Странно было Маньке слышать, что есть такая земля, куда уходили на покой еретики, радуя Царицу всея государства смирением. Значит, не врали про больницы…

И опять порадовалась, что умеет Благодетельница проявить заботу и о людях, которые не имели уважения к ее сану. Тем более должна была она понять, ибо чистотой помыслов, какие собиралась нести в сердце, затмила бы многих из народа, обозначенного кузнецом, как народ праведный, а по ее разумению, как раз наоборот.

А еще просил господин Упыреев снять пробу с разбойничьего железа. Будто бы его приготовили по его наущению, чтобы катилась она не колобком, а шла, как положено, защемленная в кандалы. Только так Совершенная Женщина не сочла бы ее приход как бессовестное противопоставление своим дражайшим выступлениям.

Манька очень расстроилась, когда поняла, что железо, которое она несла на себе, еще не все. Свое казалось ей уж таким тяжелым, что страшно было высматривать его — но сдуру согласилась и на это. И на том спасибо, что не сразу — может к тому времени она уже свое железо хоть немного и съест, и износит. Но все равно, расстроилась и испугалась. Одно дело, когда железо снаружи, из которого плуги и мечи отливают, а другое, которое и вроде есть, и еще раз есть, а показывается человеку, как мука смертная и нехорошая отметина, а когда щупаешь, более всего сравнить его можно с болезнью и немощью.

Не простое железо, волшебное. И не снять его…

Долго ли шла она, коротко ли, но в стужу и лютый мороз не отступилась. Сначала широкая полноводная река повлекла ее к неистовым ветрам, к морю-океану.

Было в царстве государстве, что некоторые реки текли наоборот, к своим источникам, где уходили в землю. А некоторые текли с горных вершин в сторону моря-океана. Были такие, которые текли с другого моря. И не разберешь сразу-то, куда какая течет. Но цивилизация так быстро развилась, что откуда и куда без разницы, а только воду пить из реки не всем было можно. Когда пили, кто кем становился — это уж как повезет! Сосед выпил, и участок земли у него нарос, а она выпила ту же воду из той же кружки — обернулась козликом. Били ее до тех пор, пока не поняла, что та вода ей не подходила.

Вот и с рекой, которая была в их краях единственной, Манька разобралась не сразу…

Следуя совету, шла она против течения, думая, что идет на болото. И когда вышла на широкий берег, ужаснулась. Буйные ветры рвали небо, страшные завывания ветров схлестнулись с шумом прибоя, который набегал и разбивался о скалы широкими и высокими волнами. И тьма стояла, от которой страшно становилось. Где-то там, в глубине ее рождались образы, наполняясь неощутимой плотью, которые были еще гуще и страшнее, чем тьма. И тянулись к ней, как воинство нечистое, чтобы пытать и казнить.

Манька сильно расстроилась — Благодетельница жила на другом конце государства. Теперь она была дальше, чем когда отправилась в путь. Так долго добиралась, и напрасно.

Делать нечего, поворотила Манька назад.

Но дорога в обратную сторону оказалась легче. Она знала, где можно переночевать, к кому на постой попроситься, кого боятся надобно, а кто пожалеет. Люди узнавали ее и пускали в дом без боязни. Иногда задерживалась на одном месте. Голод не тетка, правдами и неправдами Манька оправдывала себя, когда на неделю-другую забывала о железных караваях, если вдруг сердобольная старушка угощала вместо платы за наколотые дрова, за вымытую избу, за расчищенный с крыши снег. И ровно через год, после того, как отправилась в путь, снова увидела родные места.

Внезапно предстала перед нею родная деревня…

Наступила весна, люди готовились к посевной. Она видела не полностью вспаханные поля, ребятишек, шныряющих по угорам, собирающих первую съестную траву, отощавших за зиму коров и свиней, и стаи грачей и воронья, которое кружилось в небе, выискивая себе пару и собирая червей из-под плуга.

Манька остановилась и присела на пенек, не решаясь идти дальше.

