И для начала я легко догнал отряд. Пробежав несколько десятков метров наравнее со всеми, я несколько заскучал и рванулся вперед, обгоняя храмовников. Сейчас бежать было легко и приятно. Ветер озорно трепал мою одежду и волосы. А я радовался вместе с ним. Я был счастлив, но, к сожалению, не долго. Да и вообще, счастье обычно не длится долго. Всегда найдется что-нибудь или кто-нибудь, кто испортит любую радость. В моем случае этим чем-то оказались городские ворота. Словно из-под земли они выскочили передо мной, и я вынужден был затормозить. Сапоги заскребли дорожную пыль, и еще пару метров я двигался без собственного желания на одной лишь инерции. Набранная мной скорость во время бега оказалась приличной, так что остановиться я сумел лишь перед самым носом очумевшего от такого зрелища стража.

Но прийти в себя и задать интересовавшие его на тот момент вопросы он не успел. Потому что когда он уже почти справился с собой, то неосторожно бросил взгляд в сторону, откуда я прибежал и опять застыл как громом пораженный. Похоже, видеть пол сотни несущихся по дороге во весь опор храмовников ему еще не доводилось.

– Все когда-то приходится видеть впервые, – философски заметил я и отошел к стене.

Оперевшись о каменную кладку, я тяжело вздохнул. После остановки чувство эйфории прошло. И возвращение в привычный мир оказалось до того мерзким, что безумно захотелось сплюнуть иллюзорную горечь, ощущавшуюся во рту. Нет, бег не отнял у меня всех сил и не заставил болеть натруженные мышцы. Просто сам по себе столь резкий переход от безудержного восторга к повседневной тягомотине оказался едва ли не физически болезненным. И теперь мне требовалось время, чтобы прийти в себя.

Через пару минут отряд храмовников успешно достиг ворот. На мой взгляд, именно сейчас можно было приблизительно сказать, кто насколько давно уже в ордене. И для этого не надо быть провидцем или магом. Достаточно просто немного присмотреться. Присмотреться к тому, как выглядели храмовники. А выглядели они по-разному. Некоторые стояли сложив руки на груди всем своим видом показывая, что для них это не более чем легкая разминка и они хоть сейчас готовы пробежать еще десять раз по столько.

«Несомненно, это ветераны, – подумал я. – Элита Храма. Те, кто отдал ордену не одно десятилетие своей жизни. Возможно, они пришли в орден вскоре после его основания».

Но таких здесь было не много. Большинство составляли храмовники, которые просто переговаривались друг с другом. Они немного подустали и сейчас выравнивали дыхание, но при необходимости тоже могли бежать дальше.

«Середнячки, – мысленно обозначил я, но мгновенно поправился. – Хотя можно ли применять это слово к храмовникам? Ведь каждый из них намного превосходит простых воинов и тоже довольно сильно элитных. Даже самый слабый храмовник в честном бою способен справиться с отрядом из десятка наемников или же солдат любой из армий. Владыка – это бог Смерти, а его последователи – ее земные воплощения. Так что скорее они – костяк ордена. Именно на таких стоит Орден».

Разобравшись с «костьми» Ордена, я перенес свое внимание на последнюю, третью группу. Они устали и запыхались. Они пытались унять бешено колотящиеся сердца. Этих было даже меньше, чем героев. И не удивительно. Орден не терпел слабых. Однако они все равно были храмовниками. Почем? Ответ прост.

«По какой-то причине природа обделила их силой, выносливостью или, может, ловкостью, – отстраненно размышлял я, наблюдая за храмовниками. – Но взамен она одарила их бешеным упорством и силой воли. Поэтому никакие недостатки не смогли остановить их на пути к цели. И хотя в чем-то – или даже во многом – они были слабее своих родичей, но эта особенность поднимала их на ступень выше остальных. И если я сейчас продолжу бег, то они побегут. И будут бежать через «не могу» пока не упадут и не умрут. Именно такие люди являются самой сутью ордена. Его душой «.

