Долгое время они молчали, глядя на луну, которая поднялась и освещала теперь спящий город.

— Ты, — сказал наконец Руми уверенно, — и есть Андреас.

— Между тем Андреасом, — ответил ему его спутник, — который танцевал в Копенгагене, и сидящим перед тобой Якобом целая пропасть.

— Но очень может быть, — заметил Руми, — что и Андреас где-то сидит сейчас на палубе судна и смотрит на луну.

— Да, — ответил Якоб, — очень может быть.

— Кто-нибудь, — спросил мусульманин, — научился чему-нибудь на примере Андреаса? Кто-нибудь из публики попал с ним в Рай?

— Нет, — сказал Якоб. — Он попал туда в одиночестве.

— Кто же тогда чему-нибудь научился? — спросил Руми.

— Я, — ответил Якоб. — Я научился чувствовать себя в стороне от всего, чтобы видеть ясно. И я не могу сказать, кто из действующих лиц этой истории научил меня этому.

В последнее время я пришёл к выводу, что научился ещё кое-чему. В последние недели я перестал жалеть о том, что смотрел на театр, девушку и Андреаса без гнева, как будто я научился видеть всё это глазами другого человека, как будто действительно возможно быть в стороне от всего.

— Чьими глазами? — спросил Руми.

— Глазами хромого мальчика, — ответил Якоб. — И в такие минуты я всех их прощаю.

— Прощение прекрасно, — произнёс Руми. И чистым, тихим, но всё же полным силы голосом, привычным к многочисленной публике, он прочитал:

Тем, кто верит,

ты должен сказать,

что надо простить тех,

кто не стремится в царство Аллаха.

Аллах один

в полной мере вознаградит

людские деяния.

Якоб медленно поднялся на ноги, потянулся и прислонился к натянутому канату. Лунный свет лился на него сквозь паутину такелажа, создавая фантастический костюм арлекина на его плечах. Молодые люди задумчиво смотрели в ночь, не обменявшись более ни словом, но мысли их свернули на одну дорогу и пошли рядом, и они подумали о том, что их общая история теперь имеет два возможных окончания. В эту минуту ещё нельзя было сказать, останутся ли они ждать дальнейших событий, или же отчалят, поднимут парус и направят своё упрямство вниз по реке, и дальше, в море.

Чтобы понять европейскую историю XIX и XX веков, следует обратить свой взгляд на чиновничество. На его загадочное, монотонно настойчивое прилежание, его способность к самоотречению, его глубоко запрятанную и вместе с тем бросающуюся в глаза чувствительность.

Планировать — это значит создавать напряжение. Претворять план в жизнь — значит поддерживать это напряжение. В европейской истории именно чиновничество довело искусство планирования до совершенства. И вместе с тем — искусство создавать и безропотно выносить напряжение.

Сейсмология — это наука о землетрясениях, вызванных напряжениями под поверхностью Земли. Исследование любви — это сейсмология личности и человеческого сообщества. Поэтому когда мир или семья пытаются разглядеть очертания своего будущего, все взоры обращаются на личную жизнь своих детей.

Чтобы стать братом ближнему своему, необходимо сдерживать свою потребность в любви. Чтобы стать гражданином, надо сдерживать её и направлять в определённое русло. Тот, кто сможет посвятить всю свою жизнь этой чувственно-инженерной работе, сможет стать великим чиновником. Того, кто не в состоянии сдерживать свою потребность в любви и не может посвятить этому свою жизнь, ждёт трагический конец. Или судьба художника. Или что-то третье, непредсказуемое.

19 марта 1929 года Томас Ланстад Раскер венчался с Шарлоттой Рёмер в церкви Хольмен в Копенгагене.

Вечером того же дня новобрачные, каждый из своего высокого окна гостиной в квартире отца Томаса, выходящей на канал Фредериксхольм, смотрели, как над столицей заходит солнце. У третьего окна стояла мать Томаса, Элине Ланстад Раскер.

