— Ну, с приездом, заходите! — улыбнулся военный радист, открывая деревянную дверь.

«А улыбка все равно не русская!» — подумал на ходу народный контролер, но тут же подавил эту мысль — документ говорит, что он русский, значит русский.

— Вы один? — остановившись у бочки-буржуйки, спросил Петров Добрынина.

— Нет, с помощником, — ответил контролер.

— Ну, думаю, что вам здесь будет удобно. В этой комнате поживете. Я в соседней живу, здесь за стенкой. А помощник ваш где?

— В танке, — сказал Добрынин.

— Я его сейчас позову! — сказал стоявший в дверях смекалистый солдат и выбежал из домика.

Через пару минут в дверях появился Ваплахов, державший в руках ящик бутылок питьевого спирта.

Радист Петров пристально осмотрел вошедшего, потом сделал шаг вперед и обменялся с ним рукопожатием.

— Располагайтесь, а я пока сообщу полковнику Иващукину, что вы доехали, — сказал он и вышел из комнаты.

Комнатка была небольшая, но теплая, хорошо протопленная. Под стенами стояли две железные кровати, кроме этого тут же был небольшой овальный столик, три стула, карта Советского Союза во всю стену, на узком подокон-нике единственного окошка комнаты стоял горшок с землей, но без цветка.

Осмотревшись, Добрынин уселся на кровать, опустив вещмешок на деревянный, крашенный в коричневый цвет, пол.

Дмитрий поставил ящик на стол и тоже присел, но только на стул, рядом.

Вид у него был усталый и нерадостный.

— Ты чего такой? — спросил у него Добрынин.

— Голова болит, — простонал урку-емец. В комнату заглянул солдат-танкист, отдал честь и, сообщив, что уезжает обратно в городок, ушел.

За окошком загудел двигатель бронированной машины. Деревянный пол шевельнулся под сидевшими.

— Петров — не русский человек, — проговорил вдруг Дмитрий, исподлобья устало глянув на своего начальника.

— Я документ читал, — сказал на это Добрынин. — Там написано, что русский… Да и какая разница? Ваплахов не ответил. Был он необычайно бледен. Зашел с чайником в руках радист Петров. Поставил чайник на стол, достал из-под кровати три кружки.

— Порядок, — сказал он. — Привет от Иващукина.

— Спасибо, — проговорил Добрынин.

— А что, товарищу плохо? — Петров кивнул в сторону Ваплахова. — Может, ему головку подлечить надо? Стаканчики есть.

Добрынин пересел с кровати за стол, отодвинул от себя ящик с бутылками.

— А мы его на пол, чтоб пространство было! — весело проговорил Петров, перемещая ящик вниз. — Или сначала, до чая?.. А?

Со стороны Ваплахова никакого сопротивления этому предложению не поступило. Добрынин тоже промолчал, и тогда Петров, достав из ящика полную бутылку, разлил ее всю по кружкам.

— Ну, с приездом! — рявкнул он, резко по-русски выдохнул воздух и серьезно приложился к своей кружке.

«Русский!» — подумал народный контролер, внимательно следя за радистом.

Потом сам повторил тот же прием, но не пошел спирт одним глотком, поперхнулся Добрынин, и хорошо, что радист с силой его по спине двинул — сразу отпустило.

— Чайку, чайку быстрее! — приговаривал Петров, подливая чая.

Ваплахов пил спирт медленно, каждый раз словно пригубливая, но когда он опустил кружку на стол — она оказалась пустой.

Петров озадаченно посмотрел на урку-емца, и что-то недоброе шевельнулось во взгляде его узких, словно навечно прищуренных глаз.

Очухавшись, народный контролер перешел на чай и разговоры.

Прежде всего спросил о заготовке пушнины.

— Документы на складе, — ответил на это Петров. — Пушнина там же, а охотники со своим начальством уехали дней десять назад и раньше чем через неделю не будут.

После этого Петров объяснил, что шкурки проверяются поштучно и каждая имеет свой номер, написанный химическим карандашом с внутренней стороны, и что по этому номеру можно определить, кто заготовил эту шкурку и когда это было.

Подумав немного, сказал Добрынин, что его главная задача — это проверить качество и количество, а кто заготовил и когда это было — его не интересует как народного контролера.

Ваплахов вторую кружку пить не стал, хоть радист и налил ему.

Плохо было урку-емцу, с трудом он держал на шее голову, которая все клонилась и клонилась на левое плечо.

