— Едва ли я смогу вам помочь, мистер Уэлфорд. Есть лишь ничтожный шанс. Извините, я сейчас.

Доктор выскользнул за дверь в дубовой панели.

Том проводил его взглядом, пока он не скрылся в соседнем помещении, обойдя рабочий край блестящего стального стола с креплениями для ног. Увидев этот стол, он представил, как Карен лежала на нем, голая, беззащитная, с ремнями на лодыжках… Потом ее ноги, каким-то чудом освободившиеся от оков, взметнулись вверх и охватили торс человека, ростом, лицом и сложением похожего на него; вслепую нащупав пятками расселину между идиотически дергающимися ягодицами мужчины, она стала его пришпоривать. Том закрыл глаза. Он еще не научился отгораживаться от вспыхивающих в мозгу сиюминутных переигровок, навязчивых фрагментов из бравурного представления его жены в мотеле — нет, столь глубокие и болезненные раны можно прижечь только равносильной ненавистью. Это он понял, прослушав пленку.

Ему все еще слышалось легкое позвякивание браслета на лодыжке жены, незаглушимое, как звон в ушах.

Голдстон вернулся через пару минут с тонкой серой папкой в руках.

— Повезло вам! — возвестил он, глядя на Тома поверх полумесяцев плюсовых очков. — Случай и впрямь неординарный. Я даже его помню. И очень хорошо.

— Сколько же в вас дерьма! — сказал Том. — Так что там с донором? Кто он?

— Все, что я могу, — проговорил доктор, изучая содержимое папки, — это предоставить вам грубый словесный портрет. Мы фиксируем только основные данные: сложение, цвет волос, глаз и т. д., — чтобы можно было подобрать по ним потенциального отца. Имени же донора мы не записываем никогда. Вот, пожалуйста, если не верите. — Он пододвинул Тому лист из папки. — У нас были трудности с подбором. Вы ведь, мистер Уэлфорд, не вполне стандартный экземпляр. А мы дизайнерством детей не занимаемся. Когда, кстати, родился ваш сын?

— Двадцать первого июня тысяча девятьсот девяносто первого года, — ответил Том, взяв в руки бумагу. Он сразу понял, что имел в виду Голдстон. Описание донора почти не совпадало с его внешними данными, но что еще интереснее — Том почувствовал, как у него колыхнулось сердце, — Джозеф Скай Хейнс вовсе не был кареглазым блондином.

— Если все так, как здесь написано, — тихо сказал он, — то я должен принести вам извинения. Это не тот парень.

— Как явствует из моих записей, ваша жена подвергалась искусственному оплодотворению три дня подряд в период ее первого цикла после того, как был решен вопрос о методе лечения. Она не могла забеременеть по причине бесплодия семени мужа.

Том улыбнулся.

— Хотелось бы услышать то, чего я не знаю.

— Сдается мне, что именно это вы сейчас и услышите. Не знаю, известен ли вам термин «трансдукция». Это теория, согласно которой душа вселяется в ребенка в момент зачатия. Она идет дальше старого аргумента «единой плоти», предполагающего, что соитие является актом духовным. Так считает и ваша жена. Она сказала мне об этом, когда приходила на прием в конце первого месяца — еще не беременная.

— Ну да, она католичка. А что?

— Она была очень расстроена. Сказала, что все обдумала и решила, что нехорошо «идти наперекор природе». У меня сложилось такое впечатление, мистер Уэлфорд, что в ее намерении зачать имелась определенная доля принуждения. Она рассказала, как вы «спасли ей жизнь» и как она поняла, что самое меньшее, что она может сделать, — это подарить вам сына и наследника.

— Что за ерунда! Если у меня и были какие-то скрытые причины хотеть, чтобы Карен забеременела, то это объясняется тем, что, по мнению ее докторов, рождение ребенка могло бы помочь ей обрести душевное равновесие. Она ведь девушка с прошлым.

— В конце нашей беседы она заявила, что хочет прекратить лечение. Что вся эта затея была ужасной ошибкой. Я не стал ее переубеждать. — Голдстон умолк и внимательно посмотрел на Тома. — Тут у меня есть пометка, что с мужем она это уже обсудила.

— Лжет! Не может не лгать! — Том уставился на свои руки. — А вас я попрошу не юлить. Говорите прямо.