Весь день было пасмурно, теперь же солнечные лучи осветили тучи, и густая золотистая пелена опустилась на церковь Слотскиркен, королевские конюшни и Верховный суд, а в вышине, над церковью, армией и администрацией, небо стало густо-синим.

Элине смотрела на прояснившееся небо, и ей казалось, что она видит длинную вереницу других закатов, и в её сердце прожитые годы слились в один миг счастья, грусти, бурного напряжения и осознания того, что приближается ночь. Она взглянула на сына и невестку, пытаясь отгадать их мысли, и, как уже не раз бывало, задумалась о том, как мало родители знают о своих детях и как плохо человек вообще понимает то, в создании чего он сам принимал участие.

Потом дверь позади них открылась, и в комнате появился Гектор Ланстад Раскер.

Адвокат Верховного суда никогда не остаётся в одиночестве. Куда бы он ни пошёл, за ним повсюду будут следовать тени людей, которых уже нет в живых, но деяния которых остались в памяти датского общества. В восьми поколениях семейство Ланстадов Раскеров — в университетах, министерствах и судах — составляло хребет датской правовой системы, и энергия, поставленная членами семьи на службу справедливости, постепенно накапливалась, передаваясь от отца к сыну как естественная обязанность. К тому, что таким образом было получено в дар, Гектор Ланстад Раскер приложил свой стремительный карьерный взлёт, докторскую диссертацию, победы в Академическом боксёрском клубе, путешествия, знание иностранных языков и членство в различных правлениях, и его собственные заслуги и заслуги других людей сконцентрировались, образовав ореол магнетической силы, окружавший его внушительную фигуру. Эта сила, по-видимому, не покидала его никогда, и сейчас она тоже была при нём. Закрыв обитую кожей двойную внутреннюю дверь и сделав знак трём стоявшим перед ним членам семьи, что им следует занять места вокруг низкого круглого стола, он во всех отношениях закрылся от внешнего мира. Позднее, тем же вечером, огромная квартира наполнится гостями, затем музыкой, но в этот час для четырёх человек существовали только они одни.

В церкви адвокат был в мундире Верховного суда, военный покрой которого, шпага и орден Большого Креста на левой стороне груди подчёркивали его тренированную фигуру и врождённое достоинство. Теперь он переоделся в тёмный элегантный костюм, но ни в одном из обличий, подумала Элине, она его на самом деле не знает.

Её брак со стоящим сейчас перед ней человеком продолжался один год. Незадолго до рождения Томаса он развёлся с ней и переселил её из своей квартиры в другую, на набережной Гамель Стран. Каждый день с тех пор она видела его окна, которые смотрели с побелённого фасада прямо перед собой, словно незрячие, тёмные глазницы на бледном лице, и каждое воскресенье после обеда они с Томасом, пройдя несколько сотен метров вдоль каналов, подходили к тяжёлым воротам и в той комнате, где сейчас накрывали стол для гостей, пили шоколад с Гектором Ланстадом Раскером, который сдержанно, но вежливо беседовал с бывшей супругой, в то время как Томас в матросском костюмчике сидел на краешке стула, посасывая серебряный свисток и глядя на человека, который приходился ему отцом.

Но так велика была исходящая от Гектора Ланстада Раскера сила, так сильно было чувство собственного достоинства, исходящее от Элине, и так скудна полученная от них информация, что расторжение их брака обсуждалось лишь в очень узких кругах и с крайней осторожностью, а им самим никогда не задавали вопросов. Однажды один из мужчин, которые проходили потом через жизнь Элине, страстно и отчаянно пытаясь завладеть всеми отдалёнными уголками её мира и водрузить там свой флаг, потребовал объяснений. Тогда она подошла к окну и посмотрела на воду канала.

— Говорят, — ответила она, — что в ледниковый период против всех законов природы некоторым крупным кошачьим удалось выжить во льдах. Вот таким я и вижу его. Большим саблезубым тигром.