— Безмозглые замшелые пни! Не хотят ничего видеть дальше собственного носа. Наверняка Гуннар каждому наплёл, каким почётом и уважением он будет пользоваться у него. А они и уши развесили. Ждите. Будет вам почёт — сидеть на заднем дворе. Не такой Гуннар дурак, чтобы делить с вами власть...

   — Торир, ты ругаешь старейшин за то, что они не согласились на немедленное открытие тинга. — рассудительно остановил его Торгрим. — Успокойся, и поймёшь, что ты не прав. Пусть с отсрочкой, но они всё же согласились с твоим предложением. Может быть, Гуннар завтра и не явится.

   — Как бы не так, — зло сверкнул глазами Торир. — Думаешь, у него здесь мало соглядатаев? Уверен, кто-нибудь уже помчался к нему. Донесут, что мы с тобой пытались настроить старейшин против него.

   — Ты сам говорил: это борьба. Но старейшины тут ни при чём. Люди долин собрались решать что-то важное, но многие не знают — что. Согласись, твой поединок с Хердом и другие подобные дела для них не так уж важны. Старейшины по-своему правы, не торопясь открывать тинг, и не стоит их ругать.

   — Значит, по-твоему, нам надо сидеть сложа руки и ждать, когда появится Гуннар и начнёт прельщать объединением? А несогласных — в изгнание, так, что ли? Тем более что родам тесно в долинах.

   — Я не говорил, что нам надо сидеть сложа руки. Помимо старейшин есть ещё ярлы и дружинники. У скалы законов их слово не менее важно...

   — Славная мысль, брат, — обрадовался Торир и крепко встряхнул Торгрима за плечи. — Будем говорить с воинами. Не все же, как Кари, захотят идти на службу к конунгу.

Гуннар прибыл на следующий день.

Люди долин собирались у скалы законов с незапамятных времён. Громадный камень причудливой формы, напоминающий сидящего ворона с опущенной к земле головой, возвышался над долиной на четыре человеческих роста. Желающий говорить с народом поднимался на скалу, складывал оружие к изображению грозного Одина, дабы все видели, что он не мечом и копьём, а словом ищет и добивается правды.

Площадка перед скалой была настолько утрамбована, что трава на ней не росла даже в начале лета. Люди располагались на площадке, не теснясь. У самой скалы, лицом к ней, впереди всех рассаживались старейшины. Выслушав говорящего со скалы, присутствующие криком, одобрительным или негодующим, выражали своё отношение к разбираемому делу. Старейшины чутко внимали голосам. Окончательное решение принадлежало им, но ни один старейшина не рискнул бы высказаться против воли народа. Законоговоритель объявлял мнение старейшин людям долин. Оно становилось решением тинга. Невыполнившего решение могли объявить вне закона. В этом случае его жизнью мог распоряжаться любой человек, даже раб. Страшное наказание. Для провинившегося, если он дорожил жизнью, оставался единственный путь — покинуть землю долин и фиордов.

...Тинг открылся на рассвете. В молчаливом окружении соген людей старейшины, совершая обряд, обошли скалу законов. Под козырьком камня — «головой» ворона — смутным пятном серела замшелая дверь пещеры, придавленная валуном. Старейшины откатили валун и скрылись за дверью. Что они делали в пещере, никто не знал, так же как мало кто видел, что скрывала она в своей темноте.

Первым из пещеры вышел законоговоритель. Он осторожно нёс деревянное резное изображение Одина. Губы бога алели свежей кровью.

В сопровождении старейшин законоговоритель тяжело поднялся на вершину скалы и поставил Одина на площадку лицом к людям. Бог с незрячими глазами привычно вознёсся над толпой. Старейшины первыми простёрлись перед Одином, за ними — все, кто прибыл к скале законов в эту осень.

Тинг начался.

Торир ждал: вот-вот родичи Херда выставят свидетелей. Прозвучит хорошо известная каждому формула обвинения: «Я обвиняю ярла Торира в том, что он незаконно первым напал на ярла Херда и нанёс ему глубокую рану, от которой тот умер. Я утверждаю, что за это он должен быть объявлен вне закона и никто не должен давать ему пищу, указывать путь и приходить ему на помощь. Из его имущества половина причитается мне, а другая половина — тем людям, которые имеют право на добро человека вне закона. Я заявляю об этом во всеуслышание со скалы законов. Я заявляю, что ярл Торир должен быть судим и объявлен вне закона».

