Зиночка засмеялась.
— Помнишь, Славик, как забавно тогда получилось, когда Арнольд Филиппович сказал про эту икру. Ты не умеешь так рассказывать…
Вячеслав Петрович слегка поморщился, но не обиделся, наверное, потому что все так же весело продолжал:
— Значит, чинов этих слишком много было, и каждый с гонором — как ни говорите, а все господа. Посади такого не там, где надо, — ого! Сразу перевороты разные, заговоры — тогда это в ходу было! Видите ли, власти каждому хотелось. Сговорятся графы да мушкетеры всякие — и король хоть король, а с кресла долой! Комичная жизнь.
Вячеслав Петрович рассмеялся, искренне так и добродушно, поглядывая при этом на Зиночку, и взгляд его, казалось, говорил: «А что? Пускай твой Арнольд Филиппович так расскажет! Пускай попробует!»
— Да продолжай же, — безо всякой злобы упрекнула Зиночка мужа. — Тянешь, как резинку.
— А конец такой, — без прежнего вдохновения сказал Вячеслав Петрович, ставя стул и для себя. — Какой-то король французский, Генрих там или Карл… Ты не помнишь, Зиночка, кто?
— Арнольд Филиппович говорил: Генрих.
— …повелел поставить в своем дворце круглый стол. Чтобы никому не было обидно: все будто посредине сидят и все равные…
— А это и теперь бывает, что смотрят, как бы поближе к начальству, — каким-то чужим и очень серьезным голосом сказала вдруг Ольга.
Вячеслав Петрович встрепенулся.
— Нет, не согласен, — живо откликнулся он. — Теперь не то, теперь каждый свое место знает. Арнольд Филиппович, допустим, начальник мой, в тресте инженер. Что я скажу? Человек умный, нашего брата бухгалтера ценить умеет, за что и я его…
— Если бы не он, неизвестно, когда бы еще дали такую квартиру… — вмешалась в разговор Зиночка. И к Ольге: — У вас сколько комнат? Одна? Вот видите… Нам бы тоже на двоих одну дали. Эту квартиру нашу предлагали Арнольду Филипповичу, да он не захотел: маловато, говорит. Ну, и переписал на Славика… Арнольд Филиппович потом у нас на новоселье был.
«Так вот почему пустовала квартира», — догадалась Ольга.
А Вячеславу Петровичу, пока говорила Зиночка, не сиделось на месте, и, как только она смолкла, он усмехнулся и со скрытым удовлетворением подсказал:
— Ты покажи квартиру, Зиночка. Какой она покажется новому человеку, а?
— Ой, да я ведь забыла! Все из-за тебя, Славик, из-за твоих разговоров…
Наверняка с этой поры и начиналось то, что еще не раз приводило Ольгу к новым соседям: Зиночка умела показывать, она будто и старалась ради того, чтобы побольше посеять в чужой душе вредных зерен зависти.
Однажды произошло так, что Ольге не пришлось стесняться своего любопытства, и вовсе не безразлично смотрела она на новехонький мебельный гарнитур, говорила что-то о кресле, на котором только что сидела, — об этом приземистом, обитом голубым плюшем кресле, и уже с какой-то грустью узнавала она ту самую, знакомую с первого дня приезда соседей кушетку.
— Нравится? Вам нравится? — допытывалась Зиночка. — Видите, вот только шторы менять придется: они не в тон.
И долго любовались потом в спальне диваном.
— Нет, вы все же пощупайте, — подогревала Зиночка интерес Ольги. — В городе такой не купишь: и не дорого, и какой славный. Муж за ним специально в район выезжал.
Нет, она не ошиблась, Зиночка; может быть, уже сразу, как только загорелись глаза у Ольги при осмотре самых свежих ее обнов, она затаенно радовалась, заодно читая при этом совсем нехитрую повесть чужих и желаний, и надежд…
А в довершение всего — туфельки, замшевые, закрытые, такие чудные. Зиночка даже примерить их позволила Ольге, а та была так угнетена впечатлением от всего увиденного и услышанного, что могла лишь сказать:
— Ах, какой у вас золотой муж, Зиночка! Счастье иметь такого… Что и говорить!
Вячеслав Петрович нравился Ольге.
Не по-особенному как-нибудь там, а так же, как нравилась ей и Зиночка, как нравились и тихие вечерние застолья в их квартире, когда втроем садились за стол, под дремотно-ровную сень торшера, и осторожно кто-то начинал затасканный список первых разговоров.
