Неужели этим огромным серым глазам придется впитывать грязь и мерзость?

Отпусти ее, мысленно взывает Эдди к судье.

И Витцель, о чудо, улавливает эту безмолвную просьбу. Впервые в жизни он ведет себя как порядочный человек. Смотрит на кандидата в присяжные долгим взглядом из своего поднебесья и вдруг говорит:

— Если хотите, мэм, я могу вас освободить от этой обязанности.

На лице Эдди против воли расплывается довольная улыбка.

— Я, разумеется, постараюсь не растягивать этот судебный процесс, — продолжает Витцель, — но тем не менее он продлится как минимум несколько недель. Все это время присяжные заседатели будут находиться под охраной. Суд прекрасно отдает себе отчет в том, что подобные процессы создают для присяжных заседателей массу трудностей и неудобств. Вы мать-одиночка, ваше финансовое положение блестящим не назовешь. Я считаю, что это достаточное основание для освобождения вас от выполнения этой гражданской обязанности.

Эдди качает головой. Он-то считал, что Витцель — гнусная крыса, и мечтал как-нибудь встретиться с ним в темном переулке. Но за малую толику милосердия, проявленного Витцелем по отношению к номеру двести двадцать четвертому, Витцель достоин прощения.

Но бедная дурочка не хватается за предоставленный шанс. Сидит, брови насуплены — раздумывает. Над чем же тут думать? Господи, вразуми хоть Ты ее.

Номер двести двадцать четыре поднимает глаза на судью.

— Скажите, а если я соглашусь, вы гарантируете мне безопасность?

Витцель хмурится. Его, похоже, тоже удивляет, что кандидат колеблется. Но судья берет себя в руки и говорит:

— Само собой. Вы будете в полной безопасности. За всю историю судебного производства в округе Вестчестер ни один из присяжных заседателей не пострадал. Но мы, естественно, примем все необходимые предосторожности. Вы будете находиться под секвестром в течение всего процесса. Это означает, что присяжных заседателей ежедневно будут привозить в зал суда из некоего засекреченного места, известного только водителю. Ваше имя тоже будет храниться в тайне. Никто из участников процесса не будет знать, как вас зовут. Даже я. Но вы сможете связаться со мной в любой момент. Если же кто-то попытается оказать воздействие на ваш вердикт, вы шепнете мне наедине одно-единственное слово, и на виновного обрушится суровая кара. Поэтому, повторяю, вы будете находиться в полнейшей безопасности.

Ой, умру со смеху, думает Эдди. Витцель, сукин ты сын, как у тебя только земля под ногами не провалится.

Номер двести двадцать четыре задумчиво поджимает губы, серые глаза инопланетянки загораются каким-то неземным огнем.

— Что ж, — говорит она. — Придется мне найти кого-нибудь, чтобы мой сын на время секвестра не остался беспризорным.

— Так вы согласны? — спрашивает судья.

— Пожалуй, да. Да, я согласна.

И тут до Эдди наконец доходит, что номер двести двадцать четыре — тупейшее создание на всей планете.

— Благодарю вас за проявленное гражданское чувство, — говорит Витцель. — Прошу вас присутствовать завтра на судебном заседании для того, чтобы вас допросили представители обвинения и защиты. А сейчас вы можете идти.

Номер двести двадцать четыре встает. Вид у нее усталый, решение далось ей нелегко. Женщина смущена, не сразу соображает, где находится выход, и ей на помощь приходит судебный пристав. Эдди видит, что номер двести двадцать четыре небольшого росточка, с легкой, слегка подпрыгивающей походкой — должно быть, в детстве мечтала стать кинозвездой. Или просто ноги затекли от долгого сидения. Так или иначе, ее походка Эдди нравится. Он смотрит женщине вслед.

Потом видит, что Луи Боффано поворачивается к галерке и бросает куда-то один-единственный взгляд. Закусывает нижнюю губу, всем своим видом изображает задумчивость. Все время помнит, что на него устремлено множество взглядов. Отворачивается.

Никто из посторонних не понял, что Луи отдал приказ.

Приказ гласит: “Займитесь девкой, парни. Она ваша”.

Эдди сокрушенно качает головой.

