Он искоса бросил взгляд на мистера Ремингтона, желая удостовериться, какое впечатление произвели его слова. Судя по всему, сей джентльмен был глубоко оскорблен. Одна из его книг была принята к изданию одним из университетов Америки, и у мистера Ремингтона в кармане как раз лежало весьма теплое и лестное для него письмо.

— Я положительно не понимаю, почему вы так говорите! — возмущенно воскликнул мистер Ремингтон. — Это совершенно неверно, совершенно. Американские интеллигенты — люди чрезвычайно широких взглядов, и они охотно признают авторитет иностранных коллег, которые того заслуживают. А народ у них — самый цивилизованный в мире, именно потому, что люди благожелательно относятся к Науке.

Мистер Ривз усиленно заморгал глазами. Не могут же оба мудреца быть правы!

— Но, — сказал он, — ведь надо столько всего знать, чтобы разбираться в Науке: мне вот говорили, что и в десяти тысячах книг она не укладывается. Как же людям, вроде меня, занимающимся практической деятельностью, все это узнать?

— Я не вижу в этом необходимости, — сурово ответствовал мистер Ремингтон. — Каждому юнге и кочегару вовсе не обязательно знать, что делает капитан на своем капитанском мостике. Каждому рабочему в доках не обязательно быть судостроителем. Так и в Государстве, управляемом Наукой, каждому гражданину не обязательно быть ученым. Достаточно, если он будет уважать Науку и повиноваться ее законам. Но вот когда какой-нибудь профан, в силу своего невежества, начинает критиковать ее и препятствовать прогрессу — с этим уже мириться нельзя.

Мистер Ривз чувствовал, что его придавили к ногтю. Надо же что-то на это ответить, подумал он, но что? Он сделал слабую попытку сострить.

— Значит, мы должны помалкивать и делать то, что скажут ученые мужи, нравится нам это или нет?

— Безусловно, — величественно заявил мистер Ремингтон.

— Это что-то похоже на тиранию, — слабо возразил мистер Ривз.

— Законы Науки, — непререкаемым тоном заявил мистер Ремингтон, — неумолимы и необратимы, они не признают исключений. Те, кто научится подчиняться им, выживут; те же, кто этому не научится, погибнут.

— А что бывает, когда ученые придерживаются разных точек зрения? — спросил мистер Ривз.

Мистер Ремингтон ответил не сразу. Он напряг память, стараясь вспомнить соответствующее место из заключительной главы собственной книги.

— Благодаря Науке Человек овладел внешним материальным миром, — возгласил он. — Теперь он должен постичь себя и овладеть своим духовным миром. Это способна сделать только Наука, поэтому доблестным пионерам, не жалеющим жизни ради человечества, должна быть оказана всяческая поддержка, как финансовая, так и любая другая. Когда царство Науки утвердится повсюду, перед человечеством откроются многообразные перспективы прочного счастья и неисчислимые возможности для всестороннего приложения своих сил. Не будет больше ни войн, ни болезней, ни бедности, ни тщетной погони за призрачными миражами, не имеющими под собой научной основы, а возможно, не будет даже и Смерти!

Мистер Ривз ничего не сказал. Да и что тут можно было сказать. Свиньи ублаготворенно хрюкали во сне; легкий ветерок бойко шелестел молодыми листочками на деревьях мистера Фэддимен-Фиша. Мысль мистера Ривза снова перескочила на бекон и свинину.

— Смешно даже подумать, сколько поколений свиней поставляло для нашего завтрака бекон, — сказал он, — и так будет вечно.

— В будущем, — презрительно скривил рот мистер Ремингтон, — не будет никаких свиней. Бекон будет производиться синтетически, на химических заводах. Ну, мне пора: надо немножко пописать. Всего хорошего.

— Минуточку! — сказал мистер Ривз. — А что вы думаете об этом мистере Хиггинс Как-Бишь-Его, хороший он музыкант?

— У этого молодого человека вполне определенное видение будущего, — сказал мистер Ремингтон, — он наделает в мире много шума.

