Глубоко озабоченный, я обратился к памяти местных рыбаков и охотников, из которых иные прожили в этих краях до девяноста лет. Конечно, их воспоминания были подернуты дымкой времен и приукрашены в силу привычки, но все же они убедили меня в том, что произошло и продолжает происходить массовое сокращение численности и многообразия животного мира.

Расширив рамки своих исследований, я обнаружил, что не одно Атлантическое побережье пострадало от недопустимого опустошения животного мира. Со всех концов земли встревоженные естествоиспытатели и ученые сообщали о почти повсеместной, по мнению многих, нарастающей убыли животных. Приведу высказывание секретаря Смитсоновского института: «Если современная тенденция будет продолжаться, то к середине двадцать первого века в мире останутся считанные единицы диких зверей размером «больше хлебницы», если не считать тех, которых мы сохраним в собственных, эгоистических интересах».

К восьмидесятым годам меня все больше беспокоили три вопроса. Если живой природе восточного побережья был нанесен столь ощутимый урон в течение жизни одного человеческого поколения, то каковы же ее потери со времени завоевания континента европейцами? И если они сравнимы по масштабам с нынешними, то чем это грозит существованию всего живого на нашей планете, включая человека, ведь в конечном счете живая природа неделима? Наконец, если до сих пор человек продолжает нести гибель живым существам, то что мы могли бы предпринять для прекращения этой бойни, пока еще не слишком поздно?

Наше умение понимать настоящее и наша способность мудро планировать будущее опираются на твердое знание прошлого. Поэтому в поисках ответов на эти вопросы мне надлежало изучить историю диких животных на континенте с того времени, когда на него впервые ступила нога человека из Западной Европы. В настойчивых поисках необходимого источника я находил книги об истреблении отдельных видов животных, например странствующего голубя и степного бизона. Попадались книги с перечнем животных, которым грозит вымирание, однако не было среди них хроники общего сокращения животного мира.

В 1979 году я, к собственному неудовольствию, обнаружил, что сам составляю такую хронику. Уже в самом начале этой работы, которой суждено было затянуться на целых пять лет, я понял, что должен поставить себе определенные границы. Одной книги (или одной жизни?) не хватило бы даже для поверхностного описания ущерба, нанесенного Североамериканскому континенту со времени появления там европейцев — носителей западноевропейской культуры — в отличие от ущерба, причиняемого животному миру коренным населением.

В основном я ограничил свое исследование районом северо-восточного побережья Атлантики, который я знаю лучше других. Хотя по своим размерам он представляет сравнительно небольшую часть земной поверхности, естественная история этого края удивительно богата, и уничтожение его животного мира отражает в миниатюре историю эксплуатации последнего на всех территориях, где господствует современный человек, а сфера его господства сегодня включает почти всю поверхность нашей планеты. То, что имело место в выбранном мной регионе, происходит в наше время на любом континенте и в любом океане.

Этот регион включает побережье, острова, соседние внутренние районы и воды, омывающие восточную часть Северной Америки; он протянулся примерно от середины Лабрадора на юг до полуострова Кейп-Код и на запад, охватывая залив Св. Лаврентия и низовья реки под тем же названием. Именно сюда проникли в конце X века первые европейские путешественники — древние скандинавы, приплывшие из Гренландии и Исландии. Они показали дорогу другим, и к середине XV века в воды Нового Света прокладывали пути искатели приключений уже из самой Европы. К 1500 году португальцы, англичане, французы и баски успели обследовать большую часть побережья и положили начало не прекращающейся и поныне эксплуатации открытых ими земель. Так что временные рамки этой книги — с 1500 года до наших дней.

История человеческого общества в этот период была и в основе своей остается историей эксплуатации живой природы. Именно поэтому я избрал ее своей центральной темой, но подхожу я к ней как бы с позиций самих жертв. Среди нас, людей, находится предостаточно защитников для оправдания наших действий, у прочих же живых существ таких защитников до обидного мало. Если, выступая в роли их адвоката, я покажусь в какой-то мере мизантропом, то извинений за это приносить не собираюсь. Скажу лишь, что в мою задачу не входит предлагать даже подобие оправдания или извинения курса на биоцид, взятого современным человеком, курса, которым… он все еще продолжает следовать.

Я ограничился повествованием о судьбах млекопитающих, птиц и рыб, уделив основное внимание морским млекопитающим. Последним я отвел больше места главным образом потому, что если мы все-таки изменим свое отношение к «братьям нашим меньшим», то морские млекопитающие имеют, по-видимому, наилучшие шансы выжить и восстановить свое поголовье в мире, из которого мы их физически вытесняем, разрушая среду их обитания и удовлетворяя свой непомерный аппетит.

Эта книга — не об исчезновении тех или иных видов животных, а о повсеместном сокращении животного мира как единого целого, со всеми его взаимосвязями. Хотя в ряде глав рассказ идет о животных, которые были фактически уничтожены, большая часть книги посвящена тем видам, которые все еще существуют как самостоятельные формы, хотя и понесли страшнейший урон. Многие из них низведены до размеров едва ли не реликтовых популяций, продолжающих существовать с разрешения и благословения человека, вольного казнить или миловать.

Некоторые из тех, что прочитали мою книгу в рукописи, нашли ее сюжет столь отталкивающим, что не могли понять, зачем я целых пять лет добровольно окунался в эти ужасы. Чего я надеялся достичь? Действительно, эта книга повествует о кровавой драме прошлого, фиксируя то, что мы натворили в одном регионе за пятьсот лет господства человека — самого смертоносного хищника из тех, что когда-либо существовали на нашей опустошаемой планете. Но может быть, если мне будет сопутствовать удача, сия летопись возмутительного безобразия в «Море Кровопролития» и на его берегах поможет нам осознать пагубные последствия нашей необузданной жадности, с которой мы расправляемся с миром животных. Быть может, она поможет изменить наши взгляды и действия, с тем чтобы в будущем мы окончательно не превратились в разрушителей мира живой природы, частью которого являемся сами.

Еще ребенком я страстно увлекался загадками живой природы и однажды получил в подарок от родственника набор красочных репродукций картин птиц, выполненных более века назад известным американским орнитологом Одюбоном. Это были очаровательные иллюстрации, особенно одна, которую я хорошо запомнил: странное, похожее на пингвина создание стояло на краю неприступной скалы. Из надписи под картинкой (появившейся уже после того, как Одюбона не стало), помимо названия птицы, я узнал лишь о том, что эта птица — нелетающая и что она вымерла.

Слово «вымерла» тогда мне мало что говорило, разве что это была птица, которую я никогда не увижу живой. Многие годы зловещий смысл этого слова в моем сознании был неразрывно связан с ярким образом одюбоновской бескрылой гагарки.

Поскольку бескрылая гагарка, или «копьенос», как ее называли те, кто жил в то время, стала первой жертвой человека в «Море Кровопролития», я начну с рассказа о ее судьбе, прежде чем перейду к тому, что случилось с другими морскими птицами, обитавшими в том же океане.

Затем, контраста ради, речь пойдет о птицах, которые собирались там, где океан встречается с сушей. Один их представитель — эскимосский кроншнеп — был уничтожен через сто лет после того, как ушла в небытие бескрылая гагарка. Обе истории охватывают период в целых пять веков после начала истребления европейцами пернатых Северной Америки. В четвертой главе будет рассказано о судьбе выживших родственников эскимосского кроншнепа, а в заключительной — о разной участи многих других птиц, когда-то в изобилии водившихся в северо-восточных районах Нового Света.