– Прекрати, Кайли, – завопил Мартин. – Натали мертва!

– Мартин, остановись, – попросила Мэй, схватив его за руку. – Ты же знаешь, что она видит…

– Так помоги же мне… – начал Мартин, затем закусил губу и замолчал, недоговорив.

– Она говорила мне. Мне все равно, веришь ты или нет, но я не назову тебя папой. – Кайли рыдала. – Я всегда буду звать тебя Мартином.

– Очень жаль, – сказал Мартин, но его глаза стали пустыми, как у человека, замкнувшегося в себе.

Он больше не пытался говорить с Кайли. Навалившись на левое весло, он изменил направление. Свет, проникающий сквозь сосны на западном берегу, отразился в глазах Мэй. Мартин греб домой, а не к Гарднерам, и никто в лодке не сказал ни слова всю оставшуюся часть пути.

Дженни позвонила узнать, куда они запропастились, и Мэй объяснила, что Кайли приснился плохой сон и Мэй не захотела, чтобы девочка провела ночь вдали от дома. У нее сердце сжималось в груди, когда она размышляла над тем, как непривычно молчалив стал Мартин с тех самых пор, как Кайли спросила его о Натали. Но она только сказала Дженни, что поговорит с ней завтра, и что они выберут другое время, чтобы Шарлотта поработала няней для девочки.

Тем вечером молчание Мартина казалось глубже, чем когда-либо. Он не произнес почти ни слова. Когда Мэй заглядывала ему в глаза, она едва узнавала его. Его лицо было похоже на пустую и невыразительную маску. Мэй приготовила бифштекс с запеченным картофелем, но он сказал, что неголоден. Они с Кайли сидели за кухонным столом одни, и Мэй заставляла себя есть, чтобы хоть Кайли поела.

– Мы можем поговорить? – спросила Мэй, помыв по суду и уложив Кайли в кровать.

Мартин сидел в гостиной комнате, держа какой-то журнал на коленях, глядя в пусто ту перед собой. Будто невидимые волны энергии шли от него, да такие мощные, что Мэй подумала, что он мог, вероятно, перемещать мебель одной силой мысли.

– Не о чем говорить, – ответил он.

– Кайли говорит с ангелами. Помнишь тогда, в самолете? Когда она знала, что с нами случится?

– Это всего лишь игра воображения, – возразил Мартин. – Ты же говорила мне, что она заметила фотокарточку в моем бумажнике и это навело ее на мысль.

Мэй кивнула:

– Карточку Натали, да. Я полагаю, что реальные события – трамплины для видений Кайли и ее фантазий. Ты знаешь, что я веду дневник? Там все, что касается Кайли. Я записываю все, что она рассказывает мне.

– Я знаю, – сказал Мартин, – я видел, как ты пишешь.

– Там многое о Натали.

– Она даже не знает ее.

– Это не имеет значения, – настаивала на своем Мэй. – Твоя дочь очень реальна для Кайли. Она считает Натали своей сестрой.

– Мэй, прекрати, – попросил Мартин. – Она слышит и плач рыбы тоже. У нее богатое воображение, ничего больше.

– Во всем, что касается семьи, – объяснила Мэй. – Так было все эти годы. «У рыб тоже есть свои семьи». Помнишь ее слова?

– Я не готов ко всему этому, – признался Мартин. – Я хочу похоронить прошлое, что тут неясно? Просто вырыть глубокую яму и запихнуть туда все это. Я знаю, ты переживаешь за Кайли: я вижу, как ты записываешь что-то в свою тетрадку. Но, пожалуйста, Мэй, уволь меня от этого. Меня и Натали. Я не говорю ни о ней, ни о нашем с ней прошлом. Прошлое есть прошлое, и оно таковым останется.

Мэй не спускала с него глаз.

– Я думаю, ты понимаешь все неправильно, – сказала она раздосадовано. – Прошлое связано с настоящим, без него вообще нет настоящего.

Он с шумом захлопнул дверь с сеткой, и Мэй видела, как он побежал к берегу озера и исчез за поворотом. Ее сердце колотилось. Ей нужно было с кем-то поговорить. Она знала, что семейные отношения не являлись предметом обсуждения, что супругам следовало самим разбираться в своих проблемах, но внезапно она схватила теле фон и набрала номер Тобин.

– Это я, – сказала она, когда Тобин взяла трубку.

– Как ваш медовый месяц?

– Кончился, прежде чем начался, – призналась Мэй. – Я вне себя, клянусь, я похожа на…

– Стоп, скажи мне, что случилось.

