– Значит, крепко тебя барон приворожил? – нахмурился тот. – Все из-за него сохнешь? А он – вон что, даже проводить тебя не захотел! И сейчас, поди, с кем-то там утешается!

– Уезжай, Никита, – прошептала Анна, – уезжай, пока не наговорил того, что и сам себе не простишь, и я не забуду.

– У князей научилась? Прогоняешь, чтобы глаза тебе не колол? – обиделся Никита. – Только тогда тебе и в зеркала-то смотреться не стоит. Все равно, как ни бросишь взгляд, все одно видеть будешь – немой укор и свою глухоту! – Да не терзай ты меня! – взмолилась Анна. – Почему вы не оставите меня все? Каждый на свою сторону тянет, про свое песни поет, а обо мне вы хотя бы раз подумали? Меня спросили – чего я хочу, о чем плачу, для чего живу? Нет, вам невдомек! Вам бы меня побыстрее окрутить и командовать!

– Зря ты так, Аня, – махнул рукой Никита. – Я для тебя как лучше желал, помощь предлагал.

– Не надобна мне твоя помощь! Сама справлюсь! Уходи! Уходи!..

Анна отвернулась к окну и долго стояла так, дожидаясь, когда Никита уйдет. Но едва она успокоилась, в коридоре снова послышались шаги, и Анна опять повернулась спиной к вошедшему, полагая, что это Никита.

– Чего тебе еще? – неласково спросила она через плечо.

– Письмо у меня к вам, барышня, – раздался от двери незнакомый голос.

Анна почувствовала, что краснеет, и медленно оглянулась.

– Вы ко мне? – она с удивлением разглядывала пожилого мужчину – по виду камердинера в богатом доме.

– Если вы сударыня Анна Платонова, актриса, – кивнул посыльный, – то к вам.

– Актриса? – горестно улыбнулась Анна. – Собиралась да не стала, но имя – мое. Что вы имеете мне передать?

– Его сиятельство князь Сергей Степанович Оболенский просил лично вручить вам это послание, – мужчина с поклоном передал Анне конверт.

– Отчего же с такой тайной? – удивилась Анна.

– Не могу знать, сударыня, – пожал плечами посыльный. – Позвольте мне удалиться. Счастливо оставаться...

Анна молча кивнула загадочному гонцу от Оболенского и, набравшись смелости, разрезала конверт ножичком.

«Милая Аннушка/ Понимаю, с каким тяжелым сердцем вы ушли сегодня от меня. Но, поверьте, мне, старику, было еще невыносимее подвергать вас обструкции, к коей меня принудили однозначно и весьма жестоко. Думаю, нет смысла объяснять вам, какие силы вмешались в вашу судьбу, но противостоять им ни я, ни вы не в силах. Не знаю, да и не хочу знать, чем не угодили вы сильным мира сего, но для меня, человека на государственной службе, словесные рекомендации персон, которые вам, наверное, известны не хуже меня, равносильны приказам, даже если они и не переданы на бумаге. Смею надеяться, что вы не приняли всерьез мои слова о недостаточности у вас сценического таланта. Вы по-прежнему являетесь для меня, равно как были и для Ивана Ивановича, бриллиантом, звездой, которую мне более всего хотелось бы видеть в созвездии Императорской сцены, но обстоятельства побуждают меня скрывать ото всех правду о вашем таланте. Поймите и простите меня – человек слаб, а я – тем более. Письмо это передаст вам надежный человек, который служит у меня всю жизнь и предан мне бесконечно. Я же не осмелился лично извиниться перед вами за устроенное в Дирекции представление, ибо, как известно, и стены имеют уши. Я отпускаю вас в никуда, но – с надеждой, что вы найдете себе временное пристанище, ибо временно все на этой Земле – и мы, и слуги царевы. Заклинаю, если вы столь же сердечно относитесь ко мне, насколько и я расположен к вам, – сожгите это письмо немедленно по прочтении. И подумайте о том, чтобы обрести не только высокопоставленных врагов, но и важных покровителей...»

Анна вздохнула – теперь все стало на свои места. Бедный, бедный Сергей Степанович! Да, ей дорого стоила эта встреча в Дирекции, но она-то пребывала в неведении, а каково было ему, доброму и искренне любящему театр человеку, убеждать свое лучшее приобретение в полной непригодности к сцене.

Анна догадалась, что за всей этой историей стоит граф Бенкендорф. Девушка понимала, что главной мишенью все же являлась не она сама, этот удар предназначался для Корфа.