Оставшись один, мистер Ривз набил трубку и пошел по аллее прочь от свинарника. В голове у него был полнейший сумбур. Подобно большинству людей, мистер Ривз имел весьма туманное представление о том, чем занимается Наука. С этим словом было связано у него представление о беспредельных и таинственных силах, которые казались ему столь же чудесными, как заклинания знахаря — непросвещенному африканцу; перед его мысленным взором возникали люди в белых халатах и масках, склонившиеся над пробирками или разрезающие живых собак и морских свинок, чтобы обеспечить ему, мистеру Ривзу, исправно действующую канализацию или избавить его от угрозы рака. В основе же всего лежал Моисеев кодекс догматов, известный под названием «Законы Науки».

Резкая разница во мнениях двух ученых мужей подорвала этот идеал мистера Ривза.

И мистер Ривз ощутил глубочайшее отчаяние, какое овладевает нищими духом, когда их лишают приятного чувства уверенности. Он искал рыбу мудрости, а получил змия распрей и сомнений. Из головы у него не выходила фраза насчет того, что «в будущем не будет никаких свиней». Мистеру Ривзу не нравилась мысль, что некем будет населить его образцовый свинарник при домике «вдали от всей этой суеты». Но даже если свиньи станут такими же бесполезными, как белые слоны, мистер Ривз твердо решил завести их — когда у него появится тот домик. Он не мог поверить, чтобы синтетические заменители ветчины и жареной свинины могли привести к уничтожению живых свиней. По этому важному вопросу он держался резко антиремингтоновской точки зрения, служа тем самым иллюстрацией того печального обстоятельства, что все мы толкуем Науку так, как нам нравится.

Не помогли эти светочи знаний рассеять и туман, царивший у него в голове по поводу мистера Хиггинс-Рэгга. Весьма сомнительно, чтобы мистер Ривз знал, кто такой был дельфийский оракул, но за истекшие полчаса он повстречался с двумя оракулами. Конечно, мистер Ундервуд правильно заметил, что мистер Хиггинс-Рэгг превратил рояль в ударный инструмент, но что это значило — одобрение или неодобрение? Вот это мистеру Ривзу было непонятно. Опять-таки совершенно ясно, что если мистер Хиггинс-Рэгг будет и дальше играть в своем нынешнем стиле, он неизбежно наделает много шума, как и предсказывал мистер Ремингтон, — но считает ли мистер Ремингтон, что этот шум следует субсидировать? Словом, чем больше мистер Ривз размышлял над этими высказываниями, тем больше он терялся в догадках. Платить или не платить — вот в чем вопрос…

Тут мистер Ривз увидел в отдалении элегантную фигуру Энси, спешившего к нему, размахивая длиннопалыми руками и вопя: «Мистер Ривз! Мистер Ривз!» Мистер Ривз поспешно оглянулся в поисках какого-нибудь укрытия — ему даже пришла отчаянная мысль спрятаться в чахлых кустах крыжовника. Слишком поздно! Мчавшийся сломя голову Энси споткнулся о низенькую каменную ступеньку, неуклюже изобразил несколько немыслимых пируэтов, чтобы удержать равновесие, и, схватившись за лодыжку, то жалобно скуля, то непристойно ругаясь, изо всей силы запрыгал на одной ноге. Под влиянием мгновенно пробудившегося человеколюбия мистер Ривз кинулся к нему на помощь.

— Вывихнули лодыжку? — взволнованно спросил он.

— Сломал, сломал! — хныкал Энси. — Я теперь на всю жизнь калека.

— О, господи, надеюсь, что нет, — чрезвычайно обеспокоенный его состоянием, сказал мистер Ривз. — Позвольте я помогу вам добраться до скамьи.

Изо всех сил вцепившись в руку мистера Ривза, Энси неуклюже запрыгал по аллее, оглашая воздух слезливыми причитаниями.

— Черт его знает, какое безобразие! Вся моя жизнь пойдет теперь прахом, а от Руперта, уж конечно, компенсации не жди. Как я страдаю — вы и представить себе не можете. Ну, почему это должно было случиться именно со мной? Почему не с кем-то другим? Никогда бы этого со мной не было, если бы я не стремился помочь другим. В жизни никому больше не стану помогать!

— Обождите, обождите! — стараясь успокоить его, сказал мистер Ривз. — Давайте сначала посмотрим, а вдруг вы можете на нее ступить.

— Ну, конечно, не могу, — хныкал Энси.