Порывы в вершинах набирали силу.
Ветер усилился настолько, что, казалось, спустился к самой земле, заколебал пламя костра.
Ослепительный иссиня-белый свет вспыхнул в туче. Молния была похожа на дерево, повернутое стволом вверх, а огненные ветви уперлись в землю. Через мгновение скалы дрогнули от этого прикосновения. Звук удара был так силен и плотен, будто по ушам ударили кулаками, а в глазах все еще стояло сверкающее дерево.
И еще не затихли раскаты, как снова вспыхнула молния, ярче и грандиознее, чем первая. Удар грома еще не долетел до них, а новое огненное дерево низринулось ветвями вниз. Раскаты грома слились в сплошной оглушающий звук.
Воздух стал удушлив, словно кошмар.
Забившись в угол палатки, Марина закрыла лицо руками и ойкала при каждом проблеске молнии. Непроницаемая ткань палатки-серебрянки при каждой вспышке просвечивала будто кисея.
Мальчишки бесновались:
— Во дает!
— А ну еще разок!
— Э! Пудзя! Э! — подбадривал Дзолодо удэгейского бога огня и молний.
Всплески ядовитого цвета молний чередовались с ударами грома, от которых содрогалась земля. Но дождя не было. Несколько редких капель, точно камешки, ударили по скатам. И все.
Грохот грома и вспышки молний уползли вверх по реке, в сторону гор. Стало душно и даже пыльно. Пыль скрипела на зубах.
Всю ночь Марине снились какие-то чудовища.
Мальчишки тоже проснулись хмурые. Только Петр бодро торопил всех. Позавтракали вчерашней кашей.
— Может, ребята, не будем делать глупостей? — спросила Марина.
Петр и бровью не повел, будто такой призыв не мог относиться к нему. Тимофей и Дзолодо покосились на Марину, но промолчали.
Только когда укладывали во вместительную самодельную лодку из дюраля свои пожитки, командор изрек:
— Женщины в походе — только обуза.
Марина хотела съехидничать, но сдержалась, даже усмешку постаралась спрятать. Так не годится. Раз решили идти, надо, чтоб все было хорошо.
— Тим! Как мотор? — суетился Петр. — Марина, Дзолодо, вещи уложили? Давайте, давайте!
Командор присматривался ко всему, что делалось. Потом схватил лопатку и стал засыпать костер. Но то и дело отвлекался. Либо Марина положит карабин не туда, то кастрюля окажется не на месте. Командор кричал, махал руками, бросался к лодке и сам наводил порядок.
Наконец все собрались.
Командор устроился на носу лодки. Он был впередсмотрящим, Марина и Дзолодо — в центре, а Тимофей — на корме у мотора.
— Пошли!
Затрещал мотор, вспенилась вода за кормой, и, развернувшись широкой дугой, лодка обогнула косу и вошла в Лосиную.
Дзолодо вздохнул, взглянув на реку Солнечного луча, которая вела прямо к его родному поселку на месте старого становища. Увидел Дзолодо и место их стоянки: серый дымок над костром.
«Погаснет, — подумал Дзолодо. — Может, это и не дым, а пар… Ничего. Погаснет».
10 июля
— Прямо по курсу — пожар! — сказал пилот. Он чуть повернул самолет, чтобы сидящему справа от него летнабу стал лучше виден сизый дымок на горизонте.
— Вижу! — Летнаб посмотрел на приборы. Скорость была сто сорок километров. — Может, прибавить?
Услышав этот вопрос, пилот усмехнулся. Он ожидал его с того момента, когда на горизонте показался подозрительный, размытый струящимся маревом и далью дымок. Это пятнышко трудно было разглядеть, но пилот увидел. Он был старым военным летчиком. Но когда капитану Ванину исполнилось сорок, ему запретили летать на реактивных. Правда, предлагали остаться в армии и работать на земле, но он отказался.
Отказался он и от пассажирских перевозок и твердо осел в ГВФ. На охране лесов. Эта работа напоминала боевые будни.
— Может, прибавить? — Летный наблюдатель настойчиво повторил вопрос.
— Тридцать восемь и восемь десятых метра в секунду, — откликнулся Ванин.
— Не понимаю.
— Сто сорок километров в час.
— Можно быстрее?
