— Принять приму, — смягчился Тавалиск, — но и дерзости твоей тоже не забуду. — Кошка, понюхав протянутый ей сыр, шмыгнула прочь. — Продолжай, Гамил.

— Рыцарь, как вы и подозревали, направлялся к Бевлину.

— Известно ли, к чему привела их встреча? — Тавалиск, присев, тыкал сыр забившейся под кушетку кошке.

— Известно, ваше преосвященство. Один из наших шпионов спешно прибыл в город, чтобы доложить об этом.

— Лично? Неслыханное дело. Почему он не прислал гонца? — Архиепископ ухитрился словить кошку за шею и насильно впихивал сыр ей в рот.

— Он считал эти новости настолько важными, ваше преосвященство, что не решился доверить их третьему лицу.

— А быть может, он надеялся, что его наградят?

— Если ваше преосвященство выслушает меня, — с тенью досады ответил Гамил, — то, возможно, сочтет, что этот человек и впрямь заслужил какую-то награду.

— Да ну? Что же он мог такого сообщить? Уж не поразило ли Тирена молнией? А может, Кесмонт восстал из мертвых? Или наш рыцарь оказался самим Борком во плоти?

— Нет, ваше преосвященство. Бевлин умер.

Тавалиск отпустил кошку, с трудом распрямил свое грузное тело и молча подошел к столу. Выбрав наилучшую из стоящих там крепких настоек, он налил себе бокал до краев, даже не подумав угостить Гамила, пропустил хороший глоток и лишь тогда заговорил:

— Насколько надежен сообщивший это человек?

— Он работает на нас уже десять лет, ваше преосвященство, — его преданность и опыт выше всяких похвал.

— Как умер Бевлин?

— Наш шпион в предутренние часы подобрался к самому дому и увидел в окно, что мудрец лежит мертвый на скамье, убитый ножом в сердце. Шпион затаился и стал выжидать. В комнату вошел наш рыцарь, увидел мертвеца — и, что называется, подвинулся.

— Подвинулся?

— Спятил, ваше преосвященство. Шпион говорит, что рыцарь взял мертвеца на руки и просидел так не меньше четырех часов, качая его, как младенца. Шпион уже собирался уйти, но пришел тот воришка, что странствует вместе с рыцарем. Мальчишка поднял Таула, усадил его на стул и прочее — но, когда юнец ненадолго вышел, рыцарь вскочил, сел на коня и ускакал на запад. На другой день мальчик, похоронив Бевлина и заперев дом, последовал за ним — а наш человек поспешил в Рорн.

— Кто же убил мудреца?

— Это-то и странно, ваше преосвященство. Шпион всю ночь наблюдал издали за домом — и после прибытия рыцаря с мальчиком никто не входил и не выходил.

— Самого убийства он не видел?

— Увы, ваше преосвященство, — даже шпионы должны когда-нибудь спать.

Архиепископ провел пальцем по краю бокала. Запах сыра, текущий по комнате к открытому окну, вдруг показался ему неприятным, и он накрыл салфеткой пронизанный голубыми жилками круг.

— Ты хочешь сказать, Гамил, что это сделал рыцарь?

— И да, и нет, ваше преосвященство.

— То есть?

— Может, его рука и направила нож, но действовал он не по своей воле. Его горе, когда он обнаружил тело, доказывает, что он был всего лишь безгласным орудием.

— Ларн, — тихо произнес Тавалиск, скорее для себя, чем для Гамила. — Не прошло и двух месяцев, как рыцарь побывал там. У старейшин этого острова свои далекоидущие планы, и они весьма ловко претворяют эти планы в жизнь. — Архиепископ сложил свои пухлые губы в подобие улыбки. — Вот Бевлин наконец и расплатился за свое вмешательство в их дела.

— Ларн очень злопамятен, ваше преосвященство.

— И тебя это качество, конечно же, восхищает. — Тавалиск снова опустился на стул. — И все-таки... мне кажется, эту запоздалую месть раскусить не так-то просто.

— Почему, ваше преосвященство?

— Ларн знает слишком много для своего же блага, и все благодаря своим проклятым оракулам — это просто нечестно. Мне думается, старый олух Бевлин замышлял нечто такое, что было им не по вкусу.

— Если так, ваше преосвященство, то рыцарь может знать кое-что о намерениях Бевлина.

Тавалиск медленно кивнул.

— Мы все еще следим за ним?