Ничем не могла она похвалиться, воротившись с позором. Получалось, что она как бы крутилась вокруг да около, не испытав своего дела. Именно такой конец прочили ей односельчане. Деньги к тому времени закончились, одежда обветшала и износилась, но она понимала, что не пропадет. Голова на месте, руки-ноги целы. И только здесь, в своей деревне, где ее знала каждая собака, она не хотела от людей ничего. Каждый хоть раз да унизил ее, напомнив о сиротской доле, попрекнул куском хлеба. И не было никого, кто мог бы подбодрить, сказать что-то доброе. Полжизни прожила, а не дождалась. Холодная зима отрезвила ее самонадеянность, былое добродушие сменила озлобленность. Она надсадно кашляла, кровь шла горлом, седые пряди состарили ее на два десятка лет. Мало кто узнал бы в ней прежнюю Маньку — силы покидали ее. Она уже догадывалась, отчего помолодел кузнец господин Упыреев, только не могла объяснить себе, как такое возможно.

Крадучись, Манька проскользнула мимо деревни и обошла все места, в которых могла бы встретить знакомого человека, петляя по лесу и хоронясь от взглядов. Мысли ее были мрачные — и шла, не разбирая дороги.

И незаметно для себя углубилась в глухие места…

Опускался вечер. Тени деревьев расползались, образуя сумрак. Голые стволы упирались вершинами в хмурое небо, под стать настроению, смыкаясь над головой густой кроной. Лес о чем-то шептался, выдавая ее присутствие. Голые стволы не имели просвета, и ни один знакомый шум не доносился до ее уха.

Манька вдруг спохватилась, что становится темно. Она остановилась и оглянулась, вспоминая, с какой стороны пришла. Где была час или два назад? Там, в этом сумраке могли хорониться дикие звери — ей стало страшно.

Она двинулась влево, через полчаса свернула вправо, но лес становился только гуще.

С земли, фыркая, с глухими хлопками крыльев поднялась и расселась на нижних ветвях стая черных крупных глухарей, пристально наблюдая за ней. Где-то в глубине, недалеко от нее, раздалось тявканье лисицы или волчьего выводка.

Манька замерла, облившись холодной испариной.

Заблудилась!

Раздался треск. Мимо, ломая сухостой, неспешным шагом с вальяжным видом проплыл огромный рыжеватый лось. Он еще не сбросил рога, или только что нарастил их… Заметив ее, остановился, повернув в ее сторону королевскую голову, сверкнул миндалинами влажных глаз, раздувая ноздри — скрылся за стволами. Звери ее не боялись. Они будто чего-то ждали, криво оскаливаясь про себя наивным помыслам человека, который рискнул забраться так далеко, забыв, что все животное царство ненавидит его лютой ненавистью за свое вымирание.

Ни живая, ни мертвая от страха, Манька пожалела, что не осталась в деревне. Глупо так рисковать собой. Ну, посмешила бы людей — мало смеялись?

И так обидно стало, что села она под елью и горько заплакала.

Трудно дался ей этот год. И хотела бы отказаться от задумки, но как открыть тайну железа, которое не убывало, а прибывало, заключая в себе, как только забывала о нем?! Боль от железа не проходила — как мельничные жернова молотило оно ее силу, убивая всякую надежду. И три пары железных обуток разом оказывались на ногах, три посоха в руке, три железных каравая, открываясь всякий раз, как только губы ее исторгали жалобный стон. «Ну почему? За что?» — думала она, вспоминая, теплый голос, который успокаивал когда-то и обещал, что все в ее руках, поднимая и убаюкивая.

На ту пору Дьявол, отвлекшись от дел своих, заметил Маньку и удивленно почесал затылок.

Шутка ли, самая богатая праведница государства, на которую без умиления взглянуть не мог даже он, потеряла из виду своего вола, который раздражал уже тем, что не имел уважения к хозяйке?! Он противно выругался, захлопнул книгу, где записывал имена избегших мучительной смерти во второй раз (коя, впрочем, последние пару тысяч лет была ему без особой надобности). Собрался с мест космической долготы и ширины в одной точке и пристроился к Маньке со словами:

— Что плачешь, красная девица? Али с дуру в лес пошла, али имеешь на сей счет какое представление? — вкрадчиво спросил он, заглядывая дуре в глаза, будто не надеялся, что она его увидит.