Бывало также, что буревестников брали на суда живьем.
«Около дюжины их запихивают в большую бочку[24] на палубе судна, затем рыбаки, помешивая палкой внутри бочки, вызывают среди них междоусобную войну: птицы набрасываются на соседей, очевидно вообразив их своими злостными врагами, возникает общая драка и страшное смятение, во время которого — к вящему удовольствию всей команды — только перья летят. Случается, что рыбаки связывают за лапы двух птиц вместе: они плавают в этой страшной связке и дерутся друг с другом до тех пор, пока одна из них или обе не погибают».
Убийство буревестников и глупышей ньюфаундлендскими рыбаками ради добывания наживки продолжалось вплоть до 1949 года.
В дело пошли даже маленькие, величиной с дрозда, качурки. «Самым простым и эффективным орудием их убийства был кнут из нескольких плетей линя[25], прикрепленных к палке длиной в 1,5–1,8 метра. Качурки слетались на выброшенную для них приманку — большой кусок тресковой печени — и скучивались вокруг нее в плотную массу; тут же свистящие удары кнутов обрушивались на сбившуюся в кучу стаю, калеча и убивая до двадцати и более птиц за один взмах кнута. Эта зверская расправа продолжалась до тех пор, пока число убитых не достигало 400–500 штук».
Хотя предпочтение отдавалось взрослым морским птицам, чье мясо лучше держалось на рыболовном крючке, однако запасов наживки часто не хватало. Так что убивали и молодняк. Поэтому на некоторых гнездовьях в отдельные сезоны с трудом можно было обнаружить половозрелую птицу. Один рыбак из залива Бонависта на Ньюфаундленде рассказал мне о рейде за наживкой, в котором он сам участвовал:
«Это было в конце июня месяца, и молоденькие кайры уже здорово подросли. Нас было семеро взрослых и с полдюжины юнцов на борту двух лодок для заготовки наживки. Мы захватили с собой окованные железом матросские дубинки. Причалив к скале сразу после восхода солнца, мы тут же принялись за работу, Куда бы мы ни шли, нас везде встречали густые, как собачья шерсть, стаи молодых кайр. Над головой кружили тысячи и тысячи моевок и взрослых кайр, и с восходом солнца поднялась такая вонь, что задохнулась бы и акула. Ну что ж, мы сразу принялись за дело — «размахнись рука, раззудись плечо» — и молотили птиц, пока рукам не стало больно и они уже почти не держали дубинку. Я был с ног до головы в крови, слизи и перьях, отлетавших от птиц под моими ударами. Мы быстро покончили с ними, и наши молодые парни полными мешками тащили на лодки битую птицу. Островок был махонький, и мы очистили его весь за неполный день. Во всяком случае, не скажу, что после нашего ухода местные лисицы могли бы чем-то поживиться. Наши лодки были рассчитаны на пятьдесят центнеров груза [две с половиной тонны], и мы их загрузили по планширь. Этой наживки спокойно хватит недели на две лова для каждой лодки в нашем заливе».
Теперь посмотрим, в каком положении находятся некоторые виды морских птиц северо-восточного побережья Америки, которым больше других угрожает опасность исчезновения.
Часто называемые качурками, обыкновенные крачки{4} и собственно качурки{5}, словно некие бесплотные духи океана, без устали носятся по воле ветра и волн вдали от берегов, ненадолго посещая их для продолжения рода. Своих птенцов они выводят в неглубоких ямках, вырытых ими в дерне или земле, а также в расселинах скал, покидая гнездовья и возвращаясь обратно, только когда уже стемнеет. Их гнездышки надежно укрыты от постороннего взора: можно пройти по сплошь продырявленному ими дерну, даже не заметив под ногами сотни и тысячи гнезд. Когда-то северная качурка в огромных количествах размножалась на островах и надводных скалах по всему побережью, по крайней мере до Кейп-Кода на юге, однако вторжение человека и сопутствующих ему животных лишило ее всех бывших гнездовий, за исключением одного на Ньюфаундленде. По мнению д-ра Дэвида Неттлшипа из Канадской службы охраны диких животных, состояние популяций северной качурки, за исключением Ньюфаундленда и Лабрадора, где положение неясно, во всех остальных районах Восточной Канады и Новой Англии продолжает ухудшаться.
