— Я знаю, почему вы так торопитесь…

Косых помолчал, затем проговорил, обращаясь к Петру:

— Ветер переменился. Теперь он погонит пожар с верховьев Лосиной вниз. Огонь придет сюда завтра днем. Может быть, к вечеру.

— Что ж, он эти скалы жечь станет?

— Тут такая круговерть будет… Можно задохнуться.

— Ладно, — согласился без всякого энтузиазма Петр. — Вам виднее. За тем сюда и прыгали. Вниз так вниз.

— Совсем не за тем… — проговорил Тимофей. — Совсем не за тем… А, да все равно…

Сборы были недолгими и печальными.

Вместо руля на корму лодки приспособил грубо вытесанное из лиственницы прав ло.

Марина командовала Тимофеем, который укладывал в лодку пожитки, а Петр сидел на галечнике и лениво, без интереса перебирал собранную им за время путешествия геологическую коллекцию.

— Все напрасно…

Он проговорил это апатично, и в голосе его звучала безнадежность побежденного.

— Почему же? — спросил Косых. Его мало интересовала коллекция, собранная Петром, ему мало было дела до того, напрасно или не напрасно собрал Петр эти камни. Антон преследовал другую цель. Ему хотелось втянуть Петра в разговор. Командор как-то странно отнесся к обвинению Косых: будто и не слышал.

— Неоконченная работа хуже неначатой…

— Ну, это не всегда, — снисходительно заметил Косых, желая поддержать разговор. — Да и кто помешал вам? Пожар?

— Вернее, вы.

— Я?

— Вы. Когда заставили нас вернуться из каньона. В верховьях за ущельем я должен был взять последние шлихи. Если бы я их взял…

— Ну, и что бы тогда?

— Тогда, возможно, мне принадлежала бы честь открытия месторождения олова.

— Геологи, значит, проморгали, а вы открыли… — Косых не понравилось тщеславие, с которым Петр проговорил последнюю фразу.

— Зачем вы так… — поморщился Петр. — Никто ничего не проморгал. Просто меня попросили в геологическом управлении проверить, насколько далеко простирается распространение по реке Лосиной моллюска Мидендорфа. Это окаменелый ископаемый рачок. Обычно он встречается в тех местах, где на поверхность выходят древние свинцовые руды.

К ним подошел Тимофей и сказал:

— Послушай, командор: либо клади свои камни в лодку, либо выбрасывай. Их вниз положить нужно. Хороший балласт.

— Да, да, — заторопился Петр, удивившись резкому тону Тимофея. — Ты чего рычишь? — спросил он у Тимофея, укладывая коллекцию на дно.

— А чего ты лебезишь перед ним? Прощенье хочешь заработать?

— Я?

— Ты! Еще ему надо доказать, что мы виноваты. Ловкий какой! Прыг — и идемте в милицию. Мало ли что Дзолодо видел. Померещилось, может, ему. А ты сразу и скис.

— Я?

— Не я же. Пусть докажет!

— Правильно, — сказала Марина. — Только кипятиться ни к чему. Вот и все.

Наконец лодку нагрузили, столкнули в воду, потом все расселись, и лодка, подхваченная течением, поплыла вниз.

Как-то уж само по себе, приказывать стал Тимофей, и все слушались его. А Петр, нахохлившись, сидел на дне лодки и, видимо, воображал себя обвиняемым на суде.

Плыли долго, и плыли молча.

Каждый думал о себе и о своем.

Мимо тянулись спокойные, пока не тронутые пожаром берега. Лишь постоянный запах гари, к которому невозможно было привыкнуть, да сизый полог, затянувший небо, явственно напоминали о том, что впереди их ждет стена огня, через которую предстояло прорваться.

По реке, зачастую обгоняя лодку, плыла брюхом вверх снулая рыба. То вблизи, то поодаль мелькало в рыжем мутном потоке белое брюхо. Изредка уносилось течением погибшее животное — жертва пожара. Все это убеждало: в верховьях Лосиной разыгрывается таежная трагедия — огонь наглухо перекрыл реку, и звери, которые пытались спастись в воде, не нашли в ней защиты от пала.