Приказ отдан человеку, который тихонечко сидит в самом углу галерки, окруженный обычными зеваками. Ничем не примечательный типчик, в водолазке, дымчатых очках, с фальшивыми светлыми усами. Взгляд на таком не задерживается. Сидит себе, смотрит в пустоту. Сразу видно, что мысли его витают где-то далеко, причем цена этим мыслям явно невелика. Но Эдди очень хорошо знает, кто такой Винсент на самом деле.

Внезапно Винсент встает.

Эдди угрюмо смотрит на собственный кулак и думает: все, дура несчастная. Теперь получишь то, чего добивалась. Никто тебе не поможет.

Когда он оглядывается назад, Винсента на галерке уже нет.

Эдди мысленно считает до двадцати, потом тоже встает и начинает протискиваться к выходу. Слегка кивает охраннику, открывает тяжелую дверь и выходит в вестибюль.

Работа есть работа.

Энни сидит в своем старом “субару” и ждет, пока ее сын Оливер закончит изучать ремень безопасности. У Оливера несносная привычка подолгу пялиться на предметы. Даже самое простое дело он начинает с предварительного пристального наблюдения. Иногда это продолжается так долго, что мальчик забывает, что он, собственно, собирался делать. Эти полеты в страну фантазий выводят мать из себя.

— Оливер, нам пора.

Сын щелкает ремнем. Машина выезжает из двора миссис Колодни и выруливает на Ратнер-авеню.

— Ты сегодня был героем дня, — говорит Энни.

— Как бы не так. Я сегодня был полным идиотом. Ты знаешь, до какого уровня дошел Джесс в “Повелителе Драконов”? Он уже на пятом, представляешь? А я не могу добраться до второго. Все время выскакивает этот поганый раб-тролль и колотит меня дубиной по заднице. Джесс и Ларри говорят, что я дегенерат, потому что мне никак не удается найти Невидимое Зелье.

— Может быть, Невидимое Зелье находится в Павшей Цитадели?

— Ерунда, — отмахивается Оливер. — Ларри говорит, что оно где-то в Западном Графстве. Черт бы его побрал, это графство.

— По-моему, компьютерные игры — не твое призвание. Оставил бы ты в покое свой “Нинтендо” и занялся чем-нибудь другим.

— Мама, сколько раз тебе говорить. У меня не “Нинтендо”, а “Сега”.

— Это не важно. Я имею в виду, что тебе нужно сидеть не над компьютером, а над уроками.

— Ага, — буркнул он. — Прям сейчас.

— Кроме того, я допускаю, что Джесс морочит тебе голову. Может, и нет никакого Невидимого Зелья.

— Это точно, он брехун, каких мало.

— Нехорошо так говорить о своих друзьях.

— Сам знаю.

Они доехали до озера и свернули налево, на Ивовую улицу; проехали мимо городской библиотеки, где когда-то располагалась церковь. В воздухе пахло осенью, листва сикамор, росших вдоль берега, окрасилась в рубиновую ржавчину.

Оливер вытащил из кармана кусочек жевательной резинки, немного полюбовался на обертку, развернул, посмотрел на пластинку, сунул в рот.

— Так вот, — вспомнила Энни. — Ты был сегодня прямо звездой. Окружной суд был от тебя в восторге. Они спросили, слышала ли я когда-нибудь о Луи Боффано, а я ответила, что ты назвал его “бандитом-макаронником”. Тут все как захохочут.

— Ого-го, так тебя в самом деле назначили на этот процесс?

— Еще не знаю. Могут не взять.

Машина проехала мимо погребальной конторы Карди.

— И ты согласишься? Ты что, мам, совсем с ума съехала?

Неплохая формулировка, подумала она. Был момент, когда Энни хотела попросить судью освободить ее от обязанностей присяжного заседателя — у нее сын, да и босс на работе может линчевать ее за отлынивание. Не говоря уж о том, что в галерее Инез выставлены ее скульптуры…

Когда она согласилась, все вокруг, должно быть, подумали, что она полный псих. И в общем они правы. Кто еще согласился бы на такое?

— Не знаю. Понимаешь, дело не в том, что прикончили старого мафиози. Вместе с ним убили его четырнадцатилетнего внука. Я подумала, что на его месте мог быть ты. Участвовать в суде — вроде как мой долг. Моя ответственность, понимаешь?