Раздосадованный Торгрим повелел было выйти в море дружине, чтобы доказать потерявшим храбрость, что Тор не сердится на род, что погибшие сами виноваты — ушли далеко от берега, не сумев распознать надвигающейся бури. Но Ламби отозвал его в сторону, чтобы никто не слышал, и немногословно растолковал неразумность решения:

   — Дело воинов — сражаться и оберегать род. Пусть рыбу ловят те, кто занимается этим всю жизнь. Ты хочешь потерять лицо?

Пришлось согласиться.

Потом прибежал один из бондов с жалобой, что ночью из его загона неведомо куда пропал скот. Торгрим наказал нерадивого:

   — Не мог построить крепкого загона, иди, неумеха, ловить рыбу. Твоя земля перейдёт к более умелому и расторопному...

Старики молча покивали головами: справедливо, пусть будет так. Конечно, справедливо. Из-за лени одного не должны страдать многие.

Но случай повторился. Потом ещё и ещё. Пропадали овцы, следы коров и коней выводили к каменистой дороге. Торгрим перестал наказывать бондов. Одного из них нашли с разрубленной головой, хижина его догорала. Жена убитого, прижимая к себе детей, могла сказать немногое:

— Люди... много людей... С мечами и копьями... Не знаю их...

Гуннар? Неужели конунг унизился до разбоя? Может быть, какой-нибудь ярл из дальней долины решил таким путём поправить дела рода? Бывало и такое.

Дружина с вечера выезжала к дороге, пряталась в зарослях кустарника. Торгрим чутко вслушивался в тишину. Три ночи прошли спокойно. В четвёртую, перед рассветом, когда веки смыкаются сами собой, послышался негромкий топот копыт. Торгрим на слух насчитал восемь всадников. Поднял руку, подавая сигнал своим садиться в сёдла, и с запоздалым сожалением подумал, что дружину в засаде следовало разделить надвое. Тогда непрошеным гостям податься было бы некуда. А так могут уйти.

И ушли. Торгрим преследовал настойчиво и долго, надеялся на силу коней и злость дружинников. Может, и догнал бы, но за очередным поворотом дороги, вдали, на лужайке, увидел большой отряд всадников. Преследуемые поторопили коней. Отряд неторопливо двинулся им навстречу. В переднем всаднике Торгрим безошибочно признал Кари...

Пришлось на всём скаку поворачивать обратно. Странно, но дружинники конунга не стали их преследовать. А могли бы легко смять на свежих конях.

Торира томила неизвестность. Что-то вокруг неуловимо изменилось — в нём самом, в людях ли, в их отношении к нему или ещё в чём? Он не мог понять. Но чувствовал: изменилось. Для сородичей, соседей по долине и даже для рода Херда он перестал быть человеком, вокруг которого в последнее время вертелись все разговоры. Люди больше не обсуждали, справедливо или нет вызвал он Херда на поединок, честно ли они бились; хуже того — никто больше не гадал, будут ли родичи Херда мстить ему. Пока слухами и пересудами был наполнен, казалось, сам воздух, ярл чувствовал себя уверенно. Говорят — значит, и осуждают, и оправдывают. Ему, конечно, в высшей степени безразлично и то и другое. Так он заявил братьям — Торстейну и Аудуну, но умолчал, что его тревожит решение тинга. Если бы разговоры продолжались до того дня, когда люди долин сядут в ладьи, чтобы отправиться к скале законов, у него было бы немало противников, но достаточно и сторонников.

Но разговоры иссякли, а Торир так и не сумел с достоверностью выяснить, кого же у него больше: друзей или недругов.

Теперь людей больше интересовало другое — предстоящий тинг. Не разбирательство поединка Торира с Хердом, а сам тинг. Никто не знал ничего определённого, но все вдруг уверовали, что на этот раз тинг будет необычным.

   — Чем необычный? — сердился Торир.

В ответ пожимали плечами, неуверенно оправдывались:

   — Так говорят...

Неожиданно к Ториру прибыл гонец: молчаливый воин в годах, щедро попятнанный шрамами меча. Коротко сообщил, что с ним, Ториром, желает встретиться ярл Торгрим. Придётся ли по душе такая встреча старейшине рода?

   — Торгрим? — напрягая память, переспросил Торир. — A-а... вспомнил. Младший сын старого законоговорителя Эгмунда. Слышал о нём. Что нужно твоему ярлу от меня?