— Последний раз я осматривал вашу жену тридцатого мая тысяча девятьсот девяностого года — выходит, больше чем за год до рождения ребенка. Иными словами, зачатие не было результатом ее визитов в этот кабинет.

Минута молчания.

— Понятно. — Том кашлянул, поднял глаза к потолку и ослабил галстук, потом приложил руку ко лбу. — Извините меня. Я признаю, что… что это нечто большее, чем маленький конфуз.

Выдержав паузу, Голдстон сказал:

— Мне очень жаль. Могу себе представить, что вы сейчас чувствуете. Должно быть, вам очень тяжело. — Он еще немного помолчал, ерзая в кресле. — Может, мне все-таки надо было постараться… — Он закусил нижнюю губу. — В смысле, постараться убедить вашу жену, что в «Репрогене» мы не просто играем с природой. В нашем деле присутствует и моральная составляющая. Мы не можем претендовать на высшее место, но в наш атеистический век…

Он пожал плечами, потом провел пальцем по столу, механически проверяя наличие пыли.

— Нам больше нет необходимости это обсуждать. Я не имел права вас отчитывать и приношу свои извинения. Я отнял у вас время. — Том отодвинул стул, собираясь встать из-за стола.

— Минуточку! — остановил его Голдстон. — Не будем торопиться с выводами. Вы случайно не знаете, какая группа крови у вашего сына?

— Знаю. Та же, что и у меня. Я всегда считал, что это часть вашей работы по «подбору». У нас у обоих первая, как и у нескольких миллиардов других. А что?

— Как насчет теста на ДНК?

— Это вы к чему?

— Когда вы в последний раз делали полный анализ спермы? Знаете, Том, всякое бывает.

— Нет, — Том покачал головой, — теперь вы отнимаете у меня время. — Он подвинул доктору листок из папки, но тут же передумал и, вставая, забрал его себе. — Полагаю, ваш принцип строгой конфиденциальности еще действует?

— Разумеется.

— В таком случае вы без этого переживете, — Том взял со стола серую папку с именем его жены в окошечке в левом верхнем углу и вложил в нее страничку с записями по ее делу, — коль скоро, по сути, ничего этого и не было.

Легкая заминка.

— Как вам будет угодно.

С печальной улыбкой директор «Репрогена» обошел стол и, проводив Тома до двери, протянул ему руку.

— Возможно, это не мое собачье дело, Том, — от волнения в его елейном голосе появилась хрипотца, — но не судите ее слишком строго. Желание иметь ребенка порой толкает людей на… на отчаянные поступки.

— Вы правы, — перебил Том, — это не ваше дело.

Для начала ему было необходимо выпить, а уж потом подумать о встрече с деятелями из Атланты.

На полпути в контору он велел таксисту развернуться и высадить его у входа в «Карлайл» на Мэдисон-авеню. В силу привычки его вдруг страшно потянуло в милый старосветский ресторанчик, куда он так любил водить Карен еще до рождения сына. Но едва Том переступил порог отеля, рассчитывая в надежном постоянстве его атмосферы: стенная роспись «арт-деко» в приглушенных тонах, аромат дорогих цветов, тихий, улыбчивый голос гардеробщицы, которая, здороваясь с ним, называла его по имени и любезно справлялась о миссис Уэлфорд, — найти временное убежище от бури («А крошка Нед… должно быть, ему уже… сколько же ему сейчас?»), он понял свою ошибку.

Заметив у стойки сгорбленную фигуру, показавшуюся ему подозрительно знакомой, Том без задержки проследовал по ходу вращения двери и вышел на улицу.

Десять кварталов он прошел пешком.

На углу Шестьдесят шестой и Мэдисон у него снова прихватило живот. Боль была такая сильная, что ему пришлось остановиться и, изобразив внезапный интерес к витрине ювелирного магазина, прислониться к ее зарешеченному стеклу, чтобы немного раздышаться. Лоб был холодным и липким на ощупь. Том испугался, что его может вырвать прямо на тротуаре. Неужели придется пережить такое унижение? Молоденькая азиатка в белой форме няни, еле сдерживая веер поводков с тявкающими собачонками, спросила его: «Вам плохо?» Том поблагодарил ее с неизменной учтивостью, сказав, что это просто от жары.