и находится в казарме. Его надо спасти!

— А вы знали товарища Додека в лицо?

— Я видел его несколько раз. Знал, что он входит в руководство партии, но лично не был с ним знаком.

— А как же там, в казарме, вы его узнали?

— Самое трудное было выяснить, где его содержат. Одно за другим я терпеливо обходил все помещения, в которых томились заключенные. Под видом проверки охраны я требовал открыть дверь и входил в камеру. Наконец в одном из подвальных казематов я обнаружил Иштвана Додека. Он был оборван, небрит, лицо сплошь покрыто кровоподтеками. Его, видимо, долго избивали, прежде чем бросить в этот подвал. Додек взглянул на меня и узнал. Я перехватил этот взгляд — в нем сначала отразилось изумление, а потом такая жгучая ненависть, что один из моих провожатых поднял было плеть для удара. Я удержал его руку. «Не надо. Мы еще рассчитаемся», — сказал я небрежно, чтобы он не уловил в моем голосе другого оттенка.

Тери глубоко затянулась сигаретой и опустила голову, видимо, стараясь представить себе эту сцену.

— На другой день было рождество. Нилашисты и прочие «добрые христиане» уже с утра начали прикладываться к бутылкам, так что к вечеру вся банда едва держалась на ногах. Они пели пьяными голосами, чокались за здоровье фюрера, за процветание Салаши, за победу «Великой Германии» и в конце концов решили, что к Новому году очистят казарму, иными словами, расстреляют всех томившихся в подвалах.

— Какой ужас!

— Я отправился к дежурному офицеру. Он тоже был пьян, но с ним еще можно было разговаривать. «Герр лейтенант, — сказал я по-немецки, очень строго и резко, по-военному. — Прошу дать мне одного человека для сопровождения». Поначалу он уставился на меня, не понимая, чего я от него хочу. «Я получил донесение, — добавил я быстро, не давая ему времени осмыслить сказанное, — что недалеко от казармы бандиты-коммунисты начинили минами целый подвал. Надо немедленно обезвредить их. — С минуту я прикидывал, скольких заключенных смогу вывести отсюда без особого шума, не привлекая к себе внимания. — Для разминирования мне понадобится пятнадцать человек заключенных». Наконец дежурный офицер понял, о чем идет речь: руками несчастных я хочу извлечь мины из опасной зоны. «О, разумеется! — Он осклабился пьяной улыбкой. — Вы могли бы забрать всех, по крайней мере, мы сэкономили бы патроны», — добавил он и взялся за телефонную трубку. Через несколько минут я получил в свое распоряжение здоровенного нилашиста, затянутого в форму и с автоматом на шее.

Тереза что-то хотела сказать, но затем спохватилась. Широко раскрыв глаза, она смотрела на рассказчика, тоже побледневшего от воспоминаний.

— Я спустился в подвал. Узники в страхе прижались к стенам, увидев меня и конвоира. «Иштван Додек!» — выкрикнул я. Додек вышел вперед. Его взгляд был устремлен за мою спину. В проеме открытой двери стоял нилашист с автоматом наготове. Я схватил Додека за грудь и притянул к себе. «Приди в себя, — шепнул я ему. — Если в камере есть еще коммунисты, возьми их с собой!» — «Ты сволочь!» — так же тихо ответил он. «А ты идиот!» — успокоил я его. Додек потом рассказывал, что эти слова действительно его успокоили.

Тереза рассмеялась.

— Смекнув, в чем дело, Додек, указал на одного мужчину и одну женщину, я отобрал остальных, в том числе женщин и детей. Мы вышли за ворота казармы. Куда же теперь? Я ломал голову, что делать. На безлюдной темной улице дети с плачем прижимались к матерям. «Заткните им глотку!» — заорал конвоир. Я незаметно спустил с предохранителя курок пистолета. «Эй, братец!» — крикнул я конвоиру, он обернулся и остолбенело уставился на меня — ни разу не слышал, чтобы я говорил по-венгерски. Я выстрелил ему в лицо.

Тери содрогнулась.

— Вам жаль его? — спросил Имре.

— Нет, конечно, нет. Но сейчас даже представить себе невозможно… — Она не закончила фразу.

