Я избавилась от плода, сходив к местной ведьме. Звучит оригинально, знаю, но иначе ее не опишешь. Некоторые говорили, что она была просто вруньей, другие говорили, что она делала зелья и порошки, колдуя, а третьи утверждали, что она была травницей. Я знала лишь, что она жила одна в доме в лесу, где деревья высоко поднимались от камней, и никто не называл ее имя на публике. Они звали ее «häxa», Ведьма.

Тропа вела туда, в земле были старые следы от сотен лет катания повозок с лошадьми и ослами. Я была напугана до смерти, но перспектива родить ребенка и застрять в городе пугала сильнее.

Звали женщину Марией, и хотя ее спутанные белые волосы и грубые манеры пугали, она была неплохой. Она сделала мне тоник из шалфея и других листьев и травок, чтобы я добавила его в чай. Она предупредила о боли и кровотечении, но не осуждала меня. Она словно понимала, откуда я, и выражение гордости мелькнуло в ее глазах, когда я рассказала ей о своих планах на будущее. Я была рада, что она сохранит мой секрет, а я - ее. Судя по приходившим, пока я была там, мужчинам, она была распутной женщиной.

Следующий месяц помню смутно. Я устроила выкидыш в озере ясным вечером. Было за полночь, чтобы никто меня не видел. Мне не нравилось быть в воде, но, как только кровотечение стало постоянным, я поняла, что это был самый чистый выбор. Я боялась, что запах крови привлечет кого-то из глубин леса. Я страдала из-за боли, которую заслужила.

После этого нужно было возвращаться в школу. У меня были другие планы. От аборта я каждый день страдала от угрызений совести, и, чем дольше я оставалась с родителями, ходила в школу и видела Ставу, тем сильнее были эти угрызения. Если я хотела жить дальше, стоило двигаться дальше. Иначе в чем был смысл?

И я бросила школу, как только мы начали следующий год, и решила отправиться в Стокгольм за своей мечтой. Может, там совесть успокоится.

Мое решение потрясло всех, кого я знала. Става не поедет со мной, и я не понимала, как могу оставить его. Как и не понимали одноклассники или учителя - мы казались им идеальной парой. Мои родители были в ярости. Они говорили, что если я уеду, у меня не останется здесь дома. Они отказывались от меня. Я ожидала этого от отца, это меня не удивило, но действия мамы меня потрясли. Наверное, она так расстроилась из-за того, что я уеду, что я не заслуживала быть ее дочерью. Я не знала, как было на самом деле. В хорошие дни я считала, что мама зря меня прогнала. В плохие - не могла ее винить. Я хотя бы готовилась к тому, что ждало меня в жизни. Оглядываясь на это, я задумываюсь, с чего начала копиться моя «карма». С аборта? Или когда я эгоистично бросила возлюбленного и семью?

Я оставила место, где провела детство, с маленьким рюкзаком за спиной. Я все еще могу рассказать, что там было: два платья, одно наряднее другого; красная помада для «игры»; ночная рубашка, корсет, чулки и две пары панталон; томик «Ада» Данте на английском, чтобы развивать язык (украла из школьной библиотеки); маленький блокнот и карандаш и горсть лакрицы.

У меня не было денег, я собиралась доехать в город на попутках, но Става удивил меня и одолжил машину отца, чтобы довезти меня до ближайшей железнодорожной станции. Она была в часе пути, это была наша последняя поездка вместе. Он толком не говорил, но я видела, как разбито его бедное сердце. Это разрывало меня изнутри, и, когда он обнял меня на прощание и сунул горсть крон на поезд и пару ночей в отеле в мой карман, я разрыдалась. Так сильно, как ощущала внутри, моя стальная решимость сломалась в его объятиях.

- Я тебя не понимаю, - прошептал он мне на ухо, пока я давилась слезами, которые не прекращались. - Но, надеюсь, ты найдешь то, что ищешь.

Со звоном в ушах я забралась в поезд и оставила старую жизнь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В каком-то плане я нашла то, что искала. Когда я прибыла в Стокгольм два дня спустя, грязная и уставшая, меня очаровал большой город. Яркие здания пульсировали, были невероятно высокими, и людей было столько, что я словно плыла в море из них. Кстати о море, вода тянулась с сотней мелких островов. Это было не озеро, а дышащее и движущееся море, которое тянулось до дальних земель. Этот роскошный мегаполис потряс меня, я часами стояла на улицах, глазея на всё и вся.

