Слезящимся глазом Гарольд долго смотрел на голое тельце. Потом поднял голову. Его била дрожь.

— Гордон! — прошептал он. — Прости меня.

В нем боролись противоречивые чувства: глубокая печаль и в то же время нечто, похожее на облегчение. Возможно, ему наконец удастся искупить свою вину? Он принялся забрасывать крошечное тельце влажной землей.

— Мама, — еле слышно говорил он, продолжая бросать землю в могилу. — Теперь все будет по-другому. На этот раз я не допущу этого. Сожжений больше не будет.

Он глянул вверх, как бы ожидая кого-то увидеть или услышать чьи-то голоса, но только ветер свистел в высоковольтных проводах.

Гарольд сровнял края ямы и утоптал ногами, вытер руки о край грязной простыни и, скрутив ее, спрятал в ближайший кустарник. Обернувшись к могиле, он снова попытался что-то сказать, но слова застревали в пересохшем горле. Сложив перед собой руки, Пирс судорожно сглотнул.

Гарольд не знал приличествующих обряду погребения молитв и песен. Поэтому просто опустил голову и закрыл глаза.

— Перед тем как отойти ко сну, — запинаясь, начал он, — я молю Господа... — Он напряг память: — Я молю Господа принять мою душу... — Долгая пауза. — Когда я... если я... — лицо его искривилось в гримасе... — не проснусь, молю Господа Бога принять мою душу... — По его щекам теперь потоком струились слезы. — Аминь.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел обратно к своей хибаре.

Не в последний раз Гарольд проделал этот очистительный ритуал.

Линн Тайлер потыкала вилкой кусок бекона, перевернув его на раскаленной сковородке. Она терпеть не могла жареного, а маленькая кухня уже совершенно пропиталась этим ненавистным тошнотворным запахом. У нее не укладывалось в голове, как, это, черт побери, кто-то может есть жареное на завтрак; но через пять минут должен спуститься Крис и сожрать свои четыре куска бекона, пару яиц и два ломтика поджаренного хлеба. В данный момент он мирно спит наверху, ничуть не потревоженный звуками, доносящимися снизу, где радио вело борьбу за первенство со шкворчащим беконом.

Линн отпрыгнула в сторону, так как со сковородки брызнула струйка жира, попав на рукав футболки, по крайней мере, на три размера большей, чем требовалось: футболка с надписью «Иудейский жрец» доходила ей чуть ли не до колен. Это все, что было на ней надето, и, стоя босыми ногами на линолеуме, она почувствовала, что замерзла. Запустив руку в нечесаную гриву черных волос, она глубоко вздохнула, глядя на сковородку и одновременно на свое тело. Оно совершенно расплылось под свободными складками ее одеяния, и даже их оказалось недостаточно, чтобы замаскировать очевидные недостатки фигуры. Груди, которые давно не поддерживал лифчик, начали обвисать — последствие всех этих лет, что она бурно провела, ублажая мужчин. Едва ей минуло четырнадцать (а случилось это более пяти лет назад), как стала щеголять во всевозможных прозрачных блузках и майках. С тех пор она пропустила через свою постель десятки мужчин — достаточно, чтобы сбиться со счету. И всех их привлекал в ней не столько ее объемистый бюст, сколько легкость поведения, и «легкость» — это как раз подходящее слово. Она знала, что ее называют подстилкой, девкой, а случалось, и шлюхой, но Линн Тайлер казалась нелепой двойная мораль, которой руководствовались мужчины и женщины в своей половой жизни. И еще нечестной. Если мужчина гуляет направо и налево, его гладят, похлопывая по спине и восхищаясь им, и с каждой новой победой его все одобрительнее называют жеребцом. Если же женщина для своего личного удовольствия и по собственному желанию выбирает, с кем ей спать, ее презирают и оскорбляют, а порой, как в ее случае, выгоняют из дома. Родители вышвырнули Линн в семнадцать лет, когда обнаружили ее на полу в собственной гостиной в страстных объятиях тогдашнего ее дружка. С тех пор вместе со своей лучшей подругой Джил Уоллис она снимала дом с тремя спальнями недалеко от центра Игзэма. Джил работала в близлежащем Корнфорде и по роду своей службы частенько была вынуждена на несколько дней покидать дом. Во время ее отсутствия Линн приглашала пожить у себя Криса. Сама она не работала уже больше года, Крис же трудился в крупнейшей инженерной фирме города. Они жили вместе более девяти месяцев, и это стало личным рекордом Линн. За этот промежуток времени с ней произошло кое-что, чего раньше она сознательно избегала. Линн влюбилась. В сущности, подобного рода эмоции были вообще чужды ее натуре, и вначале девушка не могла понять, что с ней происходит. Но главное, захлестнувшее ее чувство оказалось в десять раз сильнее всего того, что ей доводилось испытывать прежде. И еще она понимала, что Крис необходим ей постоянно, а не три раза в неделю плюс уик-энд: Линн хотела выйти за него замуж.

