– Конечно, передам, – ответил я и выкрикнул по-английски, высунувшись до половины в окно, когда мы тронулись: – Да здравствует мафия – для здравствующих!

Но я думаю, что смысл и ирония моей фразы до него не дошли.

Я оказался прав, предположив, что в такой дождь сюда никто не доедет. Дорога буквально растворялась под нашими задними колесами. Не подумайте, что это преувеличение, мои слова недалеки от правды.

Мы ехали со скоростью не быстрее двадцати миль в час. Если бы мы двигались быстрее, нас занесло бы на первом же повороте и мы нырнули бы в пропасть, а «альфа», к сожалению, не умела летать.

Но меня это не сильно беспокоило. Здесь на всем лежала печать предопределенности. Сицилийцы – древний народ, и их обычаи и предания жили во мне. Каким-то шестым чувством я знал, что игра продолжается и финал еще не наступил. События развивались неотвратимо, по своей собственной логике. Ни я, ни Бёрк уже не могли ничего изменить.

Вспомнил я и о том, что Марко, управляя однажды автомашиной, спонсором которой были мой дед и некоторые заинтересованные фирмы, пришел третьим в горных гонках Миля – Милья. Это обнадеживало.

Мои глаза закрылись, и я тут же уснул. Когда открыл их вновь, мы стояли на обочине шоссе возле Викари, и, как я понял потом, прошло два часа. Они уже заносили Джоанну Траскот в машину «Скорой помощи». Открыв дверцу, я попытался встать, но ноги не послушались меня, и я упал в объятия человека в белом халате с седой бородой. Припоминаю, что Марко стоял где-то позади, но отчетливо вижу только этого доктора в очках в золотой оправе. Удивительно, какое уважение обычно внушает доктор, даже доктор из мафии.

Дальше помню, что Джоанна лежала на носилках вдоль другого борта машины и врач склонился над ней. Затем лицо седобородого возникло надо мной, сверкая стеклами очков, и я увидел шприц.

Хотел было крикнуть «Нет!», пытался пошевелить рукой, но тело отказалось мне подчиниться. Затем меня вновь опутала темнота, уже ставшая привычной.

Вдалеке, за сводчатыми окнами, виднелась аллея. Тополя выстроились в шеренгу, как солдаты, черные на фоне темно-красного неба угасающего дня. Длинные белые шторы надувались легким ветром, колышась, как привидения, в полумраке комнаты. Рождение всегда мучительно, но мое возвращение к жизни скрасил один из самых прелестных вечеров, которые мне довелось пережить.

Сознание мое было ясным, я лежал спокоен и расслаблен, боли не чувствовал, но когда повернулся, что-то пронзило мое правое плечо. Сиделка, читавшая книгу при свете настольной лампы, подняла глаза. Белый крахмальный колпак обрамлял ее лицо, как ореол – голову Мадонны. Она склонилась надо мной, и ее рука показалась мне прохладной и легкой, как вечерний ветерок.

Она вышла, тихо прикрыв дверь. Тут же дверь отворилась, и в комнату вошел седобородый.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он на итальянском.

– Снова живым. Довольно приятное ощущение. Где я?

– На вилле Барбаччиа.

Он придвинул настольную лампу и стал измерять мне пульс сосредоточенно и серьезно. Потом достал непременный стетоскоп и несколько раз: приложил к моей груди.

Удовлетворенно кивнув самому себе, убрал стетоскоп в карман.

– Как ваше плечо, не болит?

– Слегка, когда двигаюсь.

Позади доктора опять открылась дверь. Я почувствовал его появление сразу, даже до того, как по комнате разнесся аромат его гаванской сигары. Он вошел в круг света, и его задумчивое лицо обволокли тени, вылепив Цезаря Борджиа, вновь ожившего и несокрушимого.

– Ты думаешь, что никогда не умрешь?

Как всегда, как бы читая мои мысли, он улыбнулся.

– Ну, как мой внук, переживет нас всех, да, Таска?

– Конечно. Он скоро поправится после ранения, хотя еще и предстоит повозиться с его плечом, чтобы восстановить свободу движений. – Доктор Таска взглянул на меня с нескрываемым недоверием: – Вам пока нельзя пользоваться правой рукой, молодой человек. Постарайтесь об этом не забывать.

Я не стал протестовать.

Он повернулся к моему деду:

– Больше всего меня беспокоит его общее состояние. Он находится на грани срыва. Небольшая нагрузка – и он может не выдержать.

– Ты слышал? – Дед, видно, с трудом удержался, чтобы не ткнуть в меня своей тростью. – Хочешь умереть молодым?

– А что, других предложений нет?

Я постарался, чтобы мои слова прозвучали весело и дерзко, но Таска не пошел мне навстречу.

– Я понял, что вы были в тюрьме?

– Да, почти, – кивнул я. – В египетском каторжном лагере.

– Вас заковывали в кандалы? – У него на лице появились признаки беспокойства. – Теперь понятно. – Он опять повернулся к моему деду: – Когда встанет на ноги, должен прийти ко мне для тщательного обследования, капо.У него могут быть очаги туберкулеза, и есть признаки осложнения от перенесенной лихорадки, что отразилось на почках. Ему потребуется не только лечение, но тщательный уход и отдых, несколько месяцев полного отдыха.

– Спасибо, доктор Киллер, – съязвил я. – Вы меня очень обнадежили.

Таска был совершенно сбит с толку моим замечанием, но мой дед не дал ему опомниться.

– Теперь займитесь девушкой. Я останусь поговорить с внуком.

К стыду своему, должен признать, что только тут я вспомнил о ней.

– Так Джоанна Траскот тоже здесь? Как она?

Он пододвинул кресло и сел.

– С ней все в порядке, Стаси. Таска – специалист по хирургии мозга, притом лучший на всей Сицилии. Он взял с собой переносной рентген и провел тщательное обследование. Ей повезло: череп не поврежден. На голове у нее останется большой шрам на всю жизнь, но хороший парикмахер сможет скрыть этот дефект.

– Не стоит ли положить ее больницу?

Он покачал головой.

– Не стоит. Она не получит там лучшего ухода, а здесь безопаснее.

Я попытался приподняться.

– Хоффер знает о ней?

Он