— Не смеши.

— Миссис Том Уэлфорд не в состоянии заплатить за паршивый кеб!

— Могла бы и попросить, — огрызнулся Том. — Разве я тебе когда-нибудь в чем-то отказывал? Ведь это для твоего же блага.

— Да меня тошнит от такой жизни — отчитываться за каждый потраченный цент. Просто унизительно!

— Ты знала, когда придут гости. Не понимаю, куда пропал этот час. Если, как ты утверждаешь, ты вышла из квартиры в шесть тридцать…

— Мне захотелось чего-нибудь выпить, и я заглянула в бар на Лексингтон-авеню. Удовлетворен?

Глаза Тома сузились.

— Слушай, отстань, а? Я пила только кока-колу. Должно быть, я потеряла счет времени. Это что, допрос?

— Не забывай, что сказали нам в Силверлейке. Мы должны думать о Неде — о его безопасности. И ты сама дала согласие на контроль.

Она вышла из душа, не выключив воду.

— Но это было так давно. Почему ты так упорно мне не доверяешь?

Том стоял у окна спиной к жене.

— Насколько я помню, это была твоя идея — оставить все под моим контролем. «Не спускай с меня глаз, пока я не буду в норме», — не твои ли это слова?

Карен презрительно хмыкнула.

— Я что, все еще внушаю тебе опасения?

Она стояла перед ним, вызывающе уперев правую руку в мокрое бедро.

— Да, пожалуй, ты вправе упрекать меня в излишней озабоченности, — спокойно проговорил Том, оборачиваясь и протягивая ей белое полотенце с монограммой.

— Ты всю жизнь будешь мне напоминать?

Он улыбнулся.

— Что плохого в том, чтобы женщина была в долгу у своего мужа? Неужели испытывать благодарность стало зазорным только потому, что его угораздило спасти ее никчемную жизнь?

— Это было пять лет назад, — сказала она, понимая, что зашла слишком далеко, чтобы отступать. — Нечего затягивать меня в те времена, когда я была другим человеком.

Карен сидела за туалетным столиком в ванной и сушила волосы, когда в дверях появился Том с портфелем и дорожной сумкой в руках. Он подошел к ней сзади и, наклоняясь поцеловать ее в затылок, спросил, не желает ли она поехать с ним в аэропорт.

Она выключила фен.

— По дороге мы могли бы еще немного поговорить.

— Если ты так хочешь… — Карен знала, что об отказе не может быть и речи. Ее недавняя злополучная вспышка, которая вовсе не входила в ее планы, может только усилить подозрения. — То есть я хотела сказать, с радостью. Дай мне пять минут.

— Что-то не так, детка?

— Да нет, все нормально. Правда.

Их взгляды коротко встретились и разминулись в зеркале — триптихе в серебряной раме, отражавшем незащищенный профиль Тома. То, что Карен увидела во взгляде мужа — смутное обещание отпущения грехов, — заставило ее на мгновение подумать, что еще не поздно ему довериться и все рассказать. Другого шанса не будет.

— Я хочу, чтобы ты надела то же платье, в котором была вчера на ужине, — сказал Том хорошо знакомым ей тоном.

— В аэропорт?! — воскликнула Карен с напускной беззаботностью. — Тебе не кажется, что я буду выглядеть слишком разряженной? — Она уже натянула поверх лифчика и трусиков свободную футболку; джинсы лежали на шезлонге.

Он не улыбался.

— Платье, нижняя юбка и те же туфли. Ничего лишнего. Ты знаешь правила.

Карен ощутила резкий прилив страха. Так вот почему он не поехал прямо в Ла-Гардиа,[7] вот для чего ему понадобилось сделать крюк!

— Прошу тебя, Том! Мне как-то…

— Я не ослышался? — Он осторожно взял у нее фен. — Минуту назад ты сказала, что чувствуешь себя прекрасно. Кстати, ты не досушила волосы. Тут мокрая прядь.

— Просто… наверное, это от жары.

Карен закрыла глаза. К тому времени, как он вернется из Чикаго — всего через два дня, увещевала она себя, ничего этого уже не будет. Она услышала, как снова заработал фен, и струя горячего воздуха взметнула влажные волосы у нее на затылке.

— Ничего лишнего!

Эта фраза саданула по ушам, как звук хлопнувшей двери.

