Все страдали, и он вместе со всеми. Его жизнь была тяжела, и он проникался сочувствием к ближним. Когда говорили о тяжелом – хмурился, о смешном – улыбался. Он знал, что все они – друзья по несчастью.

Прежде Сянцзы удивлялся, как это рикши могут так подолгу чесать языки – ведь болтовней сыт не будешь! Сегодня он впервые понял, что они говорят об их общих бедах – бедах всех рикш, и о его горе тоже.

В разгар беседы дверь неожиданно открылась, и в комнату ворвался поток холодного воздуха. Все сердито оглянулись. Но никто не входил, будто нарочно. Мальчик-слуга закричал:

– Побыстрее, дяденька милый! Холода напустишь! На пороге появился человек. Тоже рикша, на вид лет

пятидесяти. Короткая ватная куртка была вся в заплатах; на локтях и из передней полы торчала вата. Видимо, он давно не умывался, и трудно было определить, какого цвета у него кожа; только красные от холода уши напоминали созревшие помидоры. Из-под рваной шапчонки выбивались седые волосы; на ресницах и коротких усах висели сосульки. Человек нащупал стул, сел и тихо с трудом произнес:

– Чаю…

В этой чайной обычно собирались рикши, имевшие постоянную работу; видимо, старик зашел сюда случайно. Все поняли, что с ним случилось нечто более серьезное, чем то, о чем они толковали. У всех пропала охота говорить. В другое время какой-нибудь зеленый юнец непременно высмеял бы такого посетителя, но сейчас было не до шуток.

Голова старика опускалась все ниже и ниже, и он вдруг свалился на пол. Все вскочили.

– Что? Что случилось?

– Стойте! – остановил их хозяин чайной, сразу смекнув в чем дело. Он подошел к старику, расстегнул ему ворот, приподнял беднягу и, поддерживая за плечи, прислонил к стулу. – Сладкой воды, быстро! – Наклонившись, он прислушался к дыханию старика и пробормотал: – Ничего страшного!

Люди стояли ошеломленные в духоте и в дыму. Не мигая, смотрели они на старика, каждый думал: «Такая же участь ждет и меня! Доживу до седых волос, так же вот свалюсь и больше не встану!»

Когда ко рту рикши поднесли сладкую воду, он застонал. Не открывая глаз, провел по лицу черной от грязи рукой.

– Выпей, – сказал хозяин на ухо старику.

– А? – Старик открыл глаза, увидел, что сидит на полу, и захотел подняться.

– Пей, пей, не спеши. Все столпились вокруг.

– Охо-хо! – вздохнул старик. Обхватив чашку обеими Руками, он медленно выпил воду, обвел всех растерянным взглядом. – Спасибо вам! Спасибо!

Голос его звучал необычайно ласково, задушевно. Казалось странным, что голос этот исходит из-под жалких обвисших усов. Старик попытался встать. Несколько человек бросились ему на помощь, усадили на стул. На лице старика проступила робкая улыбка, и он мягко произнес:

– Ничего, ничего, я сам! Замерз, проголодался, голова закружилась. Теперь все в порядке…

Он еще шире улыбнулся, и сквозь слой грязи и пыли все увидели доброе, открытое лицо.

Сердце у людей дрогнуло. У одного рикши, который уже изрядно выпил, на глаза навернулись слезы.

– Налей-ка еще два ляна, – попросил он и, когда принесли водку, поднес старику чашку:

– Выпей, прошу тебя! У меня постоянная работа, но поверь, мне тоже не сладко. Стараюсь ни о чем не думать. Год прошел, и ладно. Еще два-три года, и я стану таким же, как ты! Мне ведь уже за сорок… А тебе, наверное, скоро шестьдесят стукнет?

– Нет, мне пятьдесят пять! – Старик отпил глоток, – Холодно, пассажиров не найдешь. Вот я и бегал с голодным брюхом: было у меня несколько монет, выпил, чтобы согреться. А когда подъехал сюда, не удержался, решил заглянуть. Здесь жарко, я ничего не ел, вот и помутилось в голове. Ничего, это пустяки!… Спасибо вам всем!

Желтовато-седые, похожие на солому волосы старого рикши, грязное лицо, даже черные как уголь руки – все, казалось, излучало свет. Так светятся древние изображения святых в заброшенных храмах, по-прежнему вызывая священный трепет. Все смотрели на старика с каким-то особым почтением, глаз с него не сводили, словно боялись, что он вдруг исчезнет.

Сянцзы все время молча стоял рядом. Но, услышав, что старик голоден, бросился на улицу и принес десяток пирожков с бараниной, завернутых в капустный лист. Подал их старику и вымолвил лишь одно слово:

– Ешь!

Потом сел на свое место и низко опустил голову, будто очень устал.

– Ой-ой! – Старик готов был заплакать от радости. – Вы мне все равно что братья! Сколько сил тратишь, пока везешь пассажира, а попробуй получи с него лишний медяк…

Он поднялся.

– Погоди! Поешь сначала! – закричали со всех сторон.

– Я позову Сяо Маэра, моего внука, он караулит коляску.

– Сиди, я схожу! – вызвался рикша средних лет. – Здесь твоя коляска не пропадет, будь спокоен: напротив – полицейский участок. – Он приоткрыл дверь: – Сяо Маэр! Тебя дедушка зовет! Оставь коляску и иди скорее сюда!

Старик потрогал пирожки, но так ни одного и не съел. Когда Сяо Маэр вошел, он протянул ему пирожок:

– Сяо Маэр, внучек, это тебе!

Мальчику было лет двенадцать. Личико худенькое, а сам кажется толстым, столько намотано на него лохмотьев. Нос покраснел от мороза, из него течет, уши под рваными наушниками тоже красные. Мальчик подошел к деду, взял пирожок, надкусил и сразу схватил второй.

– Не спеши!

Старик погладил мальчика по голове, взял пирожок и стал медленно жевать.

– Дедушке хватит двух пирожков, остальное – твое! Съедим и отправимся домой, больше возить сегодня не будем. А завтра, если потеплеет, выедем пораньше. Ладно?

Мальчик кивнул головой на пирожки и, шмыгнув носом, проговорил:

– Съешь три, дедушка, мне хватит. Я отвезу тебя домой.

– Ну, что ты! – Старик улыбнулся, обвел всех взглядом. – Пойдем пешком, в коляске холодно.

Он допил водку, съел два пирожка и ждал, пока внук Доест остальные. Затем вытер губы тряпкой, служившей ему платком, и сказал:

– Сына взяли в солдаты, он до сих пор не вернулся, а его жена…

– Не надо!… – закричал мальчик, давясь пирожком.

– Не бойся, они не чужие. – Старик тихонько продолжал: – Мальчик гордый, самостоятельный. Его мать ушла. Кое-как вдвоем перебиваемся. Коляска у нас старая, зато своя – не нужно платить. Сколько ни заработаем, все наше. Но трудно! Очень трудно!

– Дедушка! – Сяо Маэр дернул старика за рукав. – Надо взять еще пассажира, а то не на что купить уголь. Давал же человек двадцать медяков до Хоумэня, а ты заупрямился! Чем будем завтра топить?

– Придумаем что-нибудь. Возьму в долг фунтов пять Угольных брикетов.

– И щепы на растопку!

– Да, да! Скорее доедай и пойдем домой! – Старик встал и снова принялся благодарить: – Спасибо вам, братья мои!

Он взял за руку внука, – тот поспешно засовывал в рот последний пирожок, и они направились к выходу.

Старика пошли провожать. Первым вышел Сянцзы взглянуть на коляску.

Коляска была очень старая, лак потрескался, ручки облезли, фонарь еле держался, дуги тента стягивали веревки. Сяо Маэр вытащил из наушников спички, взял одну, чиркнул о подметку и, прикрывая грязными ручонками, чтобы не погасла, зажег фонарь. Старик поплевал на ладони, вздохнул и взялся за ручки.

– Ну, до свиданья, братья!

Сянцзы стоял у двери и глядел им вслед. Старик что-то говорил, но голоса уже почти не было слышно. Тени, одна большая, другая маленькая, то расплывались, то становились отчетливей.

Тяжелое, прежде незнакомое чувство охватило Сянцзы. В мальчике он видел свое прошлое, в старике – будущее. Привыкший беречь каждый грош, Сянцзы был рад, что купил для этих бедняг пирожки. Лишь когда они скрылись из виду, Сянцзы вернулся в чайную. Там снова шумели, смеялись. Но Сянцзы было не до веселья. Он расплатился, вышел, подвез коляску к кинотеатру и стал дожидаться господина Цао.

Ночь выдалась холодная. Ветра не чувствовалось, но в воздухе кружилась пыль, заслоняя звезды, – видимо, где-то высоко гулял бешеный ветер. Земля потрескалась от мороза и словно поседела, дорога стала твердой и неровной. Сянцзы, постояв у кино, замерз, но возвращаться в чайную не хотелось. Он думал о своей жизни. Старик с мальчиком разбили его самую заветную мечту – ведь у них была своя коляска, а что толку? С самого первого дня, как только Сянцзы стал рикшей, он мечтал приобрести коляску и ради этого до сих пор мыкался целыми днями. Потому он и не хотел сходиться с Хуню, что рассчитывал купить коляску, собрать деньжат и взять в жены достойную девушку. Но вот он видел Сяо Маэра. Разве не ждет его будущего сына такая же участь? Может, напрасно он пренебрегает Хуню? Если нет выхода из этого заколдованного круга, не все ли равно, кто станет его женой? К тому же у Хуню несколько колясок, почему же не попользоваться даровым счастьем? Он ничуть не лучше других, так что нечего привередничать. Хуню так Хуню! Какая разница!