- Ради протокола. Забыл, что я дипломат? Учти, по сути, в ранге заместителя министра иностранных дел республики.

- И такая персона меня встречает! Меня, человека, по сути, в ранге нуля.

- В ранге друга, сэр.

Они встретились в толпе, но теперь толпа сместилась к круглому навесу, куда должны были привезти чемоданы, их еще долго надо будет дожидаться, томясь в этой жаре, но эта жара и потом никуда не денется, она будет и в машине, она будет и в гостинице, она не уйдет и вечером, не исчезнет и ночью. Не повернуть ли назад? Как это его угораздило согласиться на работу в таком пекле? Выбора не было, дружок, выбора не было. Теперь часто ты будешь принимать решения не потому, что так вот решил, а потому, что выбора у тебя иного нет, иного нет выбора. Но здесь - Захар. Друг, славный малый. Он и позвал, договорился с кем надо, организовал вызов. А выбора не было, выбора не было.

- Пошли к машине, - сказал Захар. - Водителю отдадим твой жетон, и он вмиг притащит чемоданы, вон их уже везут. Давай жетон. О, ты не знаешь еще, что у меня за водитель! Джигит! Озорник! Кудесник по части что достать!

- Туркмен?

- Почему? Алексей. Русский паренек. Ярославский, кажется. Здесь у нас кого только нет, всех городов и весей посланцы. От своего зачина так складывался город. Российские, закавказские, заднепровские, уральские невезуны сбегались. Армяне сюда бежали через Каспий от спровоцированной резни, и тогда же, при царизме, сюда, между прочим, ссылали проштрафившихся армейских офицеров. Пестрое сообщество. Но знаешь, когда ударило горько знаменитое землетрясение сорок восьмого года, убившее половину населения и все тут дома и домишки, а знаешь, ведь не дрогнули здешние жители, не побежали, подняли свой город. И не только туркмены, которым земля эта Родина, но все, все невезуны, бегуны, перекати-поле. Все! Я уважаю, знаешь ли, местное население. Особый характер у народа. Как-никак, а землица-то под ногами, что ни год, в дрожь кидается. Ну, пока не велика эта дрожь. Пока. А вдруг да лихорадка начнется, очередной припадок? Уважаю я здешний народ. Смелые люди!

- С неба огонь, земля сотрясается - славное местечко.

- Но зато - смелые люди.

- Да, вот и я сюда прибежал.

- Не о тебе речь. Я и не подумал. Ты из другого теста, - засуетился Захар, длинный, нескладный, в наряднейшей, иностранного происхождения светлой тройке. А все равно, как ни наряжайся, а крестьянская родовая широкая кость из любого кроя свой крой покажет. Он был крепко скроен, наш Захар, русоволос, простодушен, простецкий совсем парень, хоть и в ранге чуть ли не заместителя министра иностранных дел. И только глаза, небольшие, тоже крестьянские, - из глубины синева, - только глаза у него светили каким-то таким сильным светом, когда и ум в человеке угадываешь, и надежность угадываешь, а надежность в человеке всего дороже.

Алексей, бойкий, веселый, усмешливый, в черноту загоревший, с глазками в таком прищуре, что не углядеть было, что там в них, - вмиг добыл чемодан Знаменского, притащил, явно гордясь, что они такие заграничные, такие кругосветные.

- А чемоданчики-то, Захар Васильевич! А! Не верил вам, когда рассказывали, а теперь поверил. Знавали небось и "мерседесы", и "шевроле" с "люкс-фордами" в придачу. Заметили, никаких наклеек? Нынче не носят. Кофр по коже, по шрамам на ней свой ранг показывает. И еще вот замки с цифровыми комбинациями. Дипломатические кофры!

Тараторя, укладывая чемоданы в багажник старенькой "Волги", Алексей зорко поглядывал из своих прищуров на Знаменского, устанавливая для себя и его собственный ранг. Ну, чемоданы что надо, а сам каков? А сам этот приезжий, из легенды, между прочим, товарищ, тоже был что надо. Тянул! И дело не в том, что одет во все заграничное. Нынче это не диво. В субботу, на толкучке, за час, если, конечно, повезет, можно раздобыть и эти штанята фирменные, и эту гонконговскую рубаху с погонами, которые, отстегни их, могут рукава держать. Удобная штука. Материальчик такой, что потей под ним сколько угодно, а пот не проступит. Ветерок чуть дунул, а тебе прохлада. Нет, этот тянул сам по себе, хотя и одежда тоже роль играла. Алексей сказал:

- Рубашечка у вас ну прямо для наших мест! В Гонконге брали?