Было за полдень, когда Карен приехала забрать Неда из детского сада Младенца Иисуса в Долине Акаций. Через несколько минут она нашла его во дворе, где он в одиночестве возился у качелей. Воспитательница, которая за ним присматривала, вышла на крыльцо и помахала ей из-за кустов бирючины, словно желая с ней поговорить. Этот подзывающий жест всколыхнул в Карен детский страх, что ей придется отчитываться: они, конечно, все знают… наверное, кто-нибудь случайно услышал, как Нед разговаривал со своим воображаемым другом, и теперь этой тетке не терпится обсудить свершившееся чудо. Но как только Карен открыла калитку, воспитательница крикнула:

— Я только хотела убедиться, что это вы, миссис Уэлфорд. Лишняя осторожность нынче не помешает.

По дороге на парковку (Нед, волочивший за собой «защитное» одеяльце, поминутно останавливался, разглядывая чуть не каждую травинку, каждую букашку, попадавшуюся ему на пути) Карен приходилось сдерживать раздражение и доходившую до неприличия торопливость. В машине она принялась рассказывать Неду, где они проведут вторую половину дня, но мальчик, казалось, это уже знал — похоже, это он всегда знал. Когда Карен склонилась застегнуть ремень детского креслица и замешкалась, не попадая в защелку, личико сына вдруг осветилось, и она его приласкала.

До Уитли-Хиллз они добирались окольными путями: пересекли в Олд-Уэстбери скоростное шоссе Лонг-Айленд, затем, сделав крюк по служебной дороге, вырулили на Тридцать девятое южное. Карен понимала, что после вчерашнего, даже только вообразив, что за ней следят, она не может позволить себе рисковать. Проехав еще одну милю и глянув предварительно в зеркальце заднего вида, она свернула на развязку скоростного шоссе, и они с Недом очутились в тех местах, которые Том любил называть первой настоящей провинцией к востоку от Нью-Йорка.

С недавних пор он пристрастился ездить в город этой дорогой, петляя по старым, выложенным голубоватым песчаником проселкам обширных, большей частью заброшенных поместий северного побережья, — сглаживает однообразие, объяснял он. Карен с сомнением относилась к столь неожиданной страсти мужа к живописным прогулкам. Последние несколько недель все мелкие городки и деревушки Норт-Хемпстеда и Ойстер-Бея лежали приплюснутые и опустелые под суровым, нивелирующим гнетом солнца. Тенистые усадьбы богачей и те, казалось, утратили очарование уединенности из-за томительного зноя засушливых дней. Новейшие роскошные дома, не избежав участи опоясывающих их колоний разноуровневых предместий, тоже превратились в душные, зловонные, кишащие насекомыми халупы, скрытые бахромой поникшей листвы, и казались одичалыми и небезопасными, словно это новосветское воспроизведение некоего милого зеленого уголка Англии перенеслось на малярийные берега Белиза или Занзибара.

Карен вспомнила, как прошлым вечером на пути в аэропорт Том с туманной, несвойственной ему меланхолией говорил, что надо наслаждаться красивыми вещами, пока они у тебя есть, — и ее передернуло от отвращения.

У края ложбины, проскочив под стоп-сигнал, она сбросила скорость и медленно поползла, высматривая в подлеске справа бесхозный почтовый ящик. Нашла она его довольно легко, хотя он все лето простоял укутанный плотной зеленой шалью ползучих растений, и, как обычно, когда она увидела, что флажок находится в вертикальном положении, пульс у нее участился.

Она съехала с дороги под сень рододендронов и решила переждать, попросив Неда помочь ей сосчитать проезжающие машины — он считал молча, на пальцах, растопырив ладошки морскими звездами, — и только пропустив двадцатую, Карен почувствовала некоторую уверенность, что хвоста за ними нет.

Потом они отсчитали еще с десяток машин — просто для надежности.

Мягкая классическая музыка, тонированные стекла и перегородка, отделяющая водителя, создавали впечатление изолированности салона лимузина от внешнего мира. Объятая мраком, с задранным вместе с подолом платья черным файдешиновым подъюбником, которые Том стянул узлом у нее на голове и, словно рогожный мешок, замотал веревкой на запястьях, Карен сидела на полу «мерседеса», упираясь лбом в динамик под откидным сиденьем. Музыка ее убаюкивала. Она остро ощущала свою наготу ниже талии — абсолютную наготу, не считая черных лакированных лодочек, выставленных перед Томом подошвами вверх, как поднос; он же сидел, уютно расположившись в кожаных креслах, то переговариваясь с ней, то обсуждая деловые вопросы по телефону — тихим, доверительным тоном.