– Игроки всегда в долгах, – сказал Мартин. – Они все занимают деньги, так или иначе. Они могут выигрывать какое-то время, но это не может продолжаться всегда. Когда мне было десять, какой-то тип, которому отец задолжал, написал на моей груди ножом. Да, да.

Мэй провела по его шрамам кончиками пальцев, слезы заструились по ее щекам.

– Моя мама, узнав про это, запретила отцу видеться со мной. Он уехал той ночью и сдержал свое слово. Никогда не встречался со мной до тех пор, пока я не вырос и не стал играть в профессиональный хоккей.

– Они такие глубокие, – плакала Мэй, чувствуя толстые шрамы, как веревки, проходящие через всю широкую грудь Мартина.

– Он сказал, что он изменился, – продолжил Мартин. Что все осталось в прошлом. Он уже стар, говорил он, де душка. Все, что его волнует теперь, – это только семья… я и Натали. Мы все, что у него осталось. Он был просто старик.

– Когда ты был в больнице… – Мэй внезапно почувствовала, что ночь принесла холод.

Небо потемнело. Они сейчас могли находиться где-нибудь… в Блэк-Холле, на берегу океана, вместо озера, окруженного горами. Небо было теперь черно, как смоль, с разбросанными по нему обычными звездами.

– Я знал, – сказал Мартин. – Этого я не смогу забыть или свыкнуться с этим. Я сам испытал на себе, к чему могла привести жадность моего отца. Я знал, что он снова возьмет в долг однажды, и почему я не подумал, что может такое случиться.

– Он задолжал деньги?

– Большие деньги. Целое состояние. Достаточно, чтобы вынудить его поставить против команды, которую он тренировал. Достаточно, чтобы к нему пришли за долгом и…

Мэй моргнула, обрадовавшись, что свет пропал. Она не могла больше видеть шрамы Мартина, а когда она отняла пальцы, не могла уже чувствовать и их. Мэй дрожала, а когда Мартин заговорил, она поняла по его голосу, что и он весь дрожит.

– Хоккейные звезды зарабатывают уйму денег, – сказал Мартин. – Этого не скажешь по этому дому, но мы действительно получаем больше многих. И тренеры тоже. Мой отец был богатым человеком. Помимо денег у него было состояние, но в тот день имели значение деньги, как оказалось.

– В какой день? – спросила Мэй.

– В тот день, когда они пришли забрать долг у моего отца, – сказал Мартин.

– А Натали была с ним?

– Он жил тогда в квартире у озера Онтарио. Большие солнечные апартаменты, где жили и другие известные люди. Это место всегда показывают экскурсантам, плавающим по озеру. Нэт просто обожала бывать там. Ей нравилось играть на террасе и слышать, как голос в громкоговорителе рассказывал пассажирам теплохода, проплывающего мимо дома: «А вот здесь живет Серж Картье…»

Он замолчал, и затем, как будто это была запоздалая мысль, добавил:

– Она и в тот день играла на террасе.

Мэй услышала, как гагара крикнула далеко на озере, ее клич был хриплый и безумный.

– Этот тип держал ее вверх тормашками, за перилами, – выговорил Мартин.

– О, нет, – прошептала Мэй.

– Она, должно быть, была испугана, так ведь? Но она не показала и виду. Даже когда он втащил ее обратно и опустил на пол невредимой. Она сразу же побежала к моему отцу. И крепко обняла его. Несмотря на все, через что ей пришлось из-за него пройти, она волновалась только за него, знала, что он был в большой беде.

Мэй подумала, что Мартин скажет, что тот мужчина выбросил Натали с террасы, и почувствовала, что немного расслабилась. Она перевела дыхание и начала дышать снова.

– Мой отец хотел, чтобы она ушла. Говорит, что он думал, что тот тип мог снова попытаться сделать ей больно. Поэтому он оттолкнул девочку… не сильно, говорит. Все еще говорит. Она ударилась головой об угол стола, но сразу же подскочила на ноги. И совсем не поранилась.