— А вы, товарищ радист, стихи любите? — спросил .вдруг изрядно опьяневший Добрынин.

— Нет, — ответил Петров. — Не люблю. Технику люблю и радио, а стихи нет…

Что-то щелкнуло в голове у народного контролера, и он как бы протрезвел немного. Неожиданным был ответ радиста. А так хотелось Добрынину в этот момент хорошие стихи послушать…

Встал он, шатаясь, из-за стола, вытащил из-под кровати вещмешок и стал в нем рыться, желая книжку подаренную найти, но нащупал вместо этого пачки печенья. Вытащил, поглядел на них изумленно и тут же себя по лбу шлепнул: это ж он Иващукину хотел отдать! , — О, у вас к чаю есть! — обрадовался Петров. — Давайте, давайте все на стол!

Нехотя опустил Добрынин на стол печенье «Октябрь».

Снова пили чай, разговор не вязался. Петров все предлагал еще одну бутылку спирта раздавить, но Ваплахов уже спал, уронив голову на стол, а Добрынин молча отказывался едва заметным покачиванием головы.

В конце концов, допив чай, Петров встал и, буркнув что-то на прощанье, вышел.

С большим трудом перетащил народный контролер своего помощника на кровать, а потом и сам улегся.

На следующее утро, проснувшись, Добрынин порадовался своему богатырскому здоровью, ведь голова не болела и, как это ни странно, не возникло у контролера желания похмелиться. Ваплахов же наоборот, чувствовал себя ужасно. Он тоже проснулся, присел на кровати, но никак не мог подняться, таюкак пол ему казался очень неустойчивым.

В конце концов Добрынин пожалел его, налил полстакана спирта, после чего Дмитрий пришел к состоянию собственного равновесия и встал на ноги.

Аппетита не было. Но Добрынину страшно хотелось работать, и он разбудил спавшего за стенкой в другой комнате радиста Петрова.

Петров был искренне удивлен, что двое приезжих хотят сразу же приступить к работе, тем более, что один из них, Дмитрий Ваплахов, отличался голубым оттенком кожи лица и каким-то странным, направленным вовнутрь глаз, взглядом. Однако понял он, что контролер упрям и серьезен в своих намерениях.

И вышли они втроем на улицу. Какая это была улица — это уже другой вопрос, ведь в городке насчитывалось только шесть построек, из которых самая большая оказалась складом заготовленных шкурок.

Рыжие кожухи были очень теплыми, но и Дмитрий, и Добрынин ощущали, как мороз кусает щеки и нос.

В складе была такая же температура, как и на улице.

— Вот тут книги учета! — радист Петров дотронулся до пачки гроссбухов, лежавших на письменном столе у самой двери. Дальше все пространство было завалено шкурками, лежали и висели они в связках, но некоторые валялись на полу и сами по себе, имея вид жалкий и ощипанный.

— Ну, тут уже сами разберетесь, — то ли спросил, то ли просто сказал Петров.

Добрынин кивнул.

Ваплахов не мог кивнуть — казалось ему, что если он наклонит голову вперед — исчезнет равновесие, позволяющёе ему ходить и стоять на месте, и полетит его тело вниз, вперед, вслед за перевесившей неустойчивое равновесие головой.

Света внутри не было, но два окна и открытые настежь двери позволяли рассмотреть все.

Петров ушел.

Добрынин осторожно открыл верхний гроссбух и будто бы отпрянул, испугавшись бесконечных цифр, заполнивших первую страницу этой книги учета.

Ваплахов подошел ближе к своему начальнику, остановился сбоку и тоже глянул на страницу. В глазах зарябило, запрыгало, и он зажмурился.

— Ладно! — вдруг выдохнул Добрынин и, усевшись на стул, окунулся с головой в первую страницу гроссбуха.

Было тихо и безветренно.

Ваплахову стало как-то не по себе, и он, шатаясь, вышел на открытый мороз, оставив народного контролера в задумчивом одиночестве.

А Добрынин тем временем, уже листая покрытые рябью цифр страницы, становился все серьезнее и серьезнее и уже начинал понемногу понимать смысл учета. На последней странице он внимательно изучил четыре столбика цифр и окончательно убедился в своей догадливости: над столбиками корявым почерком были написаны полуслова «бел.», «черн.» и «разн.», а затем, над последним красовалось полное, известное Добрынину по колхозному прошлому слово «итого».