- Какая осведомленность, - улыбнулся Знаменский широко, приязненно, выложился для этого малого, еще не зная, как всякий приезжий, кому как себя подавать, и уже не умея, - в растерянности жил, - оценивать человека с первого взгляда, даже полувзгляда, а умелость эта, наука эта им вроде бы была освоена, и давно. Все разлеталось, потери ощущались по всем линиям, он растерялся перед жизнью и знал, что растерялся. Стал путаться: не то говорить, не так себя вести. Вот улыбнулся этому бараночнику, будто королю Иордании. Господи, а он знал этого короля, седенького такого короля, веселостью и даже озорством не пускающего себя в старость. Господи, он знал его, был у него в гостях, в громадной машине с ним сидел, куда-то они ехали веселиться... Вспомнил и не поверил себе. Не было этого! Но все помнилось, вспомнилось. Сожженная зноем древняя земля, путь паломников трех религий, близкие горы, могучие деревья вдоль шоссе и улыбчивый, коротко стриженный, седенький мужчина в простейшей, распахнутой на седой груди рубашечке, но это - король, и то, что он король, понимаешь по одному всего перстню на безымянном пальце, по камушку в том перстне размером с голубиное яйцо. Вон дворец какого-то богача на склоне холма и вот этот камушек. Они в одной цене.

- Ты куда смотришь? - спросил Захар. Они уже ехали по шоссе от аэропорта в город, по изнемогшей от жара асфальтовой полосе, пролегшей извивами между домами-новостройками, в которых слепили, будто плавились, стекла. - Не смотри пока, вот въедем в город, на проспект Свободы, там тебе понравится.

- Не буду смотреть, - сказал Знаменский и поглядел на эти дома-коробки, на землю вокруг, такую же древнюю, как та, еще стоявшая в глазах.

- Не смотри, не смотри, сейчас грянет город.

- Уже успел влюбиться в свой Ашхабад?

- Знаешь, а в нем что-то есть. Привораживает. Многие так считают. Но, конечно, тебе, понаглядевшемуся...

- Мы товарищу покажем такие уголки, - оглянулся Алексей, сверкнув молниями прищуренных глазок, - что... А как вы насчет дам?

- Алексей! - строго одернул его Захар Васильевич, не шутя рассердившись. - Ну бабник, спасения нет!

- Это точно, разные мы, - сказал Алексей. - А в общем-то, все мы бабники. Только один маскируется, тихарит, а другой - душа нараспашку.

- Ты на что намекаешь, это кто же тихарит? - Захар Васильевич даже покраснел от негодования.

- Не о вас речь, Захар Васильевич, начальство вне подозрений. Да вам, дипломатам, и нельзя.

- Что - нельзя? - спросил Знаменский.

- Все нельзя. Закованный народ. А чуть что, на коллегию.

- Это так, - и усмехнулся и погрустнел опять Знаменский. - Это уж точно.

- Дамы, дамы, погубят они нас, - сказал Алексей, старательно крутя баранку, обходил как раз пылящий и зловонный самосвал.

- Это уж точно! - повеселел Знаменский. Нравился ему этот парень. - Но, Алексей, об этом догадались еще задолго до вас.

- А мне какая разница, что кто-то догадался, главное, что я сам догадался. Но поздно. И наука не впрок. Третий раз развожусь.

- Вот такой он у нас, - сказал Захар Васильевич. - Ох, Алексей, займусь я тобой!

- А нас учи, не учи, а мы такие, какие есть. Характер - штука железная. Верно говорю, Ростислав Юрьевич?

- Железо гнется, утверждают.

- Не знаю. Я бы рад согнуться, а смотрю, и опять занесло. Куда, кричу, куда ты меня тащишь?! - это я характеру своему, а он знай себе тащит.

- И затаскивает в очередной шалман, - сказал Захар Васильевич. Погибнет, честное слово. Спасибо, хоть пьет только по выходным.

- А в другие дни водителю нельзя, - сказал Алексей.

- А как же характер? - спросил Знаменский.

- Так я же не пьяница, у меня в другом вопросе катастрофа.