Разлив сделал берега почти неузнаваемыми. Да это, собственно, никого и не волновало, кроме Петра. По его подсчетам, они должны были к полудню следующего дня подъехать к месту их последнего привала у развилки рек Лосиной и Солнечного луча. Там, как сказал Дзолодо, они оставили небрежно погашенный костер, от которого и начался пожар. Петру не терпелось увидеть это место, своими глазами убедиться в непоправимой ошибке.

Тяжелое молчание царило в лодке. Ворочался и вздыхал Дзолодо. Даже выдержанная и терпеливая Марина, сидевшая рядом, не вынесла наконец:

— Болит у тебя что?

— Нет…

— А чего ты как на иголках?

— Не получается…

— Что?

— Не могу партию без доски сыграть. Где какая фигура, забываю.

— Так брось.

— Тогда еще хуже…

— Чего хуже-то? Говори толком!

— Мысли…

Марина вздохнула.

— Понимаешь, Марина, а вдруг не дымок был… Тогда над костром. Не дымок, а парок. Понимаешь?

— Нет.

— После грозы — помнишь? — был немного дождь. Был. Река рядом, испарение, роса. Влажный немного дерн.

Косых стал прислушиваться к разговору.

— Как ты играешь в шахматы, Дзолодо? Ты же логично рассказать не можешь.

— Нет, Марина, логично. Сырой дерн положили на огонь. Да еще заливали костер немного. Пар, наверное, шел, не дым. А я решил — дым, дымок.

Косых спросил:

— Когда гроза была?

— Ночью, — ответила Марина.

— Какого числа?

— Десятого.

Косых заметил: Петр очень пристально смотрит на него. Пожарник подумал, что тот вот-вот вступит в разговор и подскажет ему: «Вот причина пожара». Но Петр молчал.

— Может, молния подожгла…

Это сказал Дзолодо. Не Петр.

— Я слышал, — продолжал Дзолодо, — может молния поджечь тайгу!

Петр молчал. И Тимофей тоже. Они теперь даже не смотрели на Косых. Они целиком полагались на него.

— Надо посмотреть… Разобраться надо, — сказал Антон.

— Ведь может? Может! — настаивал Дзолодо.

— Может… — Косых ответил нехотя. Ему стало неудобно за себя, за то, что он так сразу накричал на ребят вчера, сразу после своего неудачного приземления. И в то же время он не хотел и не мог оправдать их. — Разобраться надо…

Петр старался не смотреть на пожарника. Неистребимый запах гари, дымный полог на небе, далекие, но уже ясно видимые языки пламени, поднимавшиеся над тайгой, обвиняли его. Прежде всего его, потому что, хотя костер и заливал Тимофей, командором тогда был он. Он и главный ответчик. Молчание Косых воспринималось Петром как обвинение.

Первый долгий день плавания закончился. Лагерь разбили на высоком берегу, подальше от воды.

Хотя было уже поздно, но красноватый отсвет недалекого пожара словно продолжил зарю, и она так и не погасла.

И ужин прошел в молчании. Ни о чем не хотелось говорить. Присутствие Косых постоянно напоминало всем о том, что они арестованы и их сопровождает конвоир. И Косых чувствовал это отношение к себе и хмурился. За сутки, проведенные с ребятами, когда каждый из них шел на риск ради товарища, Косых невольно проникся уважением к тем, кого он считал виновниками всех бед, что стряслись в этом таежном районе. Он исподволь убедился: если туристы и совершили преступление — подожгли тайгу, то по глупейшей оплошности, но уж никак не преднамеренно, даже не из-за невнимания. Косых видел, как глубоко переживал происходящее Петр, да и остальные тоже.

Но факт оставался фактом — тайга горела. Теперь уже десятки квадратных километров были охвачены огнем.

«Завтра туристам на собственной шкуре придется убедиться в том, каков пожар вблизи», — думал Антон.

Ночь прошла спокойно. Только раз, неловко повернувшись во сне, Косых не сдержал стона от боли в ноге, и его окатило холодным потом.

Утром небо затянуло тучами. Начал накрапывать дождь. Над лодкой натянули брезентовый тент и отправились в путь.

Петр занял место у правила.

— Почему не Тимофей? — спросил пожарник.

— Нет уж, товарищ Косых! Сегодня на руле буду я.

— Чего ты упрямишься? — Косых пожал плечами, повернулся к Тимофею: — Где вы оставили непогашенный костер?

— Скоро увидите…

— А заранее не можешь сказать?

— Примерно на километр выше речной развилки, — ответил Петр.