— Да, ваше преосвященство. Через день-другой я рассчитываю узнать, куда он направляется. Наиболее вероятным местом пока представляется Брен. Если он окажется там, наши шпионы уведомят нас о его действиях.

— Прекрасно, Гамил. Можешь идти. Мне надо о многом подумать. — Архиепископ налил себе еще и окликнул секретаря у самых дверей: — Задержись ненадолго, Гамил, — я хочу попросить тебя о небольшой услуге.

— Слушаю, ваше преосвященство.

— Закрой все окна и разведи мне огонь. Я продрог, несмотря на солнце. — Тавалиск посмотрел, как секретарь складывает дрова в очаге. — Нет-нет, Гамил. Так не пойдет. Сперва обдери кору. Я знаю, это займет много времени, но, если уж ты взялся за что-то, надо делать это как следует.

Баралис поднялся на взгорье одним из последних. На подъеме склон еще кое-как защищал от ветра, но здесь задувающий с севера ураган бушевал вовсю. Баралис рассеянно растер пальцы в перчатках, держащие поводья. Путешествие продолжало причинять ему неисчислимые страдания. Мороз тишком пробирался в суставы, лишая их драгоценной гибкости. За все деяния Баралиса первыми расплачивались его руки.

И все же эта позиция на вершине холма имела свои достоинства. Отсюда ему открывался вид на всю колонну, и он сразу же отыскал глазами Мейбора. Баралис ощутил во рту вкус желчи. Плеваться было не в его обычае, и он проглотил горечь, обжегши язык. Как он ненавидел этого человека!

Баралис обозрел лежащую впереди местность. Из-под снега торчали острые верхушки скал. Спуск был более предательским, чем подъем, — тропа круто вилась среди нагромождения камней, и всадники ехали по ней с большой осторожностью.

Время выбрано верно. Мейбор еще только на середине спуска. Если он свалится с лошади там, среди скал и обрывов, ему конец. Его толстая шея переломится, как деревяшка, ударившись о мерзлую землю.

Баралис прикинул, как ехать ему самому. На какое-то время он тоже окажется в опасности. Ворожба, к которой он собирается прибегнуть, требует полной сосредоточенности, и кто-то должен в это время направлять его коня.

Баралис глянул вбок. Кроп сидел скрючившись на громадном боевом коне, и низко надвинутый капюшон не столько защищал от холода, сколько прятал лицо. Баралис знал, как ненавистно его слуге это путешествие. Кроп сторонился людей — и неудивительно, если вспомнить, как они с ним обращались. Люди боялись его, лишь будучи поодиночке или в малом числе, — собравшись в кучу, они принимались его травить. В этой поездке ему тоже не давали покоя, обзывая дубиной стоеросовой и уродской мордой. Баралис охотно сжег бы этих трусов дотла — но еще не пришло время выказывать свою силу открыто.

Пользоваться ею скрытно — дело иное. Баралис поманил к себе Кропа, и тот подъехал. Повинуясь знаку Баралиса, слуга взял под уздцы хозяйского коня — молча, не задавая вопросов. Они ехали в самом хвосте, и никто не видел их, кроме вьючных лошадей.

Убедившись, что Кроп крепко держит поводья, Баралис приступил к делу. Отыскав глазами Мейбора, он перевел взгляд на его коня — великолепного жеребца в самом расцвете сил.

Баралис углубился в себя, и сила, столь знакомая, но от этого не менее дурманящая, поднялась ему навстречу. Приступ тошноты сменился чувством невозвратной потери — Баралис покинул свое тело и вошел в жеребца. В ноздри ударил острый запах лошадиного пота. Баралис наконец-то избавился от леденящего ветра и оказался в тепле.

Живое, пульсирующее тепло охватывало со всех сторон. Все дышало им — шкура, жир, мускулы, костный мозг и сами кости. Действовать следовало быстро: тот, кто надолго задерживался в животном, подвергал себя большой опасности. Баралис поспешно пересек брюшную полость со всеми ее извивами, пробираясь к центру тела. Он чувствовал мощное сокращение легких и остерегался их всасывающей силы. Сердце манило его завораживающим ровным биением: глыба мускулов, оплетенная толстыми жилами, ужасающая своей мощью.

Баралис вошел в ритм его сокращений, подчиняясь притокам и оттокам. Навстречу бил могучий поток крови. Баралис плыл через полости и каналы, пока не добрался до цели. Он нащупал створку из жильной ткани, прочной, как старая кожа, но куда более тонкой, чем шелк, — клапан. Баралис замкнул его в кольцо своей воли — и ринулся назад.