— Как я мог убить человека? Смог. — После небольшой паузы Имре продолжал: — Внезапно яркий свет залил улицу и все дома в округе. Советские ночные бомбардировщики развесили над городом «сталинградские свечи», так называли осветительные ракеты на парашютах. Немного погодя раздались взрывы — началась бомбежка. «Бегите!» — крикнул Додек. Сам он бросился на землю и пополз к убитому мною нилашисту, чтобы забрать автомат. Остальные беглецы в считанные минуты будто растворились в переулках и подворотнях домов. Мы ползли по мостовой вместе с Додеком, почти плечом к плечу. Взрывы бомб надвигались все ближе. «Скорее!» — закричал Додек и, пригнувшись, бросился бежать к развалинам дома, видневшегося неподалеку. С минуту я колебался, бежать ли следом, затем вскочил, но догнать Додека уже не мог. Рядом разорвалась бомба, меня оглушило и отбросило в сторону. На рассвете я пришел в себя. Пошатываясь, кое-как дотащился до развалин, к которым побежал Додек. Искал его, но не нашел. Только два года спустя я узнал, что ему удалось спастись и пробраться к русским.

— А Додек вас не искал?

— Искал. Но в темноте и в хаосе после бомбежки не смог меня найти. Не буду уж говорить о том, как мне удалось пережить следующие три недели. То в мундире эсэсовца, то в гражданской одежде. Так до прихода советских войск, освободивших Будапешт. А потом началось. — Имре вздохнул. — В марте сорок шестого года на меня пришел донос, я был арестован и предстал перед народным трибуналом.

— Вы — перед трибуналом?! — В голосе Терезы прозвучало искреннее изумление.

— Да, некто по имени Роберт Хабер написал на меня донос, будто бы в ту рождественскую ночь я принимал участие в казнях и массовых расстрелах, что он видел меня своими глазами и я даже выстрелил в него, но только ранил, а потом он каким-то чудом уцелел. Он подтвердил все это на допросе в полиции.

— Но ведь в ту ночь вы спасли Иштвана Додека и еще нескольких человек?

— Откуда-то появился еще один свидетель, по имени Нандор Саас, которого я тоже никогда в жизни не видал.

— Но Додек?! Он не защитил вас перед судом?

— В то время его не было в Венгрии. Он сражался в конце войны на стороне советских войск и при одной из воздушных атак немцев был тяжело ранен осколком в голову — попал в советский полевой госпиталь в Кечкемете, а оттуда вместе с другими тяжелоранеными — в тыловой под Киевом. Только в начале сорок седьмого года он вернулся на родину. До той поры мы ничего не знали о нем, а если бы и нашли, это бы не помогло: из-за ранения он потерял память на некоторое время. Мой командир партизанской группы погиб в одной из последних перестрелок.

— Ужасно! Но те люди, которым вы спасли жизнь?

— Они ведь не могли меня толком разглядеть. До сегодняшнего дня я не знаю их имен, где они, живы или умерли. Кроме того, доносчик очень хорошо и ловко все рассчитал. Время крупных процессов над военными преступниками уже миновало. Поэтому о моем обвинении в газетах появилось всего две-три строчки. Всеобщее внимание и газетные страницы захватили другие темы: восстановление страны, борьба между партиями и объявления о розыске родственников.

— А товарищ Рона?

— Он был единственным, кто явился и присутствовал на заседании трибунала. В то время он уже имел звание лейтенанта народной полиции. Смело и решительно он свидетельствовал в мою пользу, защищал меня изо всех сил, даже сцепился с прокурором. Потом произошло нечто странное — Нандор Саас вдруг отказался от всех своих показаний, данных на предварительном следствии, а Роберт Хабер бесследно исчез. Говорили, бежал за границу. Позже Нандор Саас тоже последовал его примеру.

— Значит, бежали оба доносчика? Оба свидетеля обвинения?! — Тереза изумилась. — В таком случае вас должны были оправдать.

— Да, меня оправдали. Но только не из-за отсутствия состава преступления, а по недоказанности обвинения! Понимаете разницу? Приговор как бы зафиксировал — да, он преступник, но только нет доказательств!