Возле колодца он увидел мальчишек; подбрасывая вверх какую-то птицу, они с криком гонялись за ней, а когда она начинала ковылять по земле, накрывали ее шапкой. Он остановился и позвал их к себе. Мальчишки притихли, сбились в кучку. Потом, сказав что-то дружкам, к Максиму подбежал сын бригадира Стась — самый смелый из всех, рослый, в замусоленной шапке, надетой козырьком назад.

— Это вы нам кричали, дядька Максим?

— Носитесь тут, — сказал он, — птицу мучите…

— Это кароза, — сказал Стась, — а по-научному — сойка.

— Кароза, сойка — все равно, — сказал он. — Вы мне лучше одно дело сделайте…

Стась поправил на голове шапку и, переступив с ноги на ногу, шмыгнул носом.

— Какое дело?

— Оббежите дворы и скажите, что я приехал с луга, что мужчины просили, чтобы…

— Ого, дядька Максим, хитрые вы, — сказал Стась. — Что у нас — ноги купленные?

— Глянь, разумник какой!.. Я вам топтуху дам, сходите на рыбу.

— Правда, дадите? Не обманываете, дядька Максим?

— Ты лучше слушай. Я тебе сейчас все расскажу по порядку. Только смотри не забудь…

Он объяснял, кому и что необходимо передать, а Стась все кивал головой и шмыгал носом…

— Так не забудешь? Смотри мне…

— Правда, топтуху дадите, дядька Максим?

Он не ответил — из кустов за колодцем вышла Варвара. Она, наверное, тоже заметила его, хотела было остановиться, может, спрятаться, но, посмотрев на улицу, смело пошла к нему. Он стоял и ждал. Она поравнялась с ним и, не здороваясь, тихо сказала:

— Щавеля во немного нарвала… Мало его селето…

— На лугу такого добра хватает, — тоже не здороваясь, сказал он. — Да мне не до щавеля там…

Она остановилась и посмотрела куда-то в сторону.

— Ты один приехал или покосили уже все?

— Дворовка у меня, — сказал он. — Мужчины еще остались.

— Забор у меня, лихо на него, повалился, — пожаловалась она. — Ходила утром к Иванчиковому хлопцу, чтоб помог, а он говорит: времени нет. Камни собирать во вторую бригаду поехал.

— Камни в сенокос… Выдумал же кто-то.

— Не от колхоза это… Из района приезжали… За деньги…

— Давно завалился твой забор?

— Да вчера! Чей-то кабан подрыл. Я хотела выровнять, а столб гнилой — надломился… Подперла лопатой…

— Пойдем, гляну на твой забор…

— У тебя свое дело…

Он молча пошел по улице впереди нее, не оглядываясь, поднял на дороге какой-то прутик, повертел его в руках, потом, примерившись, швырнул в пыльную канаву.

— У тебя свое дело, — снова сказала она, догоняя. — Приедет вот Иванчиков хлопец… А там и у моего Толика каникулы.

— Много ему дают гулять?

— Месяц, писал… А твой не собирается приехать?

— Нельзя ему, — солгал он. — Не пускают. Работа у него такая.

— И то! Это ж во Маринин хлопец со службы пришел, а где служил, не говорит. Не позволяют им говорить…

— Твоему много еще учиться?

— Две зимы.

«Выучится, — подумал он, — и жди его тогда в деревне… Как моего…» Он не хотел плохо думать о ее сыне и не мог иначе — два года таил на него обиду. В деревне давно уже знали, что Максим ходит к Варваре: он без жены, она без мужа — почему б и не сойтись! Знал про это, наверное, и Толик, потому что как-то летом, подвыпив на выпускном школьном вечере, пристал на улице к Максиму, лез с кулаками, грозился и близко не подпускать его к материному порогу… Прибежала Варвара и, плача, увела сына домой. И с того самого дня между ней и Максимом встало что-то, обоих угнетала какая-то недосказанность, неопределенность их отношений.

Они и сейчас словно боялись нарушить что-то, переступить через эту неопределенность и потому говорили о том, что было не так уж и важно.

— Во, видишь, — сказала она, остановившись возле подгнившего столбика, — ветер поднимется — снова завалится…

— Завалится, — потрогав столб, озабоченно согласился он. — Все переставить надо. Может, пока хоть новый столб вкопаю…

— То гляди уж, Максимка, гляди, — как-то растерянно и заискивающе сказала она и отошла в сторонку, пропуская его в калитку, бочком вошла следом.