– Мартин только что убежал отсюда. – Она глубоко вздохнула.

– Что случилось?

Мэй рассказала ей, как Кайли выспрашивала о Натали, и о том, как на это отреагировал Мартин.

– Он сказал мне, что хотел бы похоронить прошлое. Он не хочет говорить о своей дочери, а Кайли продолжает грезить ею.

– Узнаю Кайли, – сказала Тобин. – Ее воображение возбудилось, и ее грезы приобрели конкретное очертание.

– Ты знаешь ее так хорошо. – Мэй переполняли благодарность к Тобин и гнев на Мартина. – Мне следовало выходить замуж за тебя, черт побери.

– Мы живем с этим уже давно. Но послушай, и Мартин скоро начнет понимать ее. Тебе, может, и противно и неприятно слушать это, но дай ему время. Это – лучший совет, который можно дать супругам, из тех, что я давала. Вам еще только предстоит привыкнуть друг к другу.

– Он выскочил как ошпаренный, лишь бы только убежать от меня.

– Ну и ты убеги в противоположном направлении. Вспомни, когда мы с Джоном только поженились? Сколько раз я перерабатывала после работы?

– Я думала, ты хотела побольше заработать.

– Это тоже. Но нам обоим необходимо было где-то пересидеть, чтобы не сражаться все время.

– Вы были друг для друга первыми, ни тот, ни другой никого раньше не любили по-настоящему, – сказала Мэй с сожалением, желая, чтобы так было и у них с Мартином. – Никто из вас не был женат прежде, у вас не было детей от других. Ты была права, когда говорила мне об уже наполовину прочитанной книге.

– О чем ты?

– У каждого из нас такой большой багаж, – напомнила ей Мэй. – Хотя я и не была замужем за Гордоном…

– Но и у тебя есть глубокие шрамы.

– Меня сводит с ума его нежелание говорить с отцом, – сказала Мэй, вспомнив о жутких шрамах на груди Мартина.

– Потому что тебе бы хотелось поговорить со своим, а тебе этого не дано.

– И то, что он не хочет рассказать мне о Натали.

– Дай ему время, – повторила Тобин, снижая голос, чтобы казаться старой и мудрой.

Мэй засмеялась.

– Я довольна, что ты позвонила мне. Я боялась, что ты слишком привяжешься к Дженни Гарднер. Она хорошая, правда?

– Очень, – согласилась Мэй.

– Она становится тебе лучшей подругой?

– У меня уже есть лучшая подруга.

– Попытайся поговорить с ним наедине, – посоветовала Тобин. – Когда бег в противоположном направлении не даст результатов, попытайся побежать ему навстречу. Так или иначе, я знаю, что он любит тебя и в глубине души хочет поговорить.

– Откуда ты знаешь? – спросила Мэй.

– Это самая страшная тайна Джона, – сказала Тобин. – Но он хочет, чтобы я знала все.

Той ночью Мартин спал на кушетке. К рассвету, когда он так и не пришел в спальню, Мэй почувствовала какую-то пустоту внутри. Она ушла в дневные заботы, стараясь сконцентрироваться на делах, которые ей предстояло сделать. После того как Мартин поздно поднялся, посмотрел телевизор и снова уснул, Мэй поняла, что у них опять разговора не состоится. Позвонив Дженни, она спросила, не могла бы Шарлотта присмотреть за Кайли, чтобы они с Мартином какое-то время побыли наедине.

Когда она вернулась от Дженни, куда отвезла Кайли, она нашла его сидящим на заднем дворе, вцепившимся руками в ручки старого березового стула, не спускающим глаз с озера. Он не посмотрел на нее, когда она подошла к нему, хотя ее тень упала прямо на его лицо. Мэй посмотрела ему в глаза, и у нее заколотилось сердце. Она видела, как пульсируют вены у него на висках. Он хмурился, но она ведь даже не успела ему ничего сказать.

Он бегал. На нем были спортивные шорты и футболка, вся пропитавшаяся потом. Его руки и ноги блестели от пота, а волосы были зачесаны назад, чтобы не падали на глаза. С момента их ссоры Мартин только и делал, что бегал, занимался греблей и боксировал, колотя грушу, висевшую в сарае. Она слышала, как накануне вечером он так дубасил бедную грушу, словно хотел выбить из кого-то душу. Звук наполнял Мэй страхом, и она лежала с открытыми глазами, пока он не прекратил свое занятие.