Тем временем часть храмовников отделилась от основной группы, и проскользнула в город мимо пытающихся прийти в себя стражей. Я не обратил на них внимания. Сейчас мне было не до них. Я уже успел несколько прийти в себя, и теперь мир больше не казался мне огромной кучей навоза. Но все-таки он все еще не был таким, как хотелось бы. Мир все еще оставался не идеальным, но идеальным он быть не мог в принципе. Сейчас мне просто хотелось заново привыкнуть к его несовершенству. К сожалению, моего состояния Крад не понимал, и давать так необходимое мне время не собирался.

– А вы очень быстро восстановились после истощения, – заметил бывший наемник, подходя ко мне. – Просто не верится, что всего лишь пять дней назад с трудом могли держать ложку. А сейчас вон легко обогнали нас всех.

Вместо ответа я только пожал плечами. Говорить не хотелось. Звуки голоса почему-то казались грубыми. В мозгу у меня до сих пор звучали отголоски песни ветра, а по сравнению с ней любая речь звучит грубо и нещадно режет слух. Собственно сейчас даже думать было немного неприятно. Но храмовник этого не знал и поэтому продолжал издеваться над моим мироощущением.

– Я послал братьев за лошадьми для отряда, – между тем продолжал Крад. – Где-то через час они вернуться, и мы сможем продолжить путь.

Я снова пожал плечами. В данный момент мне было глубоко наплевать, когда и куда мы отправимся. Гораздо важнее было привести чувства в порядок, чтобы хоть смотреть на мир было не так противно.

«Проклятье! Как же все-таки хреново жить-то!!!» – борьба с восприятием шла не особо успешно. Поэтому я решил пойти другим путем.

Закрыв глаза, я сжал кулаки и изо всех сил напряг каждую мышцу. Постепенно тело наполнилось болью, которая без труда вытеснила из разума гадливость. Подождав на всякий случай еще минуту, я расслабился и открыл глаза. Теперь мир вокруг выглядел как обычно и не вызывал тошноты. Теперь можно было жить дальше.

Все это время Крад наблюдал за мной. А когда я открыл глаза, он просто отошел в сторону, так ничего и не сказав.

«Интересно, что он подумал? – отстраненно думал я. – Впрочем, какая разница! Каждый имеет право на собственные причуды. При условии, конечно, что они не мешают жить другим. А мои не мешают, так что пусть думают, что хотят».

Я устало навалился на городскую стену и попытался расслабиться. Удалось мне это практически сразу, но долго так простоять не удалось. Посланные за лошадьми храмовники вернулись гораздо раньше, чем ожидалось. И уже через несколько минут мы пустили лошадей в галоп по дороге.

Весь остальной путь мне запомнился плохо. А вернее сказать – вообще не запомнился. Потому что днем я тратил все силы, чтобы не свалиться с лошади. А ночью старался унять боль в ноющих мышцам. Вообще, очень интересно получалось: как-то так вышло, что ездить на лошади я не умел. Хотя может и умел, но просто никак не мог вспомнить. Потому что временами, когда я погружался в свои мысли и переставал следить за телом, оно рефлекторно садилось в нужную позу, и я мог нормально ехать. По крайней мере, до тех пор, пока не замечал это. А уж после того как замечал – мои мучения начинались сначала. Первое время я даже хотел бежать наравне с отрядом, к счастью, прежде чем высказать эту гениальную идею другим решил потренироваться на привале. Результат оказался неутешительным: вызвать состояние неземной легкости так и не удалось. Поэтому мне пришлось и дальше трястись в седле.

К счастью, ехали мы всего лишь четыре ужасных дня. Могли бы и побыстрее доехать, но тогда в качестве доказательств храмовникам пришлось предъявлять мой хладный труп. В том, что суд согласиться обменять титул герцога на несколько десятков килограмм не слишком свежего, но достаточно благородного мяса, я сомневался. И, по-моему, Крад мои сомнения разделял, потому что старался особо не гнать.

«А может, настоятель просил его поберечь немного меня до его появления, чтобы, значит, лично меня прикончить», – выдвинул внутренний голос более оригинальную идею.

Но как бы там ни было на самом деле, меня это не волновало. Потому что сейчас, увидев вдалеке стены города, я был счастлив. Даже едва не пустил скупую мужскую слезу, когда осознал, что это конец пути и пытка, наконец-то, закончится. Настолько радостно мне тогда было. Я смотрел на приближающиеся стены столицы и был счастлив. Потому что всю дорогу меня грела еще одна мысль.