Надо будет оправдываться. Он не убивал Херда как берсерк. Между ними произошёл честный поединок, и Торир не виноват, что тому не оказалось свидетелей.

Однако тинг шёл своим чередом, а родичи Херда молчали. Спешно, хотя всё положенное было соблюдено до последней мелочи, старейшины разобрали несколько дел: какой-то Глум обвинял Квиста в захвате прибрежной косы — лучшего места для рыболовства. Ингольв жаловался на своего соседа Одда — тот присвоил стадо его овец. Тинг, без обсуждения и даже не выслушав до конца объяснений обвиняемых, приговорил восстановить справедливость.

С возрастающим нетерпением все следили за советом старейшин. Где же то важное, что предстоит обсудить? Споры о рыбных местах, о стаде овец пусть решают тинги тех долин, где живут тяжущиеся. Тинг людей всех долин собирается не для мелких дел.

   — Конунг Гуннар, — вдруг раздался голос законоговорителя, — ты собирался обратиться к народу. Люди долин готовы слушать тебя.

Гуннар легко поднялся с валуна, обогнул скалу и по короткой тропе с подобием ступеней поднялся на вершину.

Они стояли рядом: слепосмотрящий Один с жирно блестевшими губами и суровый человек, облачённый в фиолетовый плащ, из-под которого виднелась кольчатая железная рубаха. На какое-то время две фигуры застыли почти в одинаковых позах. Суровые складки на лице Гуннара сложились в подобие глубоких следов резца на деревянной личине Одина. Неизвестный мастер стародавних времён уверенно держал в руках резец и знал, как передать на деревянном лице дух силы и непреклонности.

Гуннар положил меч к подножию Одина. Снизу на конунга смотрели сотни глаз, внимательных и настороженных. Он шагнул к самому краю скалы. Один остался за спиной.

Они ждут его слова. Не первый раз Гуннар говорит с народом. До сих пор его призывы к объединению не находили понимания. Люди цепляются за отжившую своё старину. Что ж, он тоже уважает законы предков. И потом — долгие годы научили его осторожности. Когда-то он действовал, потом размышлял, теперь размышляет, а затем действует. С народом нельзя быть нетерпеливым. К этому тингу Гуннар готовился давно. И сегодня он сделает всё, что сможет. Чем закончится его спор с людьми долин? Пусть рассудят боги...

   — Люди долин! — загремел его голос. — От мелких дел и забот я хочу обратить ваши сердца и думы к важному. Здесь собрались мудрые старейшины и отважные воины, трудолюбивые бонды и искусные домочадцы, все роды пришли к скале законов и поклонились Одину. Мы живём одним сердцем, на одной земле, говорим на одном языке, у нас одни обычаи. Но можно ли назвать нас одним народом? Роды живут в своих долинах независимо один от другого, враждуют, грабят, убивают. Старейшины и ярлы родов ни в чём не хотят уступать друг другу, каждый думает о своей долине и о своих сородичах. О судьбе же всей земли и жизни всех родов никто не заботится и не думает...

   — Ты забыл, конунг Гуннар, что говоришь на тинге, — насмешливо крикнул Торир. — Разве тинг не выражает волю всех людей долин?

   — Вот ещё одно проявление старых, отживших своё порядков, — круто повернулся Гуннар в сторону Торира. — Взбесившийся ярл, убивший ни в чём не повинного человека, столько времени живёт не наказанным и ещё смеет поднимать голос на тинге. Плохо мы живём, люди долин, и будем жить ещё хуже, если не откажемся от таких порядков...

   — Они завещаны нам предками, — раздался одинокий гневный голос, и толпа одобрительно зашумела.

Торир рвался из цепких рук братьев и Торгрима. Ослеплённый яростью от оскорбления, он готов был обнажить меч против Гуннара. На их молчаливую возню смотрели с осуждением. Торир мешал слушать Гуннара. Время сведения счетов ещё не пришло.

Схваченный тремя парами рук, Торир наконец успокоился. Только глаза, расширенные, побелевшие, да желваки, перекатывающиеся под кожей скул, выдавали охватившую его ярость.