Все смотрели в одну сторону, туда, где над горизонтом появились четыре черные точки. Самолеты приближались. Они перестроились один в след другому и стали заходить на атаку.

- Батальон, по самолету противника пятью заряжай! - послышалась внизу команда.

Над солдатами взметнулся лес тонких вороненых стволов, защелкали затворы.

- Залпом пли!

Корабль ощетинился огнем. Хлопающие выстрелы винтовок, сбивчивый стрекот пулеметов как бы создавали фон для густых баритонов пушек.

Первый самолет прошел на бреющем полете несколько правее парохода. С мостика можно было различить за стеклами кабины голову немецкого летчика в блестящем кожаном шлеме. Две бомбы плюхнулись в море метрах в полутораста от правого борта. Второй "юнкере" промчался еще ниже, также не причинив вреда кораблю.

И тут к оглушающей трескотне выстрелов вдруг прибавился гул голосов.

- Гляди, Петя! - крикнул в самое ухо Гайдо матрос Иван Малыгин. - Гляди!

Третий фашистский стервятник, припадая на левое крыло, уходил в сторону, тяжело ревя моторами. За ним тянулась черная полоска дыма. "А ведь подбили!"все еще не веря глазам, подумал Гайдо. И сразу стало легко на сердце.

Где-то впереди, опять в воду, упали бомбы. Фашисты начали новую атаку. Но ее уже никак нельзя было сравнить с первой, наглой и самоуверенной. Теперь самолеты шли на значительной высоте, их смертоносный груз ложился вдали от корабля. Казалось, судно чувствовало, где упадут бомбы, и предусмотрительно отворачивало от них.

Наступило небольшое затишье. Петр повернул голову и увидел рядом на мостике командира корабля, старшего лейтенанта Анатолия Алексеевича Качараву. Перегнувшись через перила, тот наблюдал, как затухают в море кипящие водяные смерчи разрывов. Потом Качарава посмотрел в небо и скомандовал в машинное отделение: "Полный вперед!"

Только теперь Гайдо понял, почему так лихорадило корабль: избегая немецких бомб, он то и дело менял курс, останавливался и снова набирал скорость. Все это удивительно спокойно заставлял его делать стройный человек, который стоял рядом. Он словно желал убедиться, насколько послушен старый ледокольный пароход.

Вдруг командир обернулся и, вскинув руку вверх, весело крикнул пулеметчикам:

- Наши идут!

Лицо его улыбалось, смеялись прищуренные глаза, щеки с темными точками ямочек, густые подвижные брови. И всем тоже стало весело. Заулыбались и Гайдо, и Малыгин, и матрос Саша Алферов. Радость передалась и солдатам на палубе. Все затаив дыхание следили, как появившиеся невесть откуда две маленькие краснозвездные машины смело ринулись на врага. В высоте застучали пулеметные очереди. Истребители разом нырнули вниз, к самой воде, и, разойдясь, снова устремились к небу, туда, где, набирая высоту, уходили на запад "юнкерсы". Несмотря на численное превосходство, фашисты, видимо, не хотели принимать боя. Потеря самолета, бесцельно истраченные бомбы - слишком дорого обошелся налет на такое неказистое с виду судно.

На мостик не спеша поднялся среднего роста человек в шинели морского офицера, с нашивками политрука. Это был комиссар Зелик Абрамович Элимелах.

- Ну, как чувствуете себя здесь, на верхотуре? - спросил он у пулеметчиков и, не дожидаясь ответа, добавил: - Лихо отбрили немца. А вот кто самолет сбил, и неизвестно.

- Надо жребий бросить, - сострил Гайдо. - На кого выпадет, тому двойной компот.

- И то верно, - рассмеялся Элимелах. - Анатолий Алексеевич, - обратился он к командиру, - видел, как ловко все получилось?

- Только одним глазом, комиссар, а другим глядел, как бы под бомбу не угодить, - шутливо ответил Качарава и добавил:

- Как думаешь, Зелик, на сегодня они угомонятся? Темнеет уже.

- Спать хочется зверски. Три налета за сутки, я тебе скажу, - это многовато.

