Но почему тревога гонит его от одного борта к другому? Что насторожило его? Рюрик идёт на корму, внимательно всматривается в лица воинов. Они спокойны. Так же спокоен рядом с кормчим и брат Синеус.

   — Ты не заметил чего-нибудь необычного?

Прежде чем ответить, Синеус внимательно всматривается в предрассветную мглу.

   — Всё спокойно, Рюрик. Даны спят, нас не ждут.

Вот откуда предчувствие беды. На реке они не встретили ни одного челна.

   — Поворот! — резко командует Рюрик.

Удивлённые глаза кормщика. Открыл от неожиданности рот Синеус. Замерли на мгновенье с поднятыми вёслами гребцы. Но тут же по знаку кормщика вёсла левого борта двинулись назад, гребцы правого, дугами изогнув спины, сделали мощный рывок вперёд. «Гонитель бурь» развернулся на месте.

...Они всё же успели. Прорвались через незаконченные заграждения данов.

Не будет у «Гонителя бурь» напарника. Пока. И не состоялась встреча с Ториром. Пока. Но дружина уверовала в предвидение своего предводителя. Навсегда.

— Ты ж не юноша, сам понимаешь... — выговаривал Боремир. — Надо было сразу в реку идти, а ты у побережья сколько дней проболтался, насторожил данов... Готовь новый поход.

В зимнюю бурную непогоду к Рюгену прибило ладью рыбаков. От них узнали: король Готфрид повелел быть хранителем побережья какому-то графу. Имени его рыбаки не знали. Да и что толку в имени, если никто из них не мог сообщить, где Торир. Проклятый ярл исчез.

Дальнейшее пребывание на острове становилось для Рюрика бессмысленным. Кто он? Воевода дружины на службе ранов? Нет и ещё раз нет. Воевода, зависимый от них? Нет и опять же нет. Сам по себе, и с ним сотня дружинников. Такое не могло длиться долго. Но он ещё поживёт у ранов. И будет искать след Торира.

Рука мужчины гладила в забытьи обнажённую грудь женщины. Благодарно. Нежно и сильно. И женщина, только что испытавшая восторг любви, вновь готова была отдать своё истомившееся тело этим сильным и нежным рукам. Но чуяла сердцем — только что неистовый и ненасытный, он уже отдалялся от неё, уходил мыслями в свой, пугающий её неизвестностью, мир. И чтобы удержать его в этой чудесной близости двоих, она уткнулась лицом в его широкое плечо, и он услышал её приглушённый счастливый шёпот:

   — Гостомыслушко, лада мой, я опять не праздна...

Мужчина обнял женщину, осторожно прижал к груди.

   — Жданка моя...

Конечно, он рад. Даже теперь, когда они проводят ночь в наскоро слаженном шалаше, уйдя из охотничьей избушки, заполненной освобождёнными дружинниками и забравшимися на полати детьми. И неизвестно, когда они возвернутся в свою избу, и возвратятся ли вообще, и увидит ли она вдругорядь Новеград. Впереди всё неведомо. Даже то, где ей придётся рожать ребёнка.

   — Сына тебе ещё одного рожу, лада, — гладила она его бороду, и ни Новеграда, ни варягов, никого промеж них не было. Засмеялась, счастливая: — Нет, не хочу больше сыновей. Дочерь себе рожу. Милославой нареку и тебе не отдам. Хватит с тебя четырёх воинов...

   — Воинов, — эхом откликнулся Гостомысл. — Мало их у меня, Жданка, а надобно много. Жаль, нашим ещё расти и расти.

   — Вырастут такими же непоседами, как ты, я их и видеть-то не буду...

   — Ты рожай, бабье дело рожать, — невпопад ответил муж, и Жданка поняла, что Гостомысл опять ушёл в свой мир, теперь уже окончательно. — Слушай, что я удумал, — поднял он голову. — Оставаться тебе здесь с ребятнёй нельзя — и голодно, и зима, гляди, не задержится. Мне возле вас не сидеть, я отныне по соседям бродить учну, поднимать их на варягов. Сколь продлится дело — неведомо, да и жив ли останусь — тож...

   — Типун тебе... — заикнулась было Жданка, но он прервал её.

   — Помолчи, лада, дослушай. Не один я ту думу думал. Нам с варягами соседями добрыми не быть. Мню, и новеградцы скоро спохватятся, дани-то давать на прокорм такой оравы... Конунг Торир грозится и с соседей наших дани брать. Ну-ну, поглядим, как соседи воспримут. Мало радости, чай, будет. А ежели их разогреть-распалить, так и до горячего дойдут. Сами дойдут, варягов припекут. Да надо так припечь, чтобы не позднее осени за море убрались...

   — До осени мы с ребятами и здесь проживём, — настроилась на деловой лад и Жданка. — Знаешь, как Прибыслав птицу стрелой бьёт? Рыба, ягоды, грибы на подходе...

   — Нет, лада. Я так мозгую, а Торир инако: не набегом пришли, а навсегда. Так что, думаю, сковырнуть его не просто будет. Как бы он улещать наших словен не стал, а то сдуру-то и соседей примучивать вместе с ним отправятся. — Помолчал и добавил задумчиво: — Не должно бы того случиться, новеградцы злы на варягов за грабёж... Как бы ни повернулось, тебе уходить с Чёрного озера надо. Недалече тут, вдруг случаем налезут. Пойдёшь к кривским, в Плесков...

   — К Светланке? Да хоть завтрева. Сколь лет мы с ней не видались...

   — Ну вот и ладно, коли тебе по сердцу. О Светланке твоей я, право, забыл, больше на друга-воеводу надежду имею. Он и примет, и помощь окажет, но и Светланка для тебя лишней не будет, — и положил руку ей на живот. — Добраться до Плескова Мстивой тебе поможет. С ним я ещё трёх дружинников посылаю, так что ребят и тебя доставят с оберегой. Ты токмо в Плескове их около себя не держи. Делов у них и своих хватит. На том и порешим, Жданка моя. Живи в Плескове, жди меня али вестей. Коли прослышишь, что Новеград от варягов свободен, а я задержусь, сама добирайся в град наш. А теперь поспим малый час, заутро в дорогу отправляться.

   — ...Ты одно крепко-накрепко помни, Мстивой. Как хошь с кривскими говори, но они должны понять, что беда у их порога уже стоит. Угрозы Торира — не пустые угрозы. Он пойдёт на них походом, и, думаю, скоро. Пусть готовы будут встретить варягов не так, как мы встретили. Чем крепче кривские их побьют, тем нам легче будет. Тебя учить не надо. Напросись в дружину воеводы Хоробрита, помогай ему. До битвы дойдёт — знаю, в стороне не останешься. Но... береги себя. Ты ещё здесь, в Новеграде, понадобишься. Мы с тобой перед словенами провинились, нам ту вину и смывать, хошь кровью, хошь слезами. Но в Новеграде быть дружине, и никакой боле князь-старейшина не воспротивится этому.

Мстивой, — борода за полдня позора поседела, — согласно наклонил голову. Этого Гостомысл мог бы ему и не говорить.

   — Готовыми надо быть ко всему, друг-побратим, — продолжал Гостомысл. — Варяжская дружина могуча. Торир может покорить всех наших соседей поодиночке. Нет? А что мы знаем о нём и его дружине? То-то и оно. Не хочется думать об этом, а что поделаешь. И к такому надо быть готовым. И если случится беда, ты кривских не покидай. Греть да распалять их станешь. Ты — там, они, — Гостомысл кивнул в сторону готовых в дорогу дружинников, — в других местах. Я на малое время к чудинам проберусь, а потом в Новеград возвернусь. Соседи соседями, их помощь крайне понадобится, но главное — словен своих поднять. Ты помни о том и вести мне шли. Давай поспешать, друг Мстивой, к осени надобно землю от варягов ослобонить...

Чтобы с выгодой свой товар на чужой обменять, без сказки-присказки никак не обойтись. Уж так новеградец разукрасит речь о своей секире, что дороже её, кажется, на земле ничего не может быть. Для чудина какого-нибудь, всю жизнь бродящего по болотам, они, болота, гнилым местом и остаются. Разве что походя спелую, солнечным соком наполненную ягоду-морошку поднять можно да в рот бросить. Ну птицу глупую, до тех же ягод охочую, стрелкой сшибить...

А новеградец поёт-заливается, как его сородичи мостят болото, из воды-мокроты да грязи черпаками руду черпают, а она-то неподъёмной тяжести, руки отваливаются. Ты пестери-то да корзины на берег выволоки, руду высуши, сор-то лишний выбери, пестами её побей-размельчи, потом в домницу-вздымницу засыпай. Что за домница? А печь такая. Такая, да не простая. Круглая, сводчатая, сверху в неё уголь берёзовый засыпается, потом руда, затем снова уголь и опять руда, до верха. Засыпал — свод замажь. Снизу трубки глиняные подведи и дуй в них воздух, чтобы уголь, значит, горел веселей и ровно. От жары руда слезой плавится и вниз стекает-собирается.