Максим что-то высматривал под поветью, что-то бормотал себе под нос, откатил от стены суковатое сосновое полено, заскорузлое внизу от смолы, пнул его ногой, позвал:

— Иди сюда, глянь… На смоляки берегла? Закопаю этим концом в землю — гнить не будет.

— То гляди, Максимка, сам гляди, — снова как-то растерянно сказала она, — тебе виднее.

— Неси пилу и топор…

Вдвоем они перепилили столб, сделали зарубки для жердей, остальное он делал сам: обтесывал столб, копал ямку, прибивал жерди. Варвара ушла в хату. «Не хочет, видно, чтобы видели нас вместе, — думал он. — Да все равно будут молоть языками: ставлю ж вот забор… Все видят… Ну и пусть…»

Двое односельчан прошли мимо, поздоровались, но не заговорили. «Ишь ты, деликатные!» — подумал он, и ему почему-то стало приятно. Было приятно думать, что рядом, в хате, Варвара, что сегодняшний день, быть может, что-то изменит в их отношениях. Когда он кончал работу, заходило солнце — красное, холодноватое, но на улице было тихо, тепло, и прежняя боль, шевельнувшись было в душе, тут же прошла. «Про это сегодня не надо думать, — сказал он себе. — На сегодня хватит».

На крыльцо вышла Варвара и позвала его в хату.

Еще с порога услышал он запах яичницы, увидел застланный свежей скатертью стол: в хате было уютно, чисто, и на него, как только он вошел, сразу повеяло чем-то ласковым, таким непохожим на его хату, что он сперва растерялся, затоптался на пороге.

— Сядь, перекуси, — просто сказала она.

У порога он вымыл над ведром руки, вытер их чистым полотенцем, которое подала Варвара, хотел было повесить его на гвоздь, но она сказала:

— Постелешь на колени…

Он сел за стол, положив полотенце не на колени, а на лавку, возле себя. Варвара достала из сундука графинчик подкрашенной водки, налила ему полный стакан и себе немножко капнула, улыбнулась:

— Разнесут сейчас по деревне, скажут: Максим в примаки пошел.

— Черт с ними, — думая о своем, ответил он и тоже улыбнулся. — Настя все спрашивает меня, почему не женюсь…

— Выпей, Максимка, выпей, — засуетилась Варвара. — Устал ты…

«Хитрит, — обидевшись, подумал он. — Эх, бабы!» Он быстро выпил.

— Ешь, — она придвинула к нему сковородку с яичницей. — Сыра попробуй. Давно не делала… Толик мой любит…

— Когда он приедет?

— Да, писал, недели через две…

— Особо не бегай за ним. Пусть хоть сена назапасить поможет. С сеном теперь людям больше всего забот… Это ж приезжал на луг учитель наш, с колхозниками за десять процентов косить. Так кто-никто кривится… А разве ему не нужно корову кормить? Он же твоих детей учит, в одной деревне живет.

— Есть люди — только под себя гребут… Может, еще, Максимка, выпьешь? Я налью…

— Нет, хватит. Корова с поля придет — надо подоить. Да и завтра вставать рано — опять же коров пасти.

Она не упрашивала, отщипнула себе кусочек сыра, пожевала, потом, сложив руки на груди, тихо сидела, думала о чем-то, а он смотрел на ее еще не старое лицо, на загоревший чистый лоб, на гладко зачесанные темные волосы, задумчиво смотрел, — она, видно, заметила это, шевельнулась, глянула в окно.

— Темнеет… Это ж надо, господи, такое, чтоб мужчина женскую работу делал… Как не повезет, так не повезет…

— Не жалей, — хмуро сказал он. — Лучше б замуж за меня шла…

— А я и пошла б, — спокойно и серьезно сказала она, — если б не Толик. Если б не Толичек мой… А что ж с ним будет? Батька нас тогда бросил, пошел собакам сено косить… На заработки уехал. Так как это я теперь брошу его?..

— Не вечно ж ему при тебе жить… Женится — чужой станешь.

— Может, и женится… Может, и чужой стану, да он же мне не чужой!.. Что мы! Пусть зато наши дети поживут…

Он начинал немного хмелеть, ему стало жаль себя, Варвару. «Как хорошо, — подумал он, — что не сказал ей ничего такого про сына. Она б думала, что у меня плохой сын, и жалела б меня. Она добрая… Не то что я… Она жалеет Толика, вот он каждый год и приезжает домой… Но он же студент, куда ему еще ехать?» Максим прогнал эту мысль от себя, ему показалось, что он думает так от обиды на Толика, от зависти к Варваре.