- Иди прикорни на часок. Мы тут без тебя управимся. Вон Сулаков идет. Несмотря на уговоры комиссара и старшего помощника Георгия Петровича Сулакова, Качарава наотрез отказался уйти в свою каюту.

- Часа через четыре войдем в залив, а там и Кемь, - сказал он. - Вернемся в Архангельск, тогда отоспимся. Посмотрели бы лучше на себя, тоже как судаки вареные.

Сулаков ухмыльнулся, пошевелил мохнатыми усами и достал трубку.

- А курить спустимся в рубку, - заметил Качарава. - Не будем подавать команде дурной пример.

Он глянул на палубу. В сумерках хорошо были видны розовые огоньки цигарок. Солдаты все еще обсуждали подробности недавнего боя и нещадно чадили махоркой.

- Передайте командиру батальона, - сказал Качарава вахтенному матросу, курить на палубе запрещаю. Не время сейчас. Огонь папиросы что маяк, далеко виден.

Через несколько минут в рубку вошел коренастый круглолицый офицер с двумя шпалами на петличках. По-волжски окая, он сказал, что курение прекращено. Разговорились, комбат оказался человеком бывалым, на фронт ехал третий раз, уже дважды отлеживался в госпиталях после ранений. До этого сражался на южных фронтах, а теперь приехал воевать на Север. На Кольском полуострове он не бывал, поэтому все его здесь интересовало. И моряки охотно рассказывали офицеру о суровом крае, о делах на фронте.

Корабельные склянки возвестили поздний ужин. Качарава пригласил комбата в кают-компанию, но тот, поблагодарив, отказался:

- Я уже приглашен. Есть у вас тут на "Сибирякове" боцман, Андрей Павловский, геркулес такой. Во время налетов воевали на палубе вместе. Так вот, обещал я с ним чайку попить.

- Чайку ли? - улыбнулся Элимелах...

* * *

Ледокольный пароход "А. Сибиряков"^[1] был одним из старейших судов советской Арктики. В студеных морях, омывающих берега страны, его знали все. Трудно назвать порт, поселок, полярную станцию, где бы не побывал этот корабль-работяга. К нему относились с особым почтением и лаской, как к старому, испытанному другу. Стоило ледоколу показаться на горизонте, старожилы, научившиеся безошибочно определять корабли по силуэтам, радостно объявляли: "Саша" ползет! Айда встречать!"

Ветераны Арктики, знавшие историю Севера, как свою биографию, перечисляли заслуги старого ледокола. Вспоминали, как в двадцать первом году ходил он сквозь льды из Архангельска в сибирские порты за пшеницей для голодающих центральных губерний молодой Советской республики. Ходил "Сибиряков" и таскал на буксире четырехмачтовый парусник, трюмы которого также заполнялись зерном. Не хватало тогда угля, берегли топливо, вот и пригодился парусник. Вспоминали люди, где какую станцию высаживал "Сибиряков", что привозил, кто куда плавал на нем. И тут уже обязательно заходил разговор о 1932 годе, когда ледокол совершил замечательный рейс, о котором писали все газеты мира.

В июле 1932 года получил "Сибиряков" труднейшее правительственное задание - пройти от берегов Белого моря в Тихий океан Великим северным морским путем за одну навигацию. До той поры это считалось невозможным. Суда, как правило, находились в дороге два, а то и три года, зимовали в сибирских портах^[2].

Ледоколом командовал в ту пору знаменитый полярный капитан Владимир Иванович Воронин, потомок древнейших русских мореходов-поморов. Начальником экспедиции назначили известного советского ученого Отто Юльевича Шмидта. В конце июля "Сибиряков" вышел из Архангельска, на шестой день бросил якорь у острова Диксон, заправился углем и тронулся дальше, к Северной Земле. Там на маленькой станции два года зимовали четыре полярника. Они составили новую карту острова. Как только она попала в руки Воронина, он принял смелое решение проложить новую дорогу для судов - идти на восток, обогнув Северную Землю.

В море Лаптевых "Сибиряков" начал сражение с тяжелыми льдами. Продвигался медленно. В судовом журнале часто можно было прочесть: "За вахту пробились на четверть корпуса". Много трудностей перенесли славные участники экспедиции.