Катурян. (пауза) Когда?

Михал. Чего?

Катурян. Когда я стану знаменитым?

Михал. Когда-нибудь, я же сказал.

Катурян. Они расстреляют нас через полтора часа.

Михал. Ах, да… Теперь ты уже никогда не станешь знаменитым.

Катурян. Они теперь все уничтожат. Они уничтожат нас, они уничтожат мои рассказы. Они все уничтожат.

Михал. Мне кажется, мы, прежде всего, должны думать о себе, а не о твоих рассказах, Катурян.

Катурян. Да-а?

Михал. Да. Это всего лишь бумага.

Катурян. (пауза) Всего лишь что?

Михал. Всего лишь бумага.

Катурян. Если сейчас они придут ко мне и скажут: «Мы уничтожим две вещи из трех: тебя, твоего брата или твои рассказы. Выбирай», то сперва я отдам им тебя, потом себя, но сохраню свои рассказы.

Михал. Ты разбил мне голову.

Катурян. Я заметил.

Михал. (плачет) Ты разбил мне голову!

Катурян. Я уже сказал тебе, что я это заметил.

Михал. Ты сейчас похож на маму и папу.

Катурян. (смеясь) Повтори, что ты сказал?

Михал. Ты похож на маму и папу! Они точно так же били меня и кричали.

Катурян. Это я похож на маму и папу? Давай разберемся…

Михал. Не надо, не начинай…

Катурян. Мама и папа заперли своего первенца в комнате, где мучили его в течение долгих семи лет. Ты заставил мальчика истекать кровью, пока он не скончался. Ты заставил девочку глотать яблоки, пока она не умерла, Бог знает, кого еще ты заставил умирать… И при этом ты не похож на отца и мать, а я, слегка ударивший тебя, оказывается, похож на мать и на отца.

Михал. Да, именно. Так и есть.

Катурян. Я понимаю твою логику, Михал. Я вижу, откуда ты ее берешь.

Михал. Хорошо, молодец.

Катурян. Вот что я тебе скажу. Если бы мама и папа ожили, я уверен, они были бы счастливы: ты стал именно таким мальчиком, которым бы они гордились.

Михал. Замолчи…

Катурян. Да, гордились бы. Ты их точная копия. Почти копия. Тебе всего лишь не хватает козлиной бородки и очков, чтобы стать похожим на отца…

Михал. Замолчи!

Катурян. И горсти драгоценностей, чтобы быть похожей на маму. (старческим голосом) И ты будешь говорить вот так вот, мой дорогой сыночек…

Михал. Прекрати или я убью тебя.

Катурян. Ты не убьешь меня, Михал. Мне уже давно не семь лет, как этим несчастным деткам!

Михал. Я не такой, как они. Я не хотел никого убивать. Я всего лишь разыгрывал твои рассказы.

Катурян. Что ты сделал с третьим ребенком?

Михал. Нет, я тебе сейчас ничего не скажу. Мне и так больно. Голове больно.

Катурян. Ты быстренько все расскажешь, когда они тебя прижмут.

Михал. Я выдержу.

Катурян. Нет, этого ты не выдержишь.

Михал. (тихо) Ты даже представить себе не можешь, что я способен выдержать.

Катурян. (пауза) Да. Ты прав. Я вряд ли смогу понять.

Михал. Когда я сидел здесь и слушал, как ты кричал в соседней комнате, я думал о том, что, может, именно так прошло твое детство. Дай мне сказать, мне виднее.

Катурян. Я знаю, брат.

Михал. Твои пытки длились ровно один час, и ты уже влетел ко мне в комнату, несчастный, больной и сопливый. А теперь попробуй помучаться так всю свою жизнь.

Катурян. Но это ничего не извиняет.

Михал. Это извиняет хотя бы то, что ты убил двоих. Почему это не может извинить меня за тех двух, который я убил?

Катурян. Я убил двоих за то, что они мучили своего ребенка семь лет. Ты убил троих детишек, которые никого никогда не мучили. Вот в чем разница.

Михал. Откуда ты знаешь, мучили они или не мучили. Эта девочка с лезвиями в горле была та еще штучка. Она так орала.

Катурян. Как ты убил третьего ребенка? Говори, Михал! Я хочу знать. Тоже из какого-нибудь рассказа?

Михал. Ммм…

Катурян. Из какого рассказа?

Михал. Ты сойдешь с ума.

Катурян. Да не сойду я с ума.

Михал. Ну… немножко сойдешь.

Катурян. Так, из какого она рассказа?

Михал. Из… ну, понимаешь… она была похожа… на… «Маленького Иисуса». Да, на «Маленького Иисуса».

Катурян. Почему именно «Иисус»?

Михал. (пожимает плечами) Это очень хорошая история. Ты отличный писатель, Катурян. Даже не сомневайся, если услышишь другое мнение.

Катурян. (пауза) И где ты ее оставил?

Михал. Там, где ты похоронил папу и маму. В колодце.

Катурян. (пауза) Бедная глупая девочка.

Михал. Я знаю. Это было ужасно.

Катурян. Надеюсь, что быстро.

Михал. Мгновенно.

Не плачь, брат. Все будет хорошо.

Катурян. Как же будет хорошо? Как вообще может быть теперь все хорошо?

Михал. Не знаю. Ты сам так обычно говоришь в сложной ситуации! «Все будет хорошо». Хотя все совсем не будет хорошо. В любую минуту они могут прийти и расстрелять нас. Ведь правда? А это совсем не хорошо. Это даже почти что наоборот. Да уж. (Пауза.) Интересно, черт возьми, они казнят нас вместе или друг за другом? Хорошо, если вместе. Я бы не хотел в такую минуту быть один.

Катурян. Я ничего не сделал!

Михал. Слушай, даже не начинай. Не раздражай меня. И даже если они неказнят нас вместе, они похоронят нас вместе, в одной могиле, чтобы сэкономить на могильщиках. А я ужасно не хочу лежать в земле один. Это так страшно. Одному в земле, весь свой век, просто ужас! И уж точно, по крайней мере, мы соединимся на небесах, что бы ни случилось. Предстанем перед господом вместе. Давай, кто быстрее, а?

Катурян. В какую часть рая ты хочешь попасть, Михал? Там, где держат детоубийц?

Михал. Нет, не там, где держат детоубийц, жопа ты вонючая. В нормальном раю. Как в фильмах.

Катурян. Хочешь знать, куда ты попадешь после смерти?

Михал. Куда это? Только не говори мне сейчас ничего обидного, я вижу, ты в плохом настроении.

Катурян. Ты попадешь в маленькую комнатку в маленьком доме в маленьком-маленьком лесу, и весь оставшийся век ты будешь жить под надзором – но не под моим надзором, а хуже. Под надзором людей, похожих на маму и папу, они будут ухаживать за тобой именно так, как ухаживали за тобой твои родители. Но только на этот раз меня уже не будет рядом, чтобы вызволить тебя из беды. И знаешь почему? Потому что я буду совсем в другом месте, ведь я не мучил несчастных детишек.

Михал. Это самая обидная вещь, которую кто-либо кому-либо когда-либо говорил. Я больше вообще не хочу с тобой разговаривать.

Катурян. Хорошо. Давай просто посидим в тишине, пока они не придут за нами и не убьют нас.

Михал. Это самая обидная вещь, которую я когда-либо слышал! Я ведь просил не обижать меня. Я сказал: «Не говори мне ничего обидного», и что же ты наделал? Что ты сказал? Ты взял и специально сказал мне самые обидные слова, какие знал.