Выполнив просьбу Оболенского и уничтожив письмо, Анна на минуту задумалась – что дальше? И вдруг вспомнила последние строчки догоравшего в камине послания князя – обрести важного покровителя... Конечно, как она сразу не подумала!.. Уезжая, Александр Николаевич обещал ей поддержку – к нему она и должна отправиться. Упасть в ноги – умолять за Владимира, чтобы прекратили преследовать его, и потом просить о помощи. Как друга, как умного и доброго человека, волею обстоятельств наделенного властью казнить или миловать...

– Уверен, вы преувеличиваете, – убежденно сказал Александр, выслушав Анну. Она, наняв экипаж, приехала в Гатчинский дворец и добилась разрешения встретиться с наследником. – Если кто-то и угрожает Владимиру, так это именно он сам. Удивляюсь, как вы разминулись с ним в дороге, – он только что уехал после аудиенции у государя. И знаете, зачем он приезжал? Барон убедил отца отправить его на Кавказ, заменив в полку князя Репнина.

– Боже! – побледнев, воскликнула Анна.

Значит, всадник, едва не подсекший их на повороте к дворцовой аллее, был Владимир, и он приезжал проситься на фронт.

– Увы! – развел руками Александр. – Владимир, в силу своей горячности, как всегда поторопился. Ему лучше бы всего-навсего прийти ко мне, и я бы сумел убедить Его Величество отозвать Репнина из действующей армии без столь красивой, но совершенно бесполезной жертвы.

– Но вы можете все изменить? – воскликнула Анна, и ее глаза наполнились слезами.

– А для чего? – Александр пристально посмотрел ей в лицо. – Прощаясь с бароном, я понял, что жизнь ему более не интересна. Он потерял вас, вы утратили к нему уважение и любовь... Разве я вправе обрекать человека на медленную смерть в забытьи и одиночестве, вместо того, чтобы с честью храбро сражаться и пасть смертью героя?

– Он так сказал? – прошептала Анна. – Совершенно верно, – кивнул наследник. – И я не в силах приказать ему жить. Вот если только он ошибается...

– Он ошибается, – вздохнула Анна. – Я люблю его.

– Тогда совсем другое дело! – улыбнулся Александр. – Обещаю, что тотчас отправлюсь к отцу и приложу все усилия, дабы вызволить нашего Чайльд-Гарольда из плена его меланхолии.

– Благодарю вас, ваше высочество, – Анна попыталась опуститься перед наследником на колени и поцеловать его руку, но Александр этому воспрепятствовал.

– Анна, что вы делаете? Неужели оттого, что сейчас мы не в вашем милом и уютном имении, мы оба изменились? – он лукаво подмигнул ей. – Поверьте, я все тот же князь Муранов и хочу чувствовать себя равным в обществе своих друзей. Да, кстати, а чем вы намерены заняться?

– К сожалению, я пока не определилась... – смутилась Анна.

– Отлично! Я договорюсь с матушкой – вас назначат учительницей пения к моим младшим сестрам и брату. Приступите к занятиям через денек-другой, а пока послушайтесь моего совета, возвращайтесь к барону и удержите его от авантюр.

Анна с благодарностью поклонилась Александру и поспешила уехать. Она велела нанятому кучеру везти ее срочно в Двугорское. Тот слегка и для фасона покрутился, но Анна пообещала ему приличное вознаграждение, и мужик от души махнул рукой – поехали!

Но при съезде на, тракт карету занесло – кучер вынужден был уклониться от встречной кареты и заехал в сугроб на обочине. Едва не сбившая их карета тоже остановилась, и из нее вышел низенький, плотного сложения господин дабы осведомиться о пострадавшем экипаже и его пассажирах.

– Андрей Платонович? – растерялась Анна, разглядев в господине Забалуева.

– Анна? Какими судьбами? – расплылся он в елейной улыбке. – Торопились домой? Ах, какая жалость! Впрочем, это моя вина. Позвольте я все исправлю.

– Что вы хотите этим сказать? – не поняла Анна.

– Я, конечно, ехал по весьма важным делам. И все же, чувствуя некоторую свою причастность к произошедшему, готов их временно отложить и доставить вас к барону. Ведь карета ваша, насколько я могу судить, нуждается в ремонте? – Забалуев направился к нанятому Анной кучеру и под предлогом осмотра повреждения прошелся с ним вокруг кареты и сунул в руку несколько крупных ассигнаций.