Крепкий сон Полы Кларксон был прерван в восемь утра, в субботу, звонком Дункана Эли. Бормоча что-то неразборчивое, она перекатилась на край широченной кровати, выключила встроенный в одеяло электрообогреватель и подняла трубку.

– Алло?

– Будьте любезны Майлза Кларксона, – прогудел низкий голос со слабым английским акцентом.

– У телефона его жена, – зевая произнесла она. – Знаю, – отрезал голос. – Я могу поговорить с Майлзом Кларксоном? Это Дункан Эли.

– О! – Услышав имя собеседника. Пола окончательно проснулась. – Одну минутку.

Прикрыв трубку ладонью, она перекатилась на место и коснулась обнаженного плеча мужа.

– Майлз, это он!

– Мм?

– Проснись! Это мистер Эли.

В это утро Майлз Кларксон чувствовал себя неважно. Повернувшись на живот, он натянул одеяло на голову. Пола толкнула его свободной рукой.

– Майлз, перестань!

Он с трудом уселся, зевнул и почесал широкую грудь.

– Боже, который час?

– Восемь.

– Прекрасно, – он протянул руку и взял трубку. – Алло?

С свои тридцать три Майлз не выглядел ни днем старше, чем на той ужасно скучной и нетрезвой вечеринке на 74-й улице, где девять лет назад познакомился с Полой. Он только что демобилизовался после флотской службы, поступил в Джульярдский музыкальный колледж и, мечтая о блестящей концертной карьере, соперничал с талантливыми пианистами его возраста. Пола, недавняя выпускница Миддлбери, нашла юношу симпатичным и «занимательным». За три свидания она уверилась в том, что он самый фантастичный парень из всех, кого она знала. Спустя восемь с половиной лет совместной жизни она придерживалась того же мнения…

– В девять? – округлил глаза Майлз. – Ну конечно, мистер Эли. Нет, я уже кончаю завтракать. До встречи.

Протянув трубку Поле, он выскочил из постели и бросился в ванную.

– Боже, он хочет видеть меня в девять! Может, он спятил?

– Я сварю кофе.

Пола набросила халат и заторопилась из маленькой спальни в холл. Мимоходом, заглянула в детскую. Их семилетняя дочь Эбби крепко спала. Осторожно убрав со лба длинные светлые пряди и сожалея, что у них нет второй ванной. Пола торопливо поднялась по лестнице на второй этаж и, войдя в кухню, поставила на плиту воду.

Вот уже три недели Майлз пытался взять интервью у Дункана Эли, славящегося своей неприязнью к репортерам. Майлз ожидал этого телефонного звонка, рассчитывая понравиться Эли и в результате получить интервью, которое можно будет продать в пределах от двухсот до восьмисот долларов, в зависимости от издания. Поскольку объект предполагаемой статьи – Дункан Эли, котирующийся среди «бессмертных» пианистов наравне с Артуром Рубинштейном и Владимиром Горовицем, проблем с ее помещением не возникнет. Был шанс, что ее купит воскресный «Тайме», и это вполне оправдывало его прерванный сон.

Через пятнадцать минут выбритый и одетый Майлз взлетел вверх по лестнице.

– Как я выгляжу? – спросил он, принимая у Полы чашку черного кофе.

– Шикарно. Ты возьмешь магнитофон?

– Я собирался записать интервью на глиняных табличках. Шучу.

– Ха-ха. А твой фирменный мундштук?

Майлз и Пола слишком много курили и год назад начали пользоваться специальными мундштуками, задерживающими часть смол. К несчастью, она их постоянно теряла.

– Ты не поверишь, но он у меня в кармане.

– Поедешь на такси до Шестьдесят третьей улицы?

– Да. Черт с ними, с деньгами. Пока.

Поставив чашку, он поцеловал Полу и отправился вниз.

– Купи освежающие пилюли! – крикнула она ему вслед. – Твое дыхание ужасно.

– Я тоже тебя люблю!

– Кроме шуток!

Двумя этажами ниже хлопнула дверь. Пола сошла вниз, чтобы умыться. Туалетная комната была небольшой и соединяла их спальню со спальней Эбби. Когда они переехали сюда, ванная оказалась запущенной, но они починили потрескавшийся кафель, выкрасили стены в веселый желтый цвет, повесили новый шкафчик, купили другой занавес для старомодной разлапистой ванны и оживили интерьер плакатами кинокартин с участием Ширли Темпл. Пола возражала против них, но Майлз был старым фанатиком кино и часто напевал мотив «Корабельного Леденца» во время бритья. Пола уступила.

Вымыв лицо лавандовым мылом, она услышала, что в детской одевается Эбби, и задумалась над тем, как быть с ней сегодня. Обычно, когда Майлз занимался дома. Пола работала в собственном магазинчике пляжных товаров на Бликер-стрит вместе со своей владелицей Мэгги Арсдэйл. Сегодня же Майлза не будет, а поскольку предрождественская торговля – самая хлопотливая, и Пола не сможет остаться дома. Да, придется оставить Эбби у Мэгги, нанимавшей для своих трех малышей постоянную няню. Чак – муж Мэгги, был врачом и, проработав ранее несколько лет за гроши интерном, теперь имел неплохой доход. Иногда Поле хотелось, чтобы у Майлза тоже была надежная высокооплачиваемая профессия, хотя бы в медицинской области, вместо постоянного писательского риска и погони за удачей. Но, так или иначе, она смирилась с тем, чем он был: пианистом-неудачником, ставшим писателем, автором одного, неважно расходящегося романа, постоянно подрабатывающим статьями и написавшим шестнадцать полных глав «Великого Американского романа».

Однако, он оптимистичен, и в этом – его достоинство, решила она. Со временем мы сорвем куш побольше, чем Чак и Мэгги – тогда и повеселимся!

Утешившись этой мыслью, она надела серое платье-мини, серые, в тон, чулки и туфли с пряжками; коснулась ушей и шеи каплей любимых духов «Шалимар» и вошла в детскую, чтобы поцеловать Эбби.

Дункану Эли принадлежал особняк на Шестьдесят третьей улице, между Мэдисон-авеню и Парк-авеню. Вылезая из такси, Майлз с завистью глянул на ряд красивых домов с фасадами, затененными высаженными у тротуара деревьями. Одним из разочарований для Майлза, берущего интервью у знаменитости, было то, что чужой успех всегда напоминал ему о собственной незначительности. Раздумывая над тем, принесут ли ему когда-нибудь его романы известность, обеспечивающую интерес журналистов, он поднялся на четыре ступени ко входной двери и позвонил. Где-то в доме звучала Третья фортепианная соната Прокофьева. Несмотря на слабую слышимость, он узнал блестящую технику и бравурную мощь стиля Дункана Эли.

Дверь открыл бледный, словно покойник дворецкий, впустивший Майлза в длинный холл с черно-белым мраморным полом. В конце его находилась изящная лестница, стену которой украшали старинные гравюры с портретами великих композиторов – от жизнерадостного Вивальди до хмурого Брамса.

– Придется подождать, пока мистер Эли закончит игру, – заметил дворецкий, принимая у Майлза пальто.

Тот кивнул и расположился у высоких двойных дверей, ведущих в гостиную особняка. Через несколько минут соната кончилась и дворецкий проворно распахнул двери. Майлз последовал за ним в огромную, обставленную в строгом модерне комнату, контрастно отличающуюся от традиционного холла. Длинный диван и гладкие стулья были белыми, в точности, как стены и ковер на одной из стен. По замыслу, их белизна драматически противопоставлялась паре огромных черных роялей «Стейнвэй», помещенных торцами друг к другу, и трем гигантским, доминирующим на плоскостях других стен, картинам в стиле «оп-арт». В углу, возле роялей стояли четыре продолговатые скульптуры работы Джакометти, безжизненно «глядящие» на вошедших Майлза и дворецкого. Из-за левого «Стейнвэя» поднялся высокий стройный мужчина, взгляд которого показался Майлзу раздраженным и, возможно, неприязненным. Он решил, что интервью пройдет не столь гладко, как думалось.