— А мы сие сделали по своему присяжному долгу. Имеем указ. — Власьев протянул Мировичу какую-то бумагу, но тот отмахнулся, читать не стал.

Власьев поспешил бумагу спрятать.

Из показаний капитана Власьева и поручика Чекина, записанных протоколистом:

«Как они увидели, что привезенную пушку стали заряжать и действительно зарядили, в таком случае видя сей страх и не находя себе инако в состоянии быть, как только для спасения всей команды от напрасной и безвременной смерти, сему внутреннему и сугубо злейшему неприятелю уступить, но не ранее, пока, как уже та особа, получением коей Мирович себя ласкал и за главнейшую себе добычу иметь доставлял, жизнею от них, Власьева и Чекина, истреблена была…»

В донесении Чекина Панину (он написал отдельный рапорт), отправленном сразу после кровавых событий, сказано понятней и лаконичней: «Наши отбили неприятеля, они вторично наступать начали и взяли пушку, и мы, видя превосходную силу, арестанта обще с капитаном умертвили».

Никаких покаяний и оправданий. Деловой отчет о выполнении данного им секретного приказа.

Из донесения английского секретного агента за № 9254 (в осведомленности его мы могли уже убедиться):

«Власьев и Чекин напали с обнаженными шпагами на несчастного принца, который проснулся от шума и выскочил из постели. Он защищался от их ударов и хотя был ранен в руку, он сломал одному из них шпагу; тогда, не имея никакого оружия и почти совершенно нагой, но вооруженный отчаянием, он продолжал сильно сопротивляться, пока наконец они его не одолели и не ранили во многих местах; тут наконец он был окончательно умерщвлен одним из офицеров, который проколол его насквозь сзади».

По слухам, которые ходили в Петербурге, это сделал капитан Власьев.

Мирович стоял в полной растерянности над мертвым телом в луже крови.

Солдаты за его спиной грозно зароптали. Один замахнулся на Чекина. Другой приставил штык к груди Власьева. Мирович еле удержал их.

— Теперь уже помощи нам никакой не будет, и они правы, а мы виноваты, — сказал он.

Он встал на колени прямо в кровавую лужу и поцеловал у мертвеца руку.

По его приказанию солдаты положили покойного на койку и вынесли из казармы. Печальная и странная процессия двинулась по крепости: впереди несли труп на походной койке, сопровождаемый «всей в расстройке находящейся командой». Сзади шел, понурившись, Мирович с ружьем и шпагой в руках. За ним, чуть поотстав, вели под охраной Власьева и Чекина.

Солдаты построились в четыре шеренги. Перед фруктом поставили койку с телом убитого Ивана.

Уже взошло солнце и просвечивало сквозь туман, постепенно разгоняя его. В поселке за рекой заголосили петухи, приветствуя новый день.

— Теперь, — сказал Мирович, — отдам последний долг своего офицерства, — и велел бить в барабан к утренней побудке.

Команде он приказал в честь покойного взять ружья на караул, барабанщику «бить полный поход». Торжественно отсалютовав покойному шпагой по всем правилам воинского артикула, Мирович склонился над ним, опять поцеловал быстро холодевшую руку и, повернувшись к солдатам, сказал:

— Вот, господа, наш государь Иоанн Антонович. Теперь мы не столь счастливы, как бессчастны, а всех больше за то я претерплю. Вы не виноваты. Вы не ведали, что я задумал сделать. Я один за всех вас ответствовать и все мучения снести должен.

Он стал обходить шеренгу за шеренгой и целовать всех солдат.

Когда он подошел уже к последней шеренге, к нему, спеша выслужиться, подскочил сзади капрал Миронов, начал вырывать у него шпагу. Тут же подоспел и комендант Бередников. Вдвоем они сорвали с Мировича нагрудный офицерский знак, скрутили ему руки. Бередников приказал солдатам взять его под стражу.

Туман уже совсем рассеялся, его словно и не бывало. Ярко светило утреннее солнце, и, пригретые им, весело перекликались птицы в садике у комендантского дома.

