- Это от погоды, - сказала тетя Джулия после молчания.

- Да, сейчас все простужены, - с готовностью поддержала тетя Кэт, решительно все.

- Говорят, - сказала Мэри Джейн, - что такого снега не было уже лет тридцать, и я сегодня читала в газете, что по всей Ирландии выпал снег.

- Я люблю снег, - грустно сказала тетя Джулия.

- Я тоже, - сказала мисс О'Каллаган, - без снега и рождество не рождество.

- Мистер д'Арси не любит снега, бедняжка, - сказала тетя Кэт улыбаясь.

Мистер д'Арси вышел из кладовки, весь укутанный и застегнутый, и, как бы извиняясь, поведал им историю своей простуды. Все принялись давать ему советы и выражать сочувствие и упрашивать его быть осторожней, потому что ночной воздух так вреден для горла. Габриел смотрел на свою жену, не принимавшую участия в разговоре. Она стояла как раз против окошечка над входной дверью, и свет от газового фонаря играл на ее блестящих бронзовых волосах; Габриел вспомнил, как несколько дней тому назад она сушила их после мытья перед камином. Она стояла сейчас в той же позе, как на лестнице, и, казалось, не слышала, что говорят вокруг нее. Наконец она повернулась, и Габриел увидел, что на ее щеках - румянец, а ее глаза сияют. Его охватила внезапная радость.

- Мистер д'Арси, - сказала она, - как называется эта песня, что вы пели?

- Она называется "Девушка из Аугрима" *, - сказал мистер д'Арси, - но я не мог ее толком вспомнить. А что? Вы ее знаете?

- "Девушка из Аугрима", - повторила она. - Я не могла вспомнить название.

- Очень красивый напев, - сказала Мэри Джейн. - Жаль, что вы сегодня не в голосе.

- Мэри Джейн, - сказала тетя Кэт, - не надоедай мистеру д'Арси. Я больше не разрешаю ему надоедать.

Видя, что все готовы, она повела их к двери; и начались прощания:

- Доброй ночи, тетя Кэт, и спасибо за приятный вечер.

- Доброй ночи, Габриел, доброй ночи, Грета.

- Доброй ночи, тетя Кэт, и спасибо за все. Доброй ночи, тетя Джулия.

- Доброй ночи, Греточка, я тебя и не заметила.

- Доброй ночи, мистер д'Арси. Доброй ночи, мисс О'Каллаган.

- Доброй ночи, мисс Моркан.

- Доброй ночи, еще раз.

- Доброй ночи всем. Счастливо добраться.

- Доброй ночи. Доброй ночи.

Было еще темно. Тусклый желтый свет навис над домами и над рекой; казалось, небо опускается на землю. Под ногами слякоть, и снег только полосами и пятнами лежал на крышах, на парапете набережной, на прутьях ограды. В густом воздухе фонари еще светились красным светом, и за рекой Дворец четырех палат ** грозно вздымался в тяжелое небо.

* Народная ирландская песня. Аугрим - небольшой городок на западе Ирландии.

** Четыре палаты - дублинские судебные учреждения.

Она шла впереди, рядом с мистером Бартеллом д'Арси, держа под мышкой туфли, завернутые в бумагу, а другой рукой подбирая юбку. Сейчас в ней уже не было грации, но глаза Габриела все еще сияли счастьем. Кровь стремительно бежала по жилам, в мозгу проносились мысли - гордые, радостные, нежные, смелые.

Она шла впереди, ступая так легко, держась так прямо, что ему хотелось бесшумно побежать за ней, поймать ее за плечи, шепнуть ей на ухо что-нибудь смешное и нежное. Она казалась такой хрупкой, что ему хотелось защитить ее от чего-то, а потом остаться с ней наедине. Минуты их тайной общей жизни зажглись в его памяти, как звезды. Сиреневый конверт лежал на столе возле его чашки, и он гладил его рукой. Птицы чирикали в плюще, и солнечная паутина занавески мерцала на полу; он не мог есть от счастья. Они стояли в толпе на перроне, и он засовывал билет в ее теплую ладонь под перчатку. Он стоял с ней на холоде, глядя сквозь решетчатое окно на человека, который выдувал бутылки возле ревущей печи. Было очень холодно.

Ее лицо, душистое в холодном воздухе, было совсем близко от его лица, и внезапно он крикнул человеку, стоявшему у печи:

- Что, сэр, огонь горячий?

Но человек не расслышал его сквозь рев печи. И хорошо, что не расслышал. Он бы, пожалуй, ответил грубостью. Волна еще более бурной радости накатила на него и разлилась по жилам горячим потоком. Как нежное пламя звезд, минуты их интимной жизни, о которой никто не знал и никогда не узнает, вспыхнули и озарили его память. Он жаждал напомнить ей об этих минутах, заставить ее забыть тусклые годы их совместного существования и помнить только эти минуты восторга. Годы, чувствовал он, оказались не властны над их душами. Дети, его творчество, ее домашние заботы не погасили нежное пламя их душ. Однажды в письме к ней он написал: "Почему все эти слова кажутся мне такими тусклыми и холодными? Не потому ли, что нет слова, достаточно нежного, чтобы им назвать тебя?"

Как далекая музыка, дошли к нему из прошлого эти слова, написанные им много лет тому назад. Он жаждал остаться с ней наедине. Когда все уйдут, когда он и она останутся в комнате отеля, тогда они будут вдвоем, наедине. Он тихо позовет:

- Грета!

Может быть, она сразу не услышит; она будет раздеваться. Потом что-то в его голосе поразит ее. Она обернется и посмотрит на него...

На Уайнтаверн-Стрит им попался кеб. Он был рад, что шум колес мешает им разговаривать. Она смотрела в окно и казалась усталой. Мелькали здания, дома, разговор то начинался, то стихал. Лошадь вяло трусила под тяжелым утренним небом, таща за собой старую дребезжащую коробку, и Габриел опять видел себя и ее в кебе, который несся на пристань к пароходу, навстречу их медовому месяцу.

Когда кеб проезжал через мост О'Коннела, мисс О'Каллаган сказала:

- Говорят, что всякий раз, как переезжаешь через мост О'Коннела, непременно видишь белую лошадь.

- На этот раз я вижу белого человека, - сказал Габриел.

- Где? - спросил мистер Бартелл д'Арси.

Габриел показал на памятник *, на котором пятнами лежал снег. Потом дружески кивнул ему и помахал рукой.

* Имеется в виду статуя Дэниеля О'Коннелла (1775-1847); которого ниже Габриел назовет Дэном. Лидер ирландского национально-освободительного движения, его либерального крыла. Боролся против ограничения избирательных прав католиков. После проведения в Ирландии акта об эмансипации католиков в 1829 г. его стали называть "Освободителем".

- Доброй ночи, Дэн, - сказал он весело.