Одна из самых прекрасных морских птиц — северная олуша{6} — когда-то встречалась по всему восточному побережью, восхищая людей своим белоснежным оперением и огромными — размахом более полутора метров — крыльями с черной каймой по краям. В 1 833 году, даже после того, как этот вид пережил три столетия непрекращающейся бойни, Одюбон все еще мог любоваться этими птицами во время своего летнего путешествия на острова Бэрд-Рокс в заливе Св. Лаврентия:
«Наконец-то мы увидели белеющую вдали точку, которая, как заверил нас лоцман, и была нашей желанной скалой. Нам показалось, что она покрыта снегом толщиной в несколько футов. Когда мы приблизились, мне почудилось, что все воздушное пространство вокруг наполнено снежинками, но… меня убедили, что в поле зрения ничего не было, кроме олушей и их островного жилища. Я протер глаза, достал свой бинокль и увидел впереди удивительную дымку, образованную бесчисленной массой птиц… Когда мы подошли совсем близко, можно было легко рассмотреть сверкающее белизной покрывало из тысяч плавающих олушей: одни птицы стремительно взлетали в небо, другие снижались, чтобы воссоединиться с остальной пернатой массой и снова сразу же ускользнуть куда-то в сторону по глади океана».
Во времена Одюбона считалось, что колония олушей на Бэрд-Рокс насчитывает свыше 100 000 особей. Когда европейцы впервые появились на Североамериканском континенте, на этих островах существовали десятки таких колоний, причем многие из них насчитывали столько же, если не больше, олушей. Но уже к середине XIX века во всей Северной Америке оставалось уже только девять колоний олушей. К 1973 году на шести сохранившихся колониях насчитывалось всего 32 700 пар взрослых птиц, что было примерно на 20 % меньше по сравнению с численностью 1966 года. К 1983 году численность популяции сократилась еще на 10 %, в основном за счет отравления ядовитыми химикалиями рыб, которыми питалась колония олушей на острове Бонавантюр.
Небольшие размеры и ограниченный ареал оставшихся популяций олушей делают этот вид чрезвычайно уязвимым для дальнейшего, возможно неизбежного, сокращения численности птиц, вызываемого загрязнением воды ядовитыми веществами, интенсивностью рыболовного промысла и периодическим загрязнением нефтью, неизбежным при добыче ее в открытом море.
Два вида бакланов — большой{7} и ушастый{8} — раньше гнездились не только вдоль морского побережья южнее центрального Лабрадора, но также и по берегам пресноводных озер и рек. Изобилие их в XVII веке объяснялось, возможно, тем, что европейцы находили жирное мясо бакланов противным на вкус и непригодным в пишу. Однако стоило птицам стать главной наживкой в промысле трески, как бакланы обоих видов начали нести колоссальные потери. Их молодняк, собиравшийся большими колониями на голых скалах или среди частых деревьев, был легкой добычей. Подросших птенцов убивали в огромных количествах, поскольку их волокнистое мясо хорошо держалось на крючке.
Истребление бакланов продолжалось и тогда, когда птичья наживка утратила свое былое значение. К началу XX века произошло заметное сокращение запасов многих промысловых рыб, и рыбаки решили, что одними из главных виновников были бакланы. Это и привело к преднамеренной попытке окончательно разделаться с ними. Большей частью разоряли их гнездовья — яйца и птенцы затаптывались ногами, а большое число взрослых птиц, возможно, погибало под ружейными выстрелами. Позднее нашел применение еще один «усовершенствованный» метод: лежащие в гнездах яйца обливались керосином, от чего микроскопические поры в скорлупе закупоривались, и находящийся внутри зародыш погибал от удушья. Взрослые птицы не понимали, что птенец уже никогда не вылупится из яйца, и продолжали высиживать его, в то время как сезон подходил к концу и было уже поздно пытаться отложить яйца во второй раз.