— Женщина, которая готова покинуть нас, когда мы благоденствуем, приносит себя в жертву мужчине, когда на него обрушиваются беды, — разглагольствовал он. — Женщина гораздо выше мужчины, ибо она постояннее нас; только будучи жестоко оскорбленной, она решится оставить своего первого возлюбленного; она дорожит первым чувством, как своей честью, вторая любовная связь покроет ее позором... — и т. д. и т. п.

Он прочитал великолепную мораль, он воскурял фимиам пред алтарем, а на этом алтаре исходило кровью женское сердце, пронзенное тысячью стрел. Только Беатриса и Фелисите понимали ядовитые намеки, которые Конти бросал без промаха среди самых безудержных похвал. Минутами обе краснели, но вынуждены были сдерживать свое негодование; после обеда дамы взялись за руки, поднялись на половину Камилла, не сговариваясь, и прошли в большую гостиную; света еще не зажигали, здесь они могли переговорить с глазу на глаз.

— Я не могу больше позволить ему топтать меня, я не могу допустить, чтобы он был прав, а я виновата, — начала вполголоса Беатриса. — Каторжник, прикованный цепью к другому каторжнику, вынужден всюду следовать за своим товарищем по несчастью. Я пропала, я должна вернуться на каторгу любви. И это вы, вы в этом виноваты! От вас зависело, чтобы он приехал днем позже или днем раньше. Здесь во всем блеске развернулся ваш адский талант сочинителя; возмездие совершено, и лучшую развязку трудно придумать.

— Я действительно сказала вам, что напишу Конти, но написать ему... нет! На это я не способна, — воскликнула Фелисите. — Ты страдаешь, и я прощаю тебя.

— Что станется с Каллистом? — сочувственно произнесла маркиза с великолепной наивностью самоуверенной женщины,

— Значит, Конти вас увозит? — осведомилась Фелисите.

— А-а, вы надеетесь восторжествовать надо мной? — вскричала Беатриса.

Эти страшные слова с трудом слетели с искривленных гневом губ, лицо ее исказилось, а Фелисите пыталась скрыть свою радость, притворяясь, что она с грустью слушает признания Беатрисы; но слишком уж ярко блестели ее глаза, чтобы можно было поверить этой печали. Беатрису нельзя было обмануть ужимками фальшивой скорби! Подруги уселись на тот самый диван, где они разыграли за эти три недели не одну комедию и где теперь началась скрытая трагедия подавляемых страстей. При свете внесенной лампы они в последний раз зорко взглянули друг на друга и поняли, что их разделяет глубочайшая ненависть.

— Каллист достанется тебе, — сказала Беатриса, глядя в сияющие глаза подруги, — но я царствую в его сердце, и помни, что ни одна женщина в мире не займет там моего места.

На это смелое заявление Фелисите ответила знаменитыми словами племянницы кардинала Мазарини, обращенными к Людовику XIV: «Ты царствуешь, ты любишь и все-таки уходишь?» Мадемуазель де Туш произнесла эти слова с такой неподражаемой иронией, что Беатриса почувствовала себя уязвленной.

Среди этой жаркой схватки ни Беатриса, ни Фелисите не заметили отсутствия мужчин. Музыкант остался за столом, он попросил своего юного соперника поддержать компанию и распить с ним бутылку шампанского.

— Мне нужно с вами побеседовать, — заявил Конти, чтобы пресечь возможные возражения Каллиста.

В этих обстоятельствах наш бретонец вынужден был согласиться на его требование.

— Так вот, мой милый, — вкрадчиво начал музыкант, после того как бедный Каллист осушил два бокала шампанского подряд, — мы с вами мужчины, и мы можем поговорить откровенно, по-мужски. Я приехал в Туш вовсе не потому, что в чем-либо подозреваю маркизу. Беатриса обожает меня, — добавил он, фатовски махнув рукой. — Но я не люблю ее, я примчался сюда вовсе не затем, чтобы похитить ее, а чтобы порвать с ней, однако я хочу, чтобы ее честь не пострадала от нашего разрыва. Вы молоды, вы не знаете еще, как полезно и необходимо принять на себя роль жертвы, когда чувствуешь, что ты палач. Бросая женщину, молодые люди мечут гром и молнии, устраивают страшный шум; они не умеют скрыть своего презрения и в конце концов вызывают ненависть к себе; но умные люди ведут себя так, как будто женщина прогоняет их; напустив на себя смиренный, жалкий вид, вы оставите на долю женщины раскаяние и сладостное чувство превосходства. От немилости божества никто не умирает, но поверженный кумир не может воспрянуть. К счастью для вас, вы еще не знаете, как связывают мужчин по рукам и ногам их вздорные клятвы, которые женщины по недомыслию принимают за чистую монету, забывая, что любовный кодекс обязывает нас добровольно лезть в петлю, чтобы заполнить чем-нибудь часы блаженства! В эти-то часы любовники и клянутся в вечной верности! Если вы заводите интрижку с дамой, вежливость требует, чтобы вы не забыли сказать о вашем желании провести с нею всю свою жизнь: делайте вид, что вы с нетерпением ждете смерти ее мужа, тогда как на самом деле желаете ему долгих лет отменного здоровья. А если муж умрет, всегда найдется провинциалка, упрямица, дурочка или озорница, которая прискачет к вам и заявит: «Вот и я, наконец-то мы свободны!» Глупости! Никто из нас не свободен. Остывшее ядро вдруг взрывается и сражает нас в тот момент, когда мы гордимся прочностью нашего счастья. Я понял — вы влюблены в Беатрису, и я оставил ее в Туше, я знал, что она, не рискуя уронить себя, будет принимать ваши ухаживания хотя бы для того, чтобы подразнить нашего обожаемого ангела Камилла Мопена. Итак, мой дражайший, любите Беатрису, окажите мне эту услугу, мне нужно, чтобы она, жестокая, покинула меня. Меня страшат ее гордость и ее добродетели. При всем моем добром желании, нам с вами все же потребуется время, чтобы по всем правилам протанцевать фигуру кадрили «дама меняет кавалера». Но в таких случаях кто-нибудь должен же начать. Вот только что, час назад, в саду я намекнул Беатрисе, что я знаю все, и поздравил ее с новым счастьем. Ну и рассердилась же она! Как раз сейчас я безумно влюблен в самую прекрасную, в самую молодую певицу нашей Оперы, в мадемуазель Фалькон, и собираюсь на ней жениться! Да, да, жениться! Приезжайте в Париж, вы сами убедитесь, что я сменил маркизу на настоящую королеву!

Счастье озарило лицо простодушного Каллиста, и он признался в своей любви, а этого только и ждал его собеседник. Как бы ни был испорчен и извращен светский человек, угасающая любовь его непременно вспыхнет, если ей угрожает юный соперник. Одно дело бросить женщину, но другое дело — если она бросает вас; когда любовники доходят до этой крайности, каждый — мужчина или женщина — стремится всеми силами сохранить свое преимущество, ибо рана, нанесенная самолюбию, глубока и не скоро заживает. Быть может, это объясняется той ролью, которую играет в нашем обществе тщеславие; посягая на него, вы посягаете на самое существенное, на будущее человека, — он теряет уже не ренту, а капитал.

Подстрекаемый искусными вопросами композитора, Каллист рассказал все, что произошло в Туше за эти три недели, и восхищался благородством Конти, который умело скрывал свою ярость под личиной чарующего добродушия.

— Подымемся к дамам, — сказал он. — Женщины недоверчивы, им, должно быть, кажется странным, как это мы с вами сидим здесь и не вцепляемся друг другу в волосы; чего доброго, они еще подслушают наш разговор. Я сослужу вам двойную службу, друг мой, — буду с маркизой груб, невыносим, ревнив, буду с утра до вечера упрекать ее в изменах; это самый верный путь толкнуть женщину на неверность: в результате вы будете счастливы, а я — свободен. Итак, разыгрывайте нынче вечером раздосадованного любовника; а я беру на себя роль обманутого и подозрительного мужа. Жалейте этого ангела, попавшего в лапы человека грубого, лишенного тонких чувств, оплакивайте ее! Вам пристало плакать, ибо вы молоды! Увы! Я уже больше не могу плакать, — еще одним и весьма завидным преимуществом у меня меньше.

Каллист и Конти поднялись к дамам. Юный бретонец упросил музыканта спеть, и тот исполнил знаменитое «Prima che spunti l'aurora»[51], шедевр итальянской музыки, любимый всеми; сам Рубини не мог без дрожи петь эту арию, а Конти она доставила немало триумфов. Никогда еще Дженаро не пел так проникновенно, как в эту минуту, когда в груди его кипели столь разноречивые чувства. Каллист был в восторге. При первых же звуках этой каватины Конти бросил на маркизу взгляд, который придал словам арии жестокий смысл; она поняла его. Фелисите, аккомпанировавшая певцу, угадала этот приказ, заставивший Беатрису потупить взгляд; она посмотрела на Каллиста и решила, что юноша пренебрег ее наставлениями и попал в ловушку, расставленную Конти. Она еще больше уверилась в своем предположении, когда юный бретонец, прощаясь, поцеловал Беатрисе руку и пожал ее с доверчивым и лукавым видом. А когда Каллист добрался до Геранды, горничная и слуги уже уложили в дорожную карету Конти вещи Беатрисы, и музыкант, как он и обещал, увез маркизу еще до зари на лошадях Камилла. В предрассветном тумане г-жа де Рошфид могла незаметно для Конти бросить прощальный взгляд на Геранду, башни которой, освещенные первыми проблесками зари, белели среди уходящей ночной тьмы; она могла на свободе предаваться глубокой скорби: здесь она оставляла самый прекраснейший цветок своей жизни, свою чистую любовь, о которой грезят юные девы. Ради того, чтобы сохранить уважение света, эта женщина задушила страсть и знала, что эта любовь — последняя и единственная в ее жизни. Светская женщина повиновалась законам света, она принесла любовь в жертву приличиям, подобно тому как иные женщины жертвуют любовью ради религии или ради долга. Нередко гордость подымается до добродетели. С этой точки зрения описанная нами драма не исключение, ее переживают очень многие женщины. На следующий день Каллист явился в Туш около полудня. Когда он дошел до поворота дороги, откуда вчера заметил в окне Беатрису, он увидел Фелисите, которая бросилась ему навстречу. Они встретились у лестницы, и она произнесла ужасное слово: