«Хренотень какая-то», – подумал Евсей Наумович, просыпаясь.

– Хренотень и только, – повторил он уже вслух.

Со сна окружающие предметы обретали все более четкие очертания, вобрав в себя и плоскую тарелку светильника. Тарелка висела посреди потолка спальни лет тридцать, а то и больше. Правда, пошла какими-то трещинками, но ничего, тарелка еще и его переживет. Также и шкаф у стены. Вот шкаф наверняка его переживет, как пережил родителей Евсея Наумовича – Антонину Николаевну и Наума Моисеевича Дубровских, чьи фотографии в одинаковых овальных рамах висели над радиоприемником «Латвия». Друг против друга, но… отвернувшись. Отец смотрел направо, а мать налево… Шкаф привез из Херсона дед Муня, отец отца, портной-брючник, еще в конце двадцатых годов бежавший с семейством от голода на Украине, непонятно только как он умудрился привезти шкаф в то время, Евсей Наумович видел кинохронику тех лет, когда голодающие штурмовали подножки и крыши вагонов. Сохранились также фарфоровые слоники за стеклом «горки»: четыре слоненка – мал мала меньше торопились за слонихой. Когда-то их было больше. Но троих, помнится, взял с собой Андрон, когда с женой Галей уезжал в эмиграцию. Однако когда Евсей Наумович наведался к ним в Америку в начале девяностых, он что-то не приметил тех слоников. Как и многое из того, что сын прихватил тогда на память. Где, к примеру, три тома Чехова? Или четыре тома Ирасека? Ну, Чехов еще куда ни шло, понять можно. А Ирасека так точно прихватили из вредности – Гале приглянулись яркие красные переплеты. Раскурочили собрание сочинений и только… Евсей Наумович тогда хоть и вздыхал недовольно, но помалкивал, чтобы не казаться жмотом. Его и так частенько попрекали в семье за скопидомство.

Сон сбывался… Правда об этом Евсей Наумович подумал позже, когда окончательно пробудился и приподнялся, опершись на согнутые локти. Когда повторился звонок в дверь, он уже знал, что именно его звук явился причиной пробуждения.

Евсей Наумович накинул халат, подошел к двери, заглянул в тусклый глазок и поинтересовался: кто его беспокоит?

– Это Дима, – за дверью стоял сын Аркаши-муравьеда, студент.

– Чего тебе, Дима? – удивился Евсей Наумович.

– Да вот, ищут вас тут. По описанию.

– Не понял! – встревожился Евсей Наумович. – По какому описанию?

– Да откройте, Евсей Наумович.

– Отопри, Евсей, – вмешался незнакомый голос. Евсей Наумович не стал уточнять, кто его требует. Диму он уважал, несмотря на его молодость. Не раз он пользовался услугами молодого человека, когда надо было перевести что-либо с английского.

Запахнув халат, Евсей Наумович приоткрыл дверь не снимая цепочки. Тотчас в проеме оказался замызганный ботинок. Через цепочку можно было разглядеть мужчину в плаще с поднятым мятым воротником и заломом в петлицах.

– Ага, Евсей, нашелся-таки! – сипло звучащие слова пахнули сыростью.

Евсей Наумович недавно заметил за собой новую странную особенность – иногда он вдруг в разговоре чувствовал, что слова собеседника обладают запахом. Просто наваждение и только.

– Нашелся, нашелся, Евсеюшка! – повторил сыростью мужчина. – Не узнал своего спасителя?!.. Да отвори дверь-то. Я не кошка, чтобы меня через щель разглядывать.

– Вижу – не кошка, – ответил Евсей Наумович.

– Ну так что?

– А ты кто?

– Спаситель твой, – торопливо ответил мужчина. – Афанасий!

– Говорит, что спас вас, на реке, – торопливо вставил Дима, смутившись. – Зашел во двор, говорит: ищу жильца, а номера квартиры не знаю. Описал вас. Я и решил, что это вы.

– Ну спас, верно, – признался Евсей Наумович. – Так что вам надо-то?

– Пиво ты мне задолжал, не помнишь? Отвори дверь, так и будем через щель разговаривать?

– А сколько я тебе должен? Я пиво не пью, цен не знаю.

– Смотря какое пиво, – рассудительно вставил Дима. – Жигулевское? Или «Балтику»… Рублей восемь за банку. Или десять.

– Вот еще, – запротестовал мужчина. – Банку?!

– А что? – тревожно спросил Евсей Наумович.

– По крайней мере банок десять. Что, твоя жизнь не стоит десяти банок? Или пятнадцати?

Евсей Наумович с этим доводом согласился и, полагаясь на крепость дверной цепочки, поплелся за деньгами, думая про незапланированную брешь в своем бюджете. Вернувшись, он застал у дверей лишь мужчину, Дима, видимо, смотался, не стал дожидаться.

– На, держи, – Евсей Наумович сунул деньги в щель.

– Сколько там? – спросил мужчина.

– Сколько есть столько есть, – разозлился Евсей Наумович. – Восемьдесят три рубля. Больше у меня нет.

– Восемьдесят три? – слезливо переспросил мужчина, посылая в щель очередную порцию сырости.

– Уберите ботинок, закройте дверь, меня продует, – Евсей Наумович видел грубые черные ногти мужчины. И ему стало еще горше жаль глупо потерянных денег. Мужчина уловил некоторое сомнение в тоне Евсея Наумовича и резко, точно птица, клюнувшая зерно, выхватил деньги, убрал ботинок. Евсей Наумович захлопнул дверь.

«А все тот сон», – подумалось Евсею Наумовичу. Женщины во сне – знак неприятных неожиданностей. И не просто женщина, а старая проститутка Тереза. Почему она ему приснилась? И так явственно, точно шестиклассник Евсейка вот только что прикасался к ее горячей шершавой коже, а потом убежал, оглушенный первым опытом власти вожделения, что будет диктовать, ломать и направлять всю его последующую жизнь.

Евсей Наумович поплелся на кухню готовить завтрак. Чайник вскипал лениво, долго, сердито. Пузатый, с широкой плоской крышкой и отбитой эбонитовой ручкой, он походил на деда со стороны отца. Деда звали Самуилом, и близкие звали его Муней. Муня тот – старик злой, склочный, преисполненный важности, чем-то внешне походил на чайник. Сознание превосходства как портного-брючника высшей квалификации вносило в быт семьи нервозность и напряжение. Евсей Наумович помнил, как после очередного скандала – еще в Баку, до переезда в Ленинград – он, проказник-пацаненок, вытащил из шкафа лаковые туфли деда и, пописав в них, вернул на прежнее место. Въедливый запах пронзил затхлый воздух комнаты. Защищая Евсейку, мать пыталась все свалить на мышей. Но неубедительно – мыши не могли залить обе туфли разом и так обильно. Не имея прямых доказательств вины внука, дед заявил, что Евсейка вообще мальчик непослушный и недостоин носить славную фамилию Дубровских. Что задело евсейкину маму, она так и сказала своему тестю: «Скажите спасибо, что он не насрал в ваши туфли». Замечание невестки старик счел весьма грубым, да и что можно было ждать от уроженки деревеньки Марфино Вологодской области, волей случая попавшей в столь достойную семью.

Евсей Наумович давно бы забыл всю эту историю – прошло столько лет, – если бы не чайник, напомнивший вдруг вздорного деда Муню.

До эмиграции сына Андрона – а тем более до развода с женой – Евсея Наумовича не заботили завтраки, обеды и ужины. Его невестка Галя, как и бывшая жена Наталья, обожали готовить всякую вкуснятину. И Евсея Наумовича в те времена занимал один вопрос: как бы не набрать лишнего веса, а то беда со штанами – не застегиваются на животе. Однако когда Евсей Наумович остался один в большой трехкомнатной квартире, все изменилось – штаны начали сваливаться, как Евсей Наумович ни старался туже затягивать пояс. Как и почему ворвалась в судьбу Евсея Наумовича эта беда – остаться одному в преклонном возрасте, – он и до сих пор не мог понять. Так клубы тумана зримо проникают в комнату, если ранним рассветным утром распахнуть окно. Казалось, что туман навсегда все поглотил, но вскоре он оседал, и вещи вновь обретали свои очертания. Такое явление Евсей Наумович частенько наблюдал в стародавние времена, снимая с семьей дачу в Новом Афоне, под Сухуми.

После распада семьи, после отъезда домочадцев в эмиграцию минуло несколько лет, а память продолжала проявлять детали прошлого, словно после осевшего тумана. И особенно остро тогда, когда возникали бытовые проблемы. Конечно, к ним Евсей Наумович уже привык – готовил обеды, ходил на рынок. Два раза в неделю к нему приходила женщина – стирала, делала уборку квартиры, но она стала прибаливать. Так что Евсей Наумович приноровился справляться сам.