Вскоре в крепость прибыл командир Смоленского полка Римский-Корсаков в сопровождении секунд-майора Кудрявого.

— Вот, господин полковник, — с горечью сказал ему Мирович, — может, вы живого Ивана Антоновича не видели, так теперь на мертвого посмотрите. Он теперь не духом, а телом кланяется вам.

«Но полковник, ничего на то не сказав, прошел мимо, а меня повели под арест». (Из показаний Мировича.)

Командир пунктуальный и аккуратный, Римский-Корсаков «по восстановлению полной тишины» приказал выстроиться всем солдатам — и караульной команды и гарнизонной — и произвести перекличку. О результатах ее тут же составили протокол. В нем деловито подвели итоги:

«И хотя в караульной под предводительством Мировича команде действительно 38 человек точно действующих, а гарнизонной команды всех чинов 16 человек было и всеми оными с обеих сторон во время того мятежа выпалено было патронов с пулями 124, но со всем тем ни одного человека раненого, а меньше еще убитого, ни в которой команде не имелось, что не иному приписать можно, как по части тогда чрезвычайно велико состоящему туману, по части ж, что фронтовая команда на высоком, гарнизонная же в низком и несколько покрытом месте состояли, а еще в ночной поре, когда люди, от сна вставши, по большей части может не вовсе в настоящую память вошли»…

Итак, все обошлось благополучно, без потерь, если не считать одного убитого, о котором в протоколе даже не упоминали.

Из письма Панина коменданту Бередникову от 6 июля 1764 года:

«Репорт ваш от вчерашнего числа я сегодня перед полуднем получил исправно. Учиненное злодейство и измена на карауле в крепости вашей находившегося Смоленского полку поручика Мировича (в спешке повысил его в чине. — Г. Г.) я с таким же удивлением в нем увидел, с каким совершенным удовольствием тут же нахожу вашего высокоблагородия и господ капитана Власьева и поручика Чекина оказанную присяжную верность к своей всемилостивейшей самодержице и к любезному отечеству, за что я первою должностью поставляю высочайше мне вверенной по особливой комиссии над вами команды, вас наивернейшим образом обнадежить высокомонаршею ея императорского величества милостью и награждением…»

Отдав необходимые распоряжения насчет содержания Мировича и арестованных солдат его команды под строжайшей охраной; Панин, уже подписав письмо, спохватился и сделал приписку:

«P. S. Мертвое тело безумного арестанта, по поводу которого произошло возмущение, имеете вы сего же числа в ночь с городским священником в крепости вашей предать земле, в церкви или в каком другом месте, где б не было солнечного зноя и теплоты. Нести же его в самой тишине нескольким из тех солдат, которые были у него в карауле».

Приказ Панина выполнили без промедления. Принца похоронили тихо и незаметно.

«На нем положено: штаны суконные красные одни, рубаха, шлафрок голубой и с камзолом, колпак, чулки черные шелковые, башмаки с пряжками, простыня одна…» (Из рапорта Власьева и Чекина Панину.)

Прочие же вещи, оставшиеся от покойного; аккуратно переписали и сдали на склад: штаны суконные кофейного цвету, зеркало, платков бумажных носовых десять, салфеток восемь — и прочая чепуха.

— Шлиссельбургская нелепа, — узнав о случившемся и покачав головой, брезгливо сказала императрица и, неистово перекрестившись, тут же села писать письмо Панину:

«Никита Иванович! Я с великим удивлением читала наши рапорты и все дивы, происшедшие в Шлиссельбурге: руководствие Божие чудное и неиспытанное есть! Я к вашим весьма хорошим распоряжениям инаго прибавить не могу, как только что теперь надлежит следствие над винными производить без огласки и без всякой скрытности (понеже само собой оное дело не может остаться секретно, более двухсот человек[2] имея в нем участие); и того ради велела заготовить указ к генерал-поручику той дивизии, Веймарну, дабы он следствие произвел, который вы ему отдадите, он же человек умный и далее не пойдет, как ему повелено будет… Вы ему сообщите те бумаги, которые для его известия надобны, а прочие у себя храните до моего прибытия».