— Вы знаете, а может, слышали: покрасили в соседнем доме балконы, а колер перепутали…
— Да ведь так всегда, когда дом сдают, а потом за них доделывай…
И оказывалось, что приходил уже в чью-то квартиру милиционер и что не миновать виновным штрафа. А то рассказывали, как человек какой-то (утром в очереди говорили) разделил квартиру для двоих жен — вот комедия! — и угождает обеим. Женщины как-то по-особенному смеялись, Вячеслав Петрович тоже с ними…
Возвращалась Ольга от соседей умиротворенная, в необычном для Казика ровном настроении. Она рассказывала:
— Ты знаешь, Зиночка так боится, если бы ты только знал, как боится.
— Что ж это она? — придавая голосу едва уловимую иронию, словно любопытствовал Казик.
— Это ведь подумать, чтобы мнительной такой быть: еще когда тот ребенок родится, а она: «А что, если неживой будет или уродец — господи!»
— Пусть почаще выходит проветриваться, — по-своему понимал Казик.
— Да и я говорю. И Вячеслав Петрович. Он ласковый такой, внимательный — вот за чьей спиной хорошо живется жене!
— Ты все горюешь, бедная, покоя тебе нет. Только и сидишь у соседей…
— А тебе не нравится, да? Потому что они люди не такие, как ты!
— А какие же они? Что ты в них особенного нашла, скажи!
— Они жить умеют, а ты…
— Давай разберемся, — сердился Казик. — Что ты говоришь! Какой же твой Вячеслав Петрович особенный, если он даже здороваться с человеком не хочет, ходит, будто в руках вожжи от всей земли держит… Встретился я вчера на лестнице с ним… Потом… ты сама говорила, как он квартиру получал…
— Умный, вот и получил, а ты два года в закутке сидел… Каждый живет, как умеет.
— У тебя совести нет — что ты несешь? Лучше бы работать шла — меньше времени для глупостей было бы.
— Надоели твои глупости, слышишь? Я только с этой весны и жить начала…
Да, а меж тем и весна проходила, наступало лето. Летом поехал Вячеслав Петрович с Зиночкою к своим родителям. Вернулись они через месяц; Зиночка еще более располнела, и теперь какое-то испуганное и неопределенное выражение застыло в ее глазах и отразилось на маленьком, заметно загоревшем личике. Вячеслав Петрович выглядел озабоченным.
Прошло еще некоторое время. Ольга однажды сказала Казику:
— Зиночку отвезли в больницу. Сама видела…
— Пускай бы все хорошо обошлось, — отвечал на это Казик.
— Как ей там будет? Страшно, наверное? — тревожилась Ольга.
Она так привыкла к Вячеславу Петровичу, к Зиночке — всегда и думала, и говорила о них, как о своих. Теперь ее беспокоило: как там Зиночка? Не выдержала и зашла к Вячеславу Петровичу спросить, есть ли какие-нибудь новости о жене.
— А-а, это вы? — вовсе не удивившись, встретил ее тот.
Вячеслав Петрович был немного заспанный, как сразу заметила Ольга, с всклокоченными волосами и в выцветшей рубашке.
Ольга огляделась.
Сифончик с водою стоял на столе. Тут же были разбросаны по газете огрызки яблок. Вячеслав Петрович, приглаживая рукой волосы, подошел напиться.
— Я вот задремал, — наклоняя сифон, как-то вяло сказал он. — Садитесь на кушетку, не обязательно в кресло.
Взгляд его был неопределенный, мутноватый какой-то, свободной рукой он потирал висок. Ольга уселась и сразу постаралась отгадать его настроение:
— У вас теперь забот много, не удивительно, что вы устали… Что слышно о Зиночке?
Он почему-то медлил, словно размышлял, отвечать или нет. Заговорил же лишь тогда, когда сел на кушетку, совсем рядом с Ольгой. И голос его вдруг неестественно стал живее.
— Ну что вы, не успела из дома выбраться, рановато ей еще… А почему у вас детей нет, Ольга… Ольга Романовна? — неожиданно спросил он.
В растерянности Ольга отпрянула от него, посмотрела удивленно. Ребенка хотел Казик, она же не хотела. А теперь этот спрашивает… И как это Зиночка согласилась иметь ребенка?