— Катюша. Скажи, я — дурак? — спросил он.

— Нет.

— Нет? А знаешь, я ведь из-за тебя пришел. То есть к тебе. Не ждала?

— Из-за меня?

— Разве ты забыла? Все забыла, я вижу.

— Нет, не забыла. Не забыла! Только я не надеялась. Война… Годы целые… И мне все время не везло.

— Годы. Но я-то всегда знал, что тебя найду. Только о тебе и думал. А ты?

Она прошептала:

— Тоже.

Снова замолчали. В тишине подступали ночные звуки: козодой заскрипел на болоте, где-то гавкнула собака, протопал в поле табун — в ночное погнали.

— А давно ты приехал? Почему же не зашел ко мне, что же ты здесь сидишь, — спохватилась она.

Улыбнулся, ответил не сразу.

— В деревне был, у какой-то тетушки разузнал о тебе. Потом сделал вид, что ушел. А сам засел в кустах, взял под наблюдение твою избушку. На ночь решил перебраться к этому стогу, и вдруг — ты идешь!

— Да почему сразу не ко мне? Отдохнул бы с дороги, ключ я не прячу, увидел бы — на гвозде висит.

— А что, у вас разве посторонние солдаты так запросто заходят к молодым учительницам?

Она рассмеялась.

— Вот ты какой, «посторонний солдат». Осторожный.

— Старый разведчик. Четырежды простреленный, уволен в отпуск впредь до особого распоряжения.

— Тебя ранили? Тяжело?.. Не болит?

— Все зажило. Могу работать в МТС, комбайнером, грузовик водить. Все могу, лишь бы жить рядом с тобой.

— А помнишь, ты хотел стать журналистом?

— Стал. В ротном масштабе. Но сейчас не до этого. Сейчас главное — вместе быть, мне и тебе.

— Ну вот… Мы и вместе.

— На всю жизнь? — голос его сел от волнения, прозвучал как-то необычно, с хрипотцой.

— На всю жизнь.

Где-то за лесом, в излучинах речных возник ветер, взметнул широким прохладным полотнищем, кустарник над рекой зашумел, сонно пискнула какая-то пичуга.

— Дождь будет, — сказала Катя.

Он потянулся к ней, бережно обнял. И пришлось посмотреть прямо в его глаза, а они были все такие же, глаза Женьки Глебова. Темные и как будто чуточку насмешливые. Вспомнилось, как в школьные годы пряталась, лишь бы не встречаться с ними. И как после одного вечера школьного болела рука. Она и сейчас ноет. А она сразу и не заметила, что ноет… Потихоньку приложила руку к его лбу, и боль унялась.

— Нам скорее пожениться надо, — прошептал он. — Завтра же. Как это у вас делают? Просто расписываются в сельсовете, да?

— Не знаю. Кажется, свидетели какие-то нужны. Правда, а где же мы возьмем свидетелей?

— Придется так: надену свои медали, выйду на площадь и позову кого-нибудь, кто случится. Неужели откажут?

— То-то переполох начнется, — она улыбнулась. — А твои родители знают?

— Я ведь тоже, как и ты, потерял всех. Кроме тебя, нет у меня никого. Катя взяла его руку, прижалась к ней горячей щекой.

— И ты все эти годы был на войне? С самого начала?

— Да.

— Страшно на фронте? Расскажи.

— У нас ведь будет еще достаточно времени, чтобы поговорить о фронте. Так ведь? Лучше иди ко мне… Нет, это и правда — ты? Я не сплю?

— Знаешь, давай побежим к реке. Искупаться хочешь? Тут одно место хорошее есть. Ты любишь купаться?

— Последний раз купался, когда Днепр форсировали. Ох, и купался же!..

— Только ты иди вон туда, правее, потому что я у этого камня раздеваться люблю.

— Согласен. Но с условием: завтра, по обычаю свадебному, я тебя в хату на руках внесу. А сейчас дай перенесу тебя хоть вот через эту речушку. Ну как? Идет?

— Разве так надо?

— Надо…

Сильно и свежо подуло с реки. Был август сорок четвертого года.