— Вы летаете не первый год и знаете — нельзя, — ответил пилот. Ванин подумал, что на реактивном самолете он оказался бы над зоной пожара через несколько минут, а «Як-12» будет добираться около часа. И еще пилот подумал о том, как трудно бывает человеку, когда он переживает возможности своих сил, а потом — что немного завидует летнабу. Тому до своего возрастного ценза далеко. Косых едва перевалило за тридцать. Однако, по твердому убеждению Ванина, он сохранил горячность и норовистость ранней молодости.
Антон Косых, видимо, чувствовал: для Ванина главное в работе патрульного не лес, который он охраняет, а сама возможность летать, быть в постоянной «боевой готовности». Поэтому летнаб старался «заразить» Ванина любовью к тайге, которая сотней оттенков переливалась под крылом «Я-12». И эти оттенки зеленого моря не были чем-то застывшим, они менялись ежедневно, в зависимости от погоды, солнечного освещения; ранней весной цвет тайги был один, в разгар — другой, а в начале лета — совсем особенный… Всех и не перечислишь. Но Косых знал все оттенки зелени всех пород деревьев во все времена года. Знал Косых, где и какая порода деревьев растет и почему в одном месте тайга мало страдает от пожара, а в другом выгорает очень сильно.
Как правило, они возвращались на аэродром в отличном настроении. Отводили машину на стоянку, ложились на траву в тени крыла.
— В районе, где мы сегодня патрулировали, — говорил, к примеру, Косых, — кедр относится к зеленомошному типу. Как его лесники называют. Он невысок и тонок. Кроны узкие. Метра три — четыре в поперечнике. Хвои дают мало. И осадки — дождь ли, снег — сквозь кроны хорошо проходят. Меж корневищами обычно растет мох. Влаги-то много. А в нем, во мхе-то, хвоя остается и гниет…
— Угу, — поддакивал пилот, слушая вполуха. Он думал о небе и вспоминал, каким бывает оно днем на высоте десяти тысяч метров и каким на пятнадцати и на двадцати, когда в фиолетовой глубине проступают звезды, большие и яркие, а глаза ощущают бездну пространства.
— Вот и нет под кедрами, у корней-то, горючего материала, — терпеливо продолжал объяснять Косых. — Хвоя сгнивает, а подо мхом — влажно. В таких местах даже когда два — три пала пройдет, деревья выживают. Хоть и ожоги на стволах большие.
— Угу…
— Ожоги-то располагаются выше корневых лап. На стволе кора толстая, не такая нежная, как на лапах.
— Угу, — отзывался пилот.
Косых замечал: Ванин думает о другом, — обижался, замолкал, чтобы через час — другой, а то и на следующий день, снова, с упорством сибиряка, начать разговор о тайге, о деревьях и о том, как спасать лес от огня.
Но в тот день, когда после часа патрулирования на горизонте показался дымок, все было по-иному. Косых посмотрел в затылок пилота, закрытый кожаным шлемом, и подумал, что они не могут сработаться с Ваниным. Тот слишком любит свою машину. Его не уговоришь заставить мотор работать на полную железку, хоть плачь, не принудишь подкинуть газку. А там, впереди, пожар. Горит тайга.
Она бессловесна, но живая, страдает молча, и огонь терзает деревья. Пламя будет бушевать долго, пока не наткнется на широкую реку, огромную марь или болото, которые могут преградить путь огню, или до тех пор, пока человек придет на помощь деревьям и спасет их.
Косых смотрел сквозь сверкающий диск пропеллера. Ему и без карты было понятно: пожар идет по реке Лосиной. Узкий каньон, пробитый упорной водой в камне, — не препятствие огню. Пожар запросто перекинется на другой берег и станет подниматься по склонам к вершинам гольцов…
В урочище около полумиллиона гектаров прекрасного кедрача. Не зеленомошного, а крупномерного. Там плодородные, хотя и каменистые, почвы. Пожары — редкость. За пятнадцать лет службы Косых слышал только один случай. Но как страдают там деревья от пала!
Огромные кедры, высотой с десятиэтажные, а то и пятнадцатиэтажные здания, стоят редко. Их стволы — в два обхвата, с толстыми, похожими на руки, корнями, ползут по земле, хватаются за обломки скал, обвивают их. Каменистая почва не дает развиться стержневому корню. Шапки крон огромны.