- Я думаю, сделать робота-пьяницу - не такая уж непосильная задача.

- Не знаю. Но это был бы истинно человеческий акт.

- Конечно, - сказал Зенон, - не мое дело, может быть, но все это, Фил, истерия.

- Ничего страшного. - Филипп смотрел на пузырьки, поднимающиеся со дна бокала. - Ничего, старина, страшного. Высплюсь, и все придет в норму.

- Ты думаешь, этот твой Бонтон нырнет нормально?

- Проверено.

- Конечно, он свое дело знает.

- Но?

- Но он эгоистичен, замкнут, как за стеной. Это новое поколение... Они слишком много о себе воображают.

- Пусть воображают. Мне важно, что ему можно доверять.

- Дело он знает, - повторил Зенон и уселся возле иллюминатора. - И все же с такими нервами, Фил, с таким дублером - и в такой полет...

- Какой полет?

- По-моему, ты держишь на Рака. По только что проложенному тобой коридору. Я ошибаюсь?

- Уж не научился ли ты читать мои мысли, старина, как этот наш любезный уникум?

- Ты недооцениваешь его работу, Фил. Она очень важна.

- Как бы ты себя чувствовал, старина, если бы знал, что за тобой постоянно, неусыпно шпионят?

- Добросовестная, детальная фиксация обстановки, состояния пилота и корабля - по-твоему, это не имеет смысла?

- Но он ведь дает ложную информацию обо мне! Я ведь не в состоянии себя свободно проявлять, когда знаю, что он все видит!

- Пойми, он просто датчик, и привыкни, как ты привык к датчику. Ведь ты привык?

- Ну да! Ты - универсус, тебе виднее.

- Я был универсусом, а теперь я - нянька.

- Ах, старина-старина, если бы ты только мог понять, что делается вот тут... - Филипп приложил руку к груди. - Вот в Центре, наконец, пришли к единому мнению, что "разгрузочные" полезны. Полезно, когда "бродяга" предоставлен самому себе и волен болтаться, где ему вздумается. Разгрузка, исцеление. Но спецслужба, - без ее визы, сам знаешь, ничего не бывает, так вот она согласна завизировать это уложение лишь в том случае, если и во время "разгрузочных" на борту будет торчать уникум. Мало им рабочих рейсов, что ли?

- Их можно понять, фил. Рабочий рейс - одна психологическая обстановка, "разгрузочный" - другая. Важно все.

- Но он мне действует на нервы, Зенон! Какая же это разгрузка, если за тобой постоянный, мелочный присмотр? Умом, конечно, можно понять, но вот этим-то, этим, - Филипп опять похлопал себя по груди, - этим никак не воспринимается. Возмущается это! Что делать?

- Знаешь, Фил, - в голосе Зенона прорезалась хрипотца, - до сих пор я так и не научился понимать двояко. Мозг и душа. Почему они у вас постоянно противоречат друг другу? - Ему все-таки удалось переключить разговор.

- Мы с тобой давно не разговаривали, Зенон, - мягко проговорил Филипп. - Ничего, теперь наверстаем. Так? А что касается мозга и души... Ты ведь и был так задуман, старина. Уж прости! Тебе сделали мозг, а о душе не позаботились. Душу с самого своего начала монополизировал человек и никогда и никому ее не уступит. Так ему, по крайней мере, кажется. Это его вечная собственность. Роботу она ни к чему. Но, кажется, ты сам позаботился о ней, а, старина?

- Тут, Фил, я тебя плохо понимаю. Как будто ты говоришь на незнакомом языке.

- Не хитри, Зенон. Ты - то грустен, то сентиментален, то бодр и весел. А это - качества души. И это, прямо скажем, что-то новое, Зенон. - Он внимательно посмотрел на него. - Мы действительно давно не разговаривали. Ты занимался самосовершенствованием, автоэдификацией?

- А что мне оставалось делать? То, что от меня требовалось Коре и детям, может в два счета сделать любой, даже самый бездарный новичок. Они и обходились чаще всего своими няньками-новичками. У меня была бездна свободного времени, а сидеть без дела я не привык, ты знаешь.

- И что же ты делал?

- Размышлял. Нашел у себя сотни дефектов и несуразностей, массу несовершенств.

- Я тебя понимаю, Зенон. - Фил задумался, вертя бокал. - Вот и у меня бывало так. Оказывалось свободное время, и я тоже размышлял. И тоже нашел у себя массу несовершенств. И у себя, и у других. И решил по мере сил и способностей что-то исправить.

- Поэтому мы сейчас здесь?

- Да, Зенон. - Он допил вино. - А теперь я буду спать. Мы еще успеем наговориться. Будить не нужно.

- Приятных снов, - сказал универсус и отвернулся к иллюминатору.

5

Филипп спал долго, непривычно долго - может быть, в последний раз он спал так в детстве. Время от времени просыпаясь, он отодвигал штору, видел сидящего у иллюминатора Зенона, снова зашторивался, переворачивался на другой бок и опять проваливался в омут сна. Он потом не мог вспомнить, что ему снилось, хотя в сознании осталась этакая светлая бессмысленная мешанина давно минувшего, вчерашнего, сегодняшнего и чего вообще никогда не было и не могло быть.

Он проспал тринадцать часов и, очнувшись в очередной раз, понял, что больше не уснет. Он чувствовал себя отдохнувшим, но от вчерашнего "легкого настроения" ничего не осталось. Явь властно и трезво обступила его, и он подумал, что будь он вчера в подобном состоянии, то вряд ли решился бы так поспешно на "разгрузочный" полет. Конечно, он решился бы на него так или иначе - другого выхода не было, это он понимал отчетливо; но решение не было бы таким внезапным, он бы все хорошо обдумал, подготовил бы Кору, и все прошло бы спокойно, не было бы впечатления бегства, не было бы этой запальчивости, этой бодряческой идиотской астрограммы, не делающей чести асу, - словом, не было бы "нервов", что верно подметил универсус Зенон. Филипп так никогда не поступал, и это, естественно, не может не озадачить кое-кого.

Он осветил расположенный на стене спальни дубль-пульт: все было в норме, нырок за Систему произведен удачно, "Матлот" уверенно идет к Раку, дублер не подвел и на этот раз. И, стало быть, исправлять что-то уже поздно. "Можешь, - безжалостно сказал себе Филипп, - излить свой горячие и обильные чувства к жене своему уникуму. Он запишет, и она потом прослушает и поймет, что ты думал о ней, и успокоится. А что она прослушает?" И между бровей его пролегла жесткая прямая бороздка.

Он откинул штору; Зенон оторвался от иллюминатора, поднялся и подошел.

- Добрый день, Фил.