Но мне нужно было привести себя в порядок, поесть и поспать, и я нашла неподалеку пансион среди магазинов. После нескольких попыток и потраченных нервов меня все-таки приняли. Шла война, Швеция была в нейтралитете, и здесь были люди из Норвегии, Дании и Финляндии, пережидающие в Стокгольме войну.

Место, которое я нашла, было старым, но только для девушек, и это давало ощущение безопасности. Никто не был общительным, они были замкнуты, но хозяйка помогла мне найти работу. Я две недели работала горничной в доме, работа была в обмен на мое проживание, пока я не найду работу своей мечты или что-то близкое к ней.

В театре искали мастериц на все руки. Им нужен был кто-то опытный, особенно в гриме или костюмах, а еще уборщицы в театре после представлений и репетиций.

И я, конечно, пошла туда. В школе я делала грим для пьес, и, хотя у меня не было опыта с костюмами, я знала, что у меня есть вкус. Я считала, что идеально подхожу для этой работы, и хотела получить ее.

Театр был в центре города, но в бесхозной части. Я испугалась, когда пошла туда на встречу, как тогда, когда пошла в лес к Марии. В моем городе незнакомцы не скалились при виде меня, никто не кричал грубые слова. Часть меня думала, что это проверка, которую нужно пройти, чтобы понять, справлюсь ли я с такой жизнью.

Когда я добралась до театра, я была на нервах. Снаружи он не впечатлял, простое серое здание с облупленными колоннами и скользкими ступеньками, и я начала думать, что ошиблась.

Но дверь распахнулась, изнутри вырвался теплый свет. Передо мной оказалась Лисбет, управляющая. Она была выше меня, ей было за тридцать, она была в мужских брюках, короткие волосы были завиты. Ее губы были в красной помаде, как у меня (и мы потом отвесили друг другу одновременно комплимент насчет этого). Она улыбнулась, и мне стало лучше.

- Ты, должно быть, Пиппа, - сказала она, протянув руку.

Я кивнула, смутившись и пожав ее руку. Ее ладонь была сильной.

Она повела меня в здание, и я поняла, что прошла проверку. Я должна была прийти сюда.

И хотя снаружи театр выглядел плохо, внутри он был роскошным, как музей. В залах был мягкий темно-зеленый ковер, с потолков висели люстры, гобелены и картины выступлений, от римского театра до Шекспира, украшали стены вместе с плакатами давно прошедших представлений. Лестница, ведущая на балкон, была с позолоченными перилами, которые мерцали, хоть и были старыми. В театре были ряды бархатных сидений темно-коричневого цвета.

И была сцена. Театр был небольшим, но для меня он был огромным. Красные шторы были украшены серебряными завитками, висели по краям сцены, сверху были резные зажимы. Дерево на сцене было вытертым от десятков лет танцующих ног. Я тут же увидела себя там, получающую красные розы от толпы.

Тогда я поняла, что сделаю все, чтобы получить это место, но мне не пришлось особо бороться. Лисбет, наверное, понравилась я, или она увидела во мне потенциал, а то и просто сжалилась, но меня наняли. Я начинала через два дня и отвечала за грим, костюмы и уборку в дни выступлений и репетиций. А еще я буду на собраниях работников, которые она будет созывать. Зарплата была не такой большой, я буду работать то несколько ночей подряд, то вообще едва работать, но это уже было чем-то, и было бы глупо отказываться.

Мне повезло еще больше той ночью, когда появилась одна из главных актрис, Энн Тодален.

Ей было 22, она играла здесь с моего возраста. Она рассказала мне, как развивалась ее карьера, в первый год она была на замене. Она рассказала, что ищет себе соседку по комнате. Энн снимала небольшую квартиру недалеко от моего пансиона и сказала, что ее предыдущая соседка вышла замуж и оставила ее, а сама она платить ренту не могла. Я убедила ее, что в ближайшее время замуж не собираюсь.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: