– Вот женщина, которую я разбудил телефонным звонком в прошлую субботу.

– Как вы догадались? – улыбнулась Пола. – Вроде бы, я чирикала, словно бодрый воробышек.

– Я не открою вам тайну моей догадки, но поверьте на слово: просто догадался. Вы – симпатичны, Майлз был прав. Роксанна, позаботься о нем, а я хочу побеседовать с его хорошенькой женой. Хотите что-нибудь выпить?

– Пожалуй, шерри. Если есть – Манцаниллу.

– Боюсь, мы не такие любители шерри. Все, что у нас есть – Олоросо.

Пола не любила сладкий шерри, особенно перед ужином, но приняла напиток. Пока Роксанна и Майлз разговаривали с принцессой Андраши и Филипом Розеном, Дункан подвел Полу к белому креслу. Присев рядом, он наклонился поближе. В нем чувствовалась способность полностью концентрироваться на собеседнике – или же притворяться, что он это делает. Пола заметила, что глаза у него были фиалковыми, как у дочери и, как у дочери и, как ни странно, тоже холодными.

– Не могу передать, насколько рад был познакомиться с вашим мужем. Я редко даю интервью, но в тот раз сделал это с удовольствием. Он мне ужасно понравился: прекрасный юноша и огромный музыкальный талант. Нас, старых «боевых лошадок», больше всего волнуют поиски талантов среди молодежи.

Пола недоумевала, с какой стати талант Майлза показался ему выдающимся, когда целый ряд критиков нашел его крайне заурядным.

– Спасибо за добрые слова, мистер Эли. Но я предпочитаю отдать первенство литературному дарованию Майлза.

– Возможно. Я не читал ни единой его работы, но уверен – они великолепны. Впрочем, извините за музыкальное отвлечение. Расскажите-ка о себе: все-все. Я ужасно любопытен и люблю узнавать о людях все, что можно. Вы – не уроженка Нью-Йорка, чувствую по акценту. Массачусетс?

– Почти. Коннектикут.

– Хартфорд?

– Точно, профессор Хиггинс.

Дункан Эли был не просто любопытен, он походил на Великого инквизитора. Во время ужина – оказавшегося восхитительным – он вытягивал из Полы информацию с юмором и тактом, исключавшими какое-либо недовольство собеседницы. Хотя Пола ощущала неловкость, она рассказывала и рассказывала о своих, ныне покойных родителях, о детстве, учебе, встрече с Майлзом и их женитьбе. Затем наступила очередь Эбби, магазина, друзей, наклонностей, политики и еще – об их намерении завести второго ребенка… К тому времени, как они поднялись и вновь перешли в гостиную, где подавали брэнди и кофе Пола выложила все, и, не удержавшись, заметила:

– Я чувствую себя несколько обиженной.

– Почему?

– Вы знаете обо мне все, а я о вас – ничего.

– Этому трюку не трудно научиться под старость, – улыбнулся он. – Впрочем, можете прочитать обо мне в статье мужа и узнать то, что вас интересует. То есть, голые факты. А если хотите узнать по-настоящему, послушайте мою игру. Моя музыка – это я, а мое «я» – в музыке. Вообще, я очень простой человек. Брэнди.

Пола, напротив чувствовала, что он весьма – сложная личность, пытающаяся выдать себя за простака. Ее не покидало странное ощущение, что своими расспросами он преследовал некую хитроумную цель, не ограничивающуюся обычным интересом к партнерше по ужину. Да, хитроумную цель. Она решила, что Дункан Эли – хитроумный человек.

Место Майлза за ужином было рядом с Роксанной. Сейчас он присоединился к сидящей на длинном диване жене.

– Как ты находишь угощение? – прошептал он. Она заметила, что от него пахнет вином и надеялась, что это не повлияет на его игру.

– Джулия Чайлд упала бы в обморок от восторга.

– А Романи-Конти! Знаешь, сколько такая штука стоит?

– Я знаю, что тебе следует выпить кофе, иначе ты испортишь музыкальную часть. О чем вы так мило беседовали с Роксанной?

– О, она задала массу вопросов, касающихся меня. Ты понимаешь.

– Понимаю. Большой Папа тоже пропустил меня через мясорубку. Тебе не кажется, что они – шпионы или что-то в этом роде?

– Определенно. Агенты, пытающиеся выяснить, каким образом мы ввозим в страну контрабандный гашиш. Тс-с-с! Маэстро собирается играть.

По обычаю, заведенному в доме Дунканом, он всегда играл после ужина. Когда гостям подали брэнди и кофе, он приблизился к левому «Стейнвэю» и уселся за него. Гости наблюдали в манере истинных меломанов, приглашенных на музыкальный пир.

– Обычно мы начинаем с Баха и заканчиваем Стравинским, – заметил хозяин. – Но сегодня вечером я пересмотрел эту последовательность. Впрочем, я не собираюсь исполнять ничего современного: подобные вещи слишком тяжело воспринимаются на полный желудок. – Смех. – Поэтому я начну с чего-нибудь «сочного», а затем возвращусь к Моцарту, при чем в этот момент ко мне присоединится юный господин Кларксон, на пару с который мы исполним сонату для двух фортепиано ре-мажор… Но для начала – немножко Листа-Бузони. «Мефисто-вальс»!

Гости взволнованно зашептались, зная, что это – одна из любимых, бравурных пьес Дункана. Наступила тишина. Пола не могла не поразиться той легкости, с которой старик управлял зрителями, не взирая на их количество. Казалось, он обладал сверхъестественной способностью общения с публикой и манипулирования ею – именно это выделяло звезду из ряда заурядных исполнителей. Он впился в клавиатуру взглядом, будто хирург, собирающийся сделать первый надрез. Затем, в точно рассчитанный миг, склонился к инструменту и атаковал ре-диез. Рояль словно запульсировал нервными, вальсирующими звуками «ми», с резким, на ударных долях, ре-диезами, мелодия лилась мягко и таинственно, напоминая настройку таинственного колдовского оркестра на Лысой горе. Затем добавились си-минорные аккорды, с замогильными, напоминающими эхо, пятыми ступенями. Вот на пятые доли ми-минора легли диссонирующие фа-диезы и до-диезы и мелодия расширилась до маниакального резкого вопля, и тут же вновь – тема вальса. Мелодраматическая пьеса из девятнадцатого века, прозвучавшая бы вполне заурядно под руками менее талантливого артиста, приобрела вдруг удивительную свежесть и энергию в исполнении Дункана. Мелодия кружилась, дымила, вопила и грохотала, заставляя забыть обо всем на свете. Дункан мастерски извлекал из инструмента любые эффекты. Казалось, его чувственные легато в пассажах doice amoroso, напоминающие фейерверк, великолепие звука в vivace fantastico и ударная мощь октав brutalemente вызывают из рояльных струн самого Мефистофеля. Перед Полой возникали образы визжащих на шабаше ведьм, кружившихся в сатанинском экстазе, завершающемся пороксизмом извращенной демонической похоти. Пьеса закончилась буйным финалом и слушатели застыли, словно пораженные громом… Затем разразились аплодисментами.

– Боже, – шепнул Майлз, – это все равно что услышать самого Листа!

Казалось, он робеет словно мальчишка.

Дункан, повелитель аудитории, встал, осушил мокрый от пота лоб, улыбнулся аплодисментам и поднял руки, призывая к тишине.

– Если играешь Листа, можешь пренебречь физкультурой. – Смех. – А теперь пьеса поспокойнее: Шуберт, ля-мажор.

– Он уселся и углубился в прозрачность сонаты с нежностью, в которую невозможно было поверить после предыдущего сатанинского фейерверка. Глаза Полы медленно блуждали по прекрасной, комнате, заполненной прекрасной публикой и прекрасными звуками. Теперь она понимала, почему Дункан Эли произвел на Майлза столь сильное впечатление. У этого артиста могли быть свои странности и причуды, но несомненно, он вел необычайно блестящий образ жизни.

Взгляд задержался на Роксанне, сидящей в одиночестве позади всех. Роскошное, облаченное в атлас тело казалось расслабленным, холодный взор фиалковых глаз – прикован к отцу. Хотя сейчас они не были холодными. Скорее, горячими.

У ног ее свернулся большой черный Лабрадор. Животное было прекрасно – огромное, мощное и гладкое, с шерстью, своим атласом напоминающей платье хозяйки.

Собака смотрела прямо на Полу.

И та вдруг, ощутила непонятный холод.

Майлз играл плохо.

Он нервничал и слишком много выпил. Хотя ошибки не резали слух, техника и звук были слабыми. В сравнении с мастерской трактовкой Моцарта Дунканом, Майлз выглядел новичком. Но по окончании пьесы Дункан рассыпался в восторженных похвалах: