"Превосходное стихотворение! Такое способно повергнуть в печаль даже богов и будд. А как, должно быть, радуются вашему искусству покойные родители! Даже я, простой монах, не сведущий в изящных искусствах и тонких переживаниях, бессилен сдержать слезы, слушая ваше стихотворение. Ни один человек, если у него есть сердце, не может остаться безучастным к вашей скорби. Видно, неспроста оказался я в этих краях и стал свидетелем вашего горя. Наша встреча была предопределена еще в прежнем рождении. Трудно мне покинуть вас, но ничего не поделаешь - пора в путь".

С этими словами стал я прощаться, а девочка молвила в ответ:

"Да, вы правы. Если двое людей остановятся в тени одного дерева или зачерпнут воды из одного потока, значит, это предопределено еще в прошлом существовании. Быть может, когда-нибудь нам доведется повстречаться вновь. Жаль, что вы нас покидаете. Не знаю, как и благодарить вас за то, что вы прочли заупокойную молитву по нашей матушке".

Девочка закрыла лицо рукавом своего платья и заплакала в голос. Братик ее, хоть и не успел еще войти в разум, вцепился в сестру и тоже залился горькими слезами.

И снова свет померк в моих очах, душу охватила ни с чем не сравнимая мука. Легче было бы вспороть себе живот, чем глядеть на их слезы. Я зашагал прочь по дороге, а они стояли и долго еще смотрели мне вслед. Обернувшись, я увидел, что они собрали в ларец пепел, оставшийся от их матушки, но после этого пошли не к дому, а совсем в другую сторону. "Отчего бы это?" - подумал я и в тревоге заспешил назад.

"Куда вы идете?" - спросил я, нагнав их.

"В храм Хониндзи. Туда пожаловал из столицы высокочтимый священник, чтобы семь дней кряду читать проповеди. Сегодня уже пятый день. Все здешние жители отправились в этот храм. Вот и мы решили послушать проповедь и предать земле прах нашей матушки".

"Подумать только, дети, а способны на такую заботу! - воскликнул я. - Вот уж утешите вы душу усопшей матушки. А далеко ли до храма Хониндзи?"

"Не знаем. Мы идем, куда люди идут".

"Отчего же вы не взяли с собой провожатого? Пускаться в такой путь одним, без взрослого, опасно. Подождали бы лучше до завтра и пошли вместе с дедушкой".

"Мы просили его, - отвечала сестра, - но дедушка только рассердился: не детское это, мол, дело. Из-за него мы и не смогли побывать в храме раньше".

"Вот оно что! В таком случае я пойду вместе с вами, поклонюсь священнику, попрошу наставить меня на путь истины".

И я пошел вместе с ними.

По пути девочка сказала:

"Должно быть, батюшка наш, если жив, одного возраста с вами. За какие только грехи судьба отняла у нас отца, а теперь еще и матушку? Будь мы в ту пору хоть немного постарше, облик отца запечатлелся бы у нас в душе и теперь скрашивал бы наше одиночество. До чего же жестоко поступил наш отец..."

С этими словами из глаз у нее полились слезы, а мальчик стал ее утешать:

"Отец наш скончался. Матушка всегда так говорила. Не надо плакать, сестрица".

Так в простодушии своем сказал мальчик, а у меня от этих слов, казалось, рассудок помутился, и я уже ничего не видел вокруг...

Храм Хониндзи был воздвигнут еще принцем Сё-току24. Во времена смуты годов Гэнко и Кэмму25 храм этот подвергся разорению и лишился всех своих земель, однако во времена Кусуноки его восстановили и вернули ему земельные владения. И вот теперь сюда прибыл из столицы преподобный Мёхо для отправления службы.

Подойдя к храму, мы увидели, что народу собралось великое множество, точно на ярмарке. Были здесь и высокородные и простолюдины, и монахи и миряне, и мужчины и женщины. Паланкинов, повозок, оседланных лошадей видимо-невидимо. Сошлись сюда жители трех провинций, и те, кто возвышается подобно могучим деревьям, и те, кто стелется внизу, точно травы, ведь перед Буддой все равны.

Поглядел я на это столпотворение и думаю: вряд ли сумеют дети пробраться к храму. А они, как ни в чем не бывало, просят людей пропустить их, нам, дескать, необходимо повидать священника. И - о чудо ! - видно, сжалились над ними боги и будды: там, где они шли, людское море само собой расступалось.

Не успел я оглянуться, как они достигли храма. Остановившись позади двух или трех человек, стоявших на коленях перед преподобным Мёхо, девочка сняла крышку и придвинула к нему ларец, затем троекратно поклонилась священнику и опустилась на колени, молитвенно сложив руки.

"Кто вы, чада?" - вопросил преподобный Мёхо.

"Мы - дети Синодзаки Рокуродзаэмона. Род наш связан кровными узами с родом господина Кусуноки. Мне не было еще трех лет, когда батюшка наш, поссорившись с господином Кусуноки, ушел от мира, и с тех пор мы ничего о нем не слыхали. Все это время о нас заботилась матушка. Но - увы! - ничто не долговечно в нашем бренном мире, теперь мы лишились и матушки. Сегодня ровно три дня, как она скончалась. Кроме нас некому позаботиться о ее прахе. Мы с братцем собрали прах в этот ларец, а как быть дальше, не знаем. Поэтому-то мы и пришли к вам. Просим вас, преподобный отец, предать земле прах нашей матушки и отслужить поминальную службу, чтобы матушка наша поскорее достигла Чистой Земли"26.

Рассказ девочки так глубоко тронул священнослужителя, что он был не в силах произнести ни слова, слезы перехватили ему горло. Не было человека, который, слушая ее, не увлажнил бы слезами рукавов своего платья.

Тем временем девочка вынула из-за пазухи свиток и подала его священнику. Преподобный Мёхо развернул свиток и громким голосом стал читать:

- "Говорят, что человеческий мир - юдоль скорби, ничто в нем непостоянно. Однако на свете много детей, которые вырастают, окруженные заботой обоих родителей. За какие же прегрешения выпала мне горькая доля двух лет от роду разлучиться с батюшкой, а теперь навеки потерять матушку? Лишилась я последней опоры, некому утешить мою смятенную душу, тоска гложет мне сердце, ни на миг не просыхают горькие мои слезы. Если бы встретился мне хоть один человек похожей судьбы, я нашла бы утешение, поделившись с ним своим горем. Но даже в сновидениях не могу я встретиться с таким человеком, потому что сон не идет ко мне. Единственные мои друзья - мотыльки-однодневки, сегодня они живы, а завтра их уже нет. С кончины матушки прошло только три дня, но я испытала столько горя, что его хватило бы и на тысячу и на десять тысяч лет. А сколько страданий еще ждет меня впереди? О, моя жизнь-росинка... Не ведаю, сколько лет суждено мне прожить, но лучше уме