Вот почему она перестала принимать таблетки. Последние три месяца они так и пролежали невостребованными в своей зеленой коробочке. Наконец она убедилась, что беременна. Два месяца не было менструаций, и поход к врачу на прошлой неделе подтвердил ее уверенность. Возможно, узнав про будущего ребенка, Крис захочет жениться? Надо сообщить ему эту новость.

Линн закончила готовить завтрак, и, пока на плите закипал чайник, зажгла сигарету, подошла к лестнице и позвала его. Дождалась, покуда не скрипнули пружины кровати, свидетельствуя о том, что он поднялся, и пошлепала обратно на кухню, чтобы заняться собственным завтраком: чашка «Нескафе» и сигарета «Мальборо».

Через пару секунд Крис уже спустился вниз, голый торс его был поджар и мускулист, на груди росли светлые волосы. Потертые джинсы украшал кожаный ремень с заклепками, кисть руки охватывал похожий на пояс, тоже украшенный металлом кожаный браслет. Крис почесал живот и подсел к тарелке с едой.

— Ты никогда не умываешься по утрам? — спросила она с улыбкой, наблюдая, как он набросился на бекон.

— Сегодня утром не успел, проголодался, — пояснил он, прожевывая с остервенением мясо.

Она передернула плечами.

— Не понимаю, как ты можешь есть это по утрам? — Линн затянулась и выпустила длинную струю дыма. Скрестив под столом ноги, она возбужденно постукивала пяткой об пол. Сказать сейчас?.. «Прошу прощения, Крис, ты скоро будешь папой!..» Вместо этого она отхлебнула кофе.

По радио соловьем заливался диск-жокей, чьи плоские шуточки не доходили до сознания: Крис был слишком поглощен едой, а Линн — своими мыслями. Она смотрела, как он расправляется с первым яйцом, разрезав его пополам и обмакивая поджаренный хлеб в желток. Крис взглянул на нее и улыбнулся той теплой, добродушной улыбкой, которую она так хорошо изучила. Линн раздумывала, скрывается ли за этой привычной улыбкой хоть капелька любви к ней.

— Что у тебя на уме? — поинтересовался Крис.

Линн сделала удивленный вид.

— Ничего особенного, — солгала она. — А почему ты спрашиваешь?

— Ты сегодня какая-то необычно притихшая.

Линн усмехнулась, но тут же притворилась обиженной.

— Ну спасибо.

Он снова улыбнулся ей, отправив в рот пол-яйца.

Линн глубоко затянулась, задержала дым во рту, выпустила длинную струю.

— Крис, я беременна.

Слова произнеслись как-то сами собой, но только она их выговорила, как почувствовала, что внутри у нее все оборвалось. Ну вот. Теперь он знает. Она отпила кофе и осторожно взглянула на Криса.

Перестав жевать, он смотрел в тарелку, а не на нее, как она ожидала. И молчал.

— Я сказала...

Он резко оборвал ее:

— Да, я слышал тебя. — В его голосе прозвучало едва заметное, но явное раздражение. Как невидимое в темноте отточенное лезвие ножа.

Линн загасила сигарету в блюдце, откуда поднялся траурный дымок и тут же растаял, как и ее несбыточная мечта.

— Тебе нечего мне сказать? — поинтересовалась она.

— Ты уверена в том, что залетела? — спросил он, не отрывая глаз от тарелки.

Линн рассказала ему о визите к врачу и об отсутствии месячных. Он покивал головой.

В молчании они просидели чуть ли не вечность, затем Крис со стуком положил на тарелку нож и вилку. И наконец поднял на нее глаза.