Он сидел за столом, сколоченным из толстенных плах. Исхудавший, заросший густой щетиной. Жареная курица дергалась в его ладонях, как живая, он вонзал зубы в мясо и резко дергал головой назад, отрывая куски, глотал, не прожевав толком, торопливо отхлебывал эль, давился, кашлял. Справа стояло набитое наспех обглоданными костями блюдо, слева стояли рядком кувшины. Парочка зажиточных йоменов, оборванный монах, важничавший писец, белобрысый клирик и несколько крепко пахнущих селедкой рыбаков теснились поближе к двери – на всякий случай. За окном было густо-синее кентское небо, скучные холмы и старая римская дорога, пережившая не одну династию английских королей.

Он отшвырнул пригоршню куриных костей и схватил кувшин. Запрокинул голову, эль потек на грязную старую кольчугу, на худые колени. Допив, размахнулся и грохнул кувшин об стену. Брызнули мокрые черепки.

– Вот такие-то дела, – со вздохом сказал в пространство трактирщик. Бесхитростное на первый взгляд замечание имело массу оттенков и сейчас вполне сошло бы за попытку начать разговор.

– Песок, – сказал рыцарь, ни на кого не глядя. – И снова песок. И сто раз песок, болваны...

Он поднял обеими руками меч и с силой воткнул его в пол, целя в некстати прошмыгнувшую кошку, но промазал.

– Там нет кошек, – сказал он вдруг. – И ничего там нет, кроме песка. Песок взметается пыльными бурями, а из бурь налетают сарацины. Господи, ну почему? Почему все оказалось так непохоже на саги и эпосы? Когда мы высадились в Алеппо, каждый был Тэйллефером или уж Роландом по крайней мере. Мы грезили снами о смуглых красавицах, набитых драгоценностями подвалах и блистательных поединках на глазах у короля. А ничего этого нет. – Он сгреб пустой кувшин и шваркнул им в монаха, снесшего это с христианским смирением. – Ристалища обернулись нудными каждодневными рубками, божественные красавицы – толстыми скучными шлюхами, а гроб господень – просто щербатая и пыльная каменная плита. А султан Саладин никак не желает покориться, прах его побери...

– Но пряности... – осторожно сказал трактирщик, стоя так, чтобы при необходимости нырнуть за дверь. Совсем мальчишка, подумал он жалеючи.

– Пряности... – Глаза рыцаря были трезвыми и стеклянными. – Подумаешь, достижение – привезли сотню мешков с приправами для супа... Где зачарованные принцессы, я тебя спрашиваю? Где волшебные самоцветы? Где колдуны? Где драконы? Будь они все прокляты – и Ричард Львиное Сердце, и Болдуин, и остальные! Они отравили нам души. Они обманули нас. Они обещали небывалые приключения, прекрасные чужие страны, похожие на миражи, а привели в преисподнюю – чахлые пальмы, верблюжий навоз и грязные лачуги, над которыми глупо вздымается крепость Крак...

Окно выходило на юг. На юге лежала та далекая земля, откуда он приплыл вчера. Он скривил губы, отвернулся и звонко плюнул на пол. Беззвучно подкравшийся трактирщик ловко поставил рядом с его обтянутым дырявой кольчугой локтем полный кувшин.

– Я и смотреть не хочу в ту сторону, – громко объявил рыцарь. – Той стороны света для меня не существует. Есть только север, запад и восток – и никакого юга с сопутствующими румбами. Там смешались с песком глупые иллюзии несчастных юнцов. Там рассыпались прахом честолюбивые мечты о подвигах, позволивших бы нам превзойти Нибелунгов, Роланда и Ланселота, поставивших бы нас выше рыцарей короля логров. А у меня даже Изольды нет. И Дюрандаля нет. – Он допил эль и утер губы кольчужным рукавом, оцарапав их до крови.

– Что же, все вернулись? – тихо поинтересовался трактирщик.

Рыцарь мутно посмотрел на него, захохотал, махнул рукой:

– Какое там, старина... Это я один вернулся. А эти болваны по-прежнему барахтаются в песках. Через неделю штурм Иерусалима, будут реветь трубы, будут трещать копья, и кучка упрямых идиотов усердно станет притворяться, что за их спинами – Ронсеваль... Ну и пусть. Сколько угодно. Только без меня. В этом мире нет ничего среднего. Либо подвиг, либо скучная возня. И третьего не дано. А они там четвертый год играют в кошки-мышки с сарацинскими разъездами, жрут самогон из фиников и притворяются, что обрели желаемое, что именно к этому и стремились. И ни у кого не хватает смелости признаться, что ошиблись и обрели не то, что искали, гонор не позволяет им вернуться, упрямство заставляет ломать комедию дальше, дальше... Ну и черт с ними. Никогда не поздно прозреть и поумнеть. Плевал я на их проклятый песок... Держи.

Он швырнул на стол горсть диковинных монет. Рисунок на них был странный, чужой, невиданный, но трактирщик попробовал одну на зуб и успокоился – настоящее полновесное золото. Рыцарь сгреб в охапку меч, шлем, щит, узел с чем-то тяжелым и направился к двери, роняя то одно, то другое, подбирая с чертыханиями. Все молча смотрели ему вслед.

Трактирщик, кланяясь, подвел худого рыжего коня, помог приторочить к седлу доспехи и узел с добычей. Над ними было густо-синее кентское небо, вдали белела старая римская дорога, зеленели сглаженные временем холмы.

Рыцарь не сразу взобрался на коня. Он стоял, пошатываясь, положив руку на седло, смотрел на юг, и в глазах у него была смертная тоска.