– А потом… – начала Мэй и остановилась, смутившись.

– Она вернулась домой со мной. Провела здесь последние две недели. Она рассказала мне о том плохом дядьке и о том, как висела за перилами, но она ни словом не проговорилась, что дедушка отпихнул ее от себя. Я позвонил отцу, сказал ему, что отныне он снова был вне моей жизни, и на сей раз навсегда, и тогда, в том разговоре, он упомянул, что Натали ударилась головой. Я ничего не подумал об этом… меня слишком поглотила ненависть к нему.

Мартин трудно дышал, как будто он только что бежал на время.

– Ее глазки казались немного затуманенными, но я сказал себе, что это из-за того, что она плакала. Она всегда плакала, когда нам предстояло прощание. Она должна была лететь назад к матери на следующий день.

Стон Мартина потряс ночь. Ночные птицы взлетели, их крылья захлопали над поверхностью озера. Мэй сжала его руку, тихонько плача подле него.

– Она умерла той ночью.

– Ох, Мартин.

– Во сне.

– Боже мой, – прошептала Мэй.

– Они провели вскрытие. У нее было сотрясение и образовался тромб. У нее произошло кровоизлияние в мозг. Мой отец звонил той ночью, брал всю вину на себя, крича, что он никогда не думал, что так все случится.

– Конечно.

– Это была только моя вина, – сказал Мартин, снова вцепившись в ручки стула. – Во-первых, в том, что доверился этому сукиному сыну, во-вторых, что не показал ее врачам.

– Ты не виноват.

– Я долго пытался убедить себя в этом. Я ненавижу моего отца так сильно, что можно предположить, будто во всем виноват только он. Иногда я забываю, что он в тюрьме за рэкет и уклонение от налогов, а вовсе не за убийство.

– Обвинение никогда не помогает, – сказала Мэй, вспомнив о том, как погибли ее родители и как долго она хотела во всем обвинять водителя грузовика, ненавидеть кого-то за то, что она лишилась своих родителей.

– Может, и не помогает, – согласился Мартин. – Но она тут, в груди. Так что ты можешь понять, почему я не мог рассказать Кайли то, что она хотела знать. Я не мог рассказать ей, как я подверг своего собственного ребенка опасности, а потом не сумел помочь ей. Только услышав, как она произносит имя Натали, я сошел с ума.

– Это не сумасшествие, – сказала Мэй. – Это горе.

Они держали друг друга за руки, и теперь крепко обнялись, как будто они имели одну кожу на двоих, и Мэй чувствовала, как бьется его сердце вместе с ее собственным. Он плакал, но не хотел, чтобы она видела это. Его плечи поднимались; она обнимала его как можно крепче.

Поднялся ветер. Листья зашелестели наверху, и сосновые ветви заскользили по скалистой поверхности горы. Появилось много звезд, и на небе можно было различить некоторые созвездия.

– Кайли станет бояться меня, если она узнает, что случилось с Натали, – сказал он.

– Мы с Кайли говорим правду друг другу, – возразила ему Мэй. – Всегда говорим только правду.

– И мы расскажем ей правду… вместе. Но она будет напугана. Я волнуюсь за нее, Мэй. Ты не догадываешься об этом, но я сильно волнуюсь. Я наблюдаю, как ты ведешь свои записи в той синей тетради.

– Дневнике.

– Записываешь ее сны и видения. Я не хочу быть причиной новых кошмаров для нее. Я знаю, что она думает о том, что Натали умерла. И умерла она ужасно.

– Прости меня. И благодарю тебя, что ты думаешь о Кайли, – проговорила Мэй.

– Думаю, да. Она – моя падчерица. Ты сказала вчера, что все в этом мире взаимосвязано. Все и всё.

– Я полагаю, что это правда, – произнесла Мэй, и Мартин обнял ее.

Но она думала о другом человеке во всей этой истории, все еще живом и так же связанном с ними, как и все они, человеке, о котором Мартин никогда не говорил: о его отце.