Казнили его перед строем, в назидание всем остальным. Воровство на кораблях во все времена наказывалось очень сурово. Матроса исповедовал корабельный священник, а потом под бой барабанов его повесили на рее, где он проболтался до первого шторма.

А после второго месяца пути на «Золотой лани» началась цинга. От одной солонины у матросов выпадали зубы, кровоточили десны, а потом они умирали. Так продолжалось до тех пор, пока не причалили к острову Тернате в Индийском океане, где смогли пополнить запасы. Отойдя от этого острова через несколько дней, они причалили к другому, необитаемому, острову, где вытащили «Золотую лань» на берег и в последний раз перед возвращением занялись ремонтом…

«…Огромный зал, освещенный пылающими смоляными факелами, был полон. За продолговатым столом сидели два десятка рыцарей в железных латах. Еще столько же стояли за их спинами. По стенам на небольших скамеечках сидели несколько дам. Головы всех присутствующих были повернуты в одну сторону — в направлении большого камина, в котором на вертеле поджаривалась туша быка. Сбоку, рядом с замершими на месте собаками, примостилась парочка трубадуров. Все неотрывно смотрели на постепенно покрывающееся золотистой корочкой мясо, на жир» с шипением капающий в огонь.

Вдруг в зал вошел король. Зубчатая золотая корона на голове и горностаевая мантия не оставляли никакого сомнения в том, что это был действительно он. Вместо скипетра король держал в руках большую вилку с двумя длинными зубцами.

Подойдя к камину, он несколько раз ткнул вилкой в разные места туши. Затем, повернув голову к залу, громогласно объявил:

— Не откажите в любезности откушать, чем Бог послал!

Что тут началось! Рыцари повскакали со своих мест и, расталкивая друг друга, ринулись к камину. Пытаясь оторвать от туши куски, они падали, образовав грандиозную свалку. Другие, пытаясь залезть по чужим спинам, съезжали вниз, производя при этом страшный грохот своими тяжелыми доспехами…»

Никита открыл глаза. Металлический грохот не прекращался. Время от времени затихая, он сменялся новым, еще более сильным.

Ужасно болела голова.

Приподнявшись на локте, Никита огляделся вокруг. Он находился в маленькой комнате без окон, выложенной большими, грубо отесанными камнями. В углу чернел небольшой дверной проем. Единственным источником света была открытая дверца железной печки, в которой, потрескивая, горели поленья. Печка была снабжена уходящим в стену дымоходом. Света было совсем немного, однако Никита сумел разглядеть человека, склоненного над печкой. Это был одетый в лохмотья старик. Длинные седые волосы и борода едва не касались раскаленной печки. Сидя на корточках, старик что-то помешивал в большой чугунной сковороде. Судя по запаху, это было мясо.

Услышав шевеленье в углу, старик повернул голову к Никите:

— Ну что, очнулся, бедолага?

— Где я? — встревоженно спросил Никита. Снова откуда-то сверху послышался страшный грохот.

— Хе-хе, — продолжая помешивать свою стряпню, ухмыльнулся старик. — В подземелье, где же еще. Или бандюги, что тебе по башке настучали, еще и память отшибли? Забыл, как орал тут на всю Ивановскую: «Люди! Люди!..» Вот эти «люди» и пришли…

Никита ощупал свое тело. Голова была перевязана какой-то тряпицей. Все остальное вроде было цело Вот только…

— А где же моя одежда? — Никита лежал на старом соломенном матраце босой, в одной нижней рубахе и подштанниках…

Старик снова хихикнул:

— Чудак человек! Одежонка твоя давно на Хитровке продана. Сапоги, небось, новые были? Ну, поминай как звали. На-ка, надень пока.

И он кинул Никите старые, перевязанные веревками опорки. Сев на матрасе, Никита натянул их на босые ноги.

— И давно я тут?

— Да уж вторые сутки пошли, как я тебя подобрал. Кровищи было!.. Ну ничего, вроде жив. Пододвигайся, жрать будем.

Предложение было как нельзя кстати. Никита живо поднялся и подсел к печке.

— Держи. — Старик протянул ему старую, видавшую виды деревянную ложку. — Хлебай!

Вид у пищи, приготовленной стариком, был весьма неаппетитный. Несколько кусочков черного мяса плавали в мутной жиже, состоящей из распаренного хлеба, гороха и пшена. Заметив недоумение Никиты, старик пробурчал:

— Давай-давай. Объедки — высший сорт. Вчера в одном приличном трактире разжился.

С трудом проглотив первую ложку, Никита уже не мог остановиться и через минуту уплетал за обе щеки. Старик только посмеивался.

— И каким это ветром тебя занесло сюда? Человек ты, я вижу, нездешний. Студент, что ль?

Жадно глотая куски пищи, Никита поведал своему спасителю, как опоздал на поезд, как залез в подвал незнакомого дома. Старик только покачивал головой.

— Да, заблудиться здесь немудрено. Бывали случаи, что так и умирали от голода.

— А вы что, живете здесь?

— Живу. — Старик смастерил «козью ножку», и воздух наполнился запахом дешевой махорки. — А чего? Квартирную плату никто не требует. Тепло. Вот печку справил. Иногда, правда, заходят всякие. Вишь, воры тут часто краденое прячут. Глубоко, конечно, не забираются, это им ни к чему. Сложат вещички в углу, а я оттуда и беру кое-что. Так и перебиваюсь.

Оглядев жалкий костюм Никиты, а вернее его отсутствие, он заметил:

— Приодеться тебе неплохо было бы.

Он подошел к сваленной в углу куче тряпья и, покопавшись в ней, извлек потертые солдатские галифе, бумажную косоворотку неопределенного цвета и очень мятое, зато почти новое, темно-синее пальто.

— Хотел себе оставить, — сказал он о последнем. — Да давеча зипун хороший обнаружил. Ханурики тут рядом бросили.

Одевшись, Никита почувствовал себя увереннее. Кроме того, он незаметно от старика ощупал подкладку рубахи. Деньги были на месте.

— Как зовут-то тебя?

— Никита Назаров.

— Из купцов, значит. А я Спиридон Иваныч. Приказчики просто Спирькой кличут. Ну и что, купчик дальше делать-то будешь? Пачпорт был у тебя?

— Был…

— Да сплыл. А без пачпорта сейчас никуда. Даже на поезд не сядешь. Так что оставайся-ка ты, Никита, у меня. Вдвоем как-нибудь, авось, проживем.

Так Никита поселился в подземелье. Через несколько дней он вполне привык и к темноте, и к грохоту над головой — это, оказывается, на поверхности, по улице, проезжала карета или конка. Спиридон Иваныч добывал еду, а Никита сидел внизу, так как его разбитое лицо и отсутствие паспорта сразу бы вызвали подозрение у городовых. Конечно, он не скрыл от старика чудом сохранившихся денег и отпустил ему рублей семь на прокорм.

Сидя в темном подземелье, Никита не терял времени даром. Порасспросив старика об устройстве ходов, он почти все время посвящал разведке ближайших коридоров. А вскоре, совершенно освоившись, пускался в длительные подземные путешествия. Во время одного их них он набрел на собственный картуз, валяющийся в двух шагах от лестницы, по которой он впервые спустился под землю. «И как это я не нашел ее тогда?» — усмехался Никита, постепенно забывая то леденящее чувство страха, которое охватило его той злосчастной ночью.

А как-то раз в одном из ходов он заметил на земляном полу что-то блестящее. Подойдя поближе, он вскрикнул от радости. Это была его бронзовая иконка. А неподалеку валялся — видимо, тоже в спешке обороненный грабителями — паспорт.

— Ну и слава Богу, — сказал Спиридон Иваныч, когда Никита показал ему свои находки. — В наше время без пачпорта — считай, нет человека. А есть — милости просим, куда хошь. Хоть в трактир, хоть на постоялый двор.

За время своего вынужденного затворничества Никита научился неплохо ориентироваться в подземелье. И все-таки многое ему было непонятно.

— Спиридон Иваныч, — спрашивал он у старика во время нехитрой вечерней трапезы, — скажите, а вот зачем люди столько ходов под землей выкопали?

— А кто его знает, — хитро прищурившись, отвечал тот, затягиваясь «козьей ножкой». — Поначалу просто подвалы рыли, чтоб от врагов укрываться. Москву-то сколько раз приступом брали. Потом соединять подвалы начали. Вот при Иоанне Грозном, говорят, много ходов вырыли. Из любого старого дома лаз прокопан. Большинство, конечно, засыпали. Но кой-где они сохранились. Опричники очень подземелья жаловали. Шкилеты видал в кандалах? Их рук дело. Своих же и сажали. Вот что там среди костей было.