Воин удивлённо приподнял бровь.

«Пусть Норны завяжут узелок на волосе моей судьбы, — с внезапным раздражением подумал Торир. — С какой стати я спрашиваю у воина о делах «то ярла? Он гонец, его дело — передать весть и привезти ответ».

Но вопрос задан. Воин вправе уклониться от ответа, сославшись на незнание, или ответить в меру своей осведомлённости.

Чтобы смягчить впечатление от резкости, Торир поспешил задать другой, традиционный вопрос:

   — Твоё лицо в шрамах. Ты отважный воин. Назови мне своё имя.

   — Я — Ламби, сын Торлейва, — скупо улыбнулся гонец. Похвала ярла, видимо, пришлась ему по душе. Но тут же лицо его приняло обычное суровое выражение. — Нас теснит конунг Гуннар. Об этом речь моего ярла к тебе...

Торир обрадовался, но внешне выразил озабоченность.

   — Конунг... Слишком он возомнил о себе. Передай Торгриму: жду его. Воинам легче сражаться плечом к плечу, чем порознь...

Ламби уехал. Торир долго обдумывал последствия нежданного союза с родом законоговорителя Эгмунда. Как ни прикидывал, выходило одно: союз сулил только выгоду. Даже если тинг приговорит его к изгнанию, люди Торгрима будут на его стороне. Это могло пригодиться. Впереди неизвестность...

Торир встретил Торгрима по обычаю: гостеприимно и пышно. Не только сам ярл, но и все его дружинники получили хорошие подарки: кто кусок узорчатой ткани, кто кубок для вина, иной же сунул за пазуху эйрир серебра. В котлах варились бараньи туши. Домочадцы готовили пиршество.

Прибывшие с Торгримом дружинники, вначале настороженные, приветливо переглядывались с воинами Торира. Там, где тебя встречают пиром, заботиться о близости меча не приходится.

Ярл показывал Торгриму хозяйство рода. В первый день по приезде гостя говорить с ним о важном — потерять лицо.

...Торир мрачно слушал Торгрима. После вчерашнего пира побаливала голова. Он уже рассказал ярлу о своей стычке с конунгом. Казалось, Торир слушал его невнимательно, не торопил заинтересованными вопросами, не выражал негодования. Сидел углублённый в себя, опустив голову, упорно не отводил глаз от камешка под ногами — не поймёшь, осуждает ли Гуннара или безразличны ему злоключения рода Эгмунда. И вскинул голову только однажды, словно перед глазами блеснул клинок врага, когда он, Торгрим, сказал, что разбойной дружиной конунга предводительствовал Кари.

   — Ты не ошибся?

   — Нет. Его нельзя спутать ни с кем. Шрам на лбу, — уверенно ответил Торгрим.

И опять молчал Торир. Молчал долго и после того, как молодой ярл окончил свой невесёлый рассказ. В тишине было хорошо слышно, как воины обеих дружин лениво перебрасывались замечаниями о вчерашнем пире: кто больше выпил, и кто до последнего удержался за столом. В душе Торгрима медленно росло раздражение — почему так упорно молчит Торир, не зря ли приехал к нему, может ли он понять угрозу родам от задуманного Гуннаром?

Но Торир заговорил, и Торгрим с удивлением обнаружил, что тот значительно лучше самого Торгрима понял задуманное конунгом. И с первых же слов, совсем неожиданно, он осудил Торгрима.

   — С врагом никогда нельзя быть честным и открытым. Ты понял, что Гуннар враг нам, всем нам. И вести себя надо было, как в стане врага. Умышленно согласиться с его доводами, показать, что тебе нравится его предложение. Уйти другом, и только потом действовать. Теперь я начинаю понимать, почему люди долин перестали говорить о моём поединке с Хердом. Гуннар действует исподтишка — он ещё до тинга заставляет роды обсуждать его предложение объединиться. Если бы ты не предупредил его о своём несогласии и раньше приехал ко мне, можно было бы попытаться противостоять ему, объяснить людям, что к чему. Теперь поздно. Задули злые ветры, скоро тинг...

   — Ты думаешь, он осмелится выйти со своим предложением на тинг?

   — Ты молод, и я не часто видел тебя на тингах. Не обижайся, в этом нет для тебя позора. Но знай, Гуннар не первый раз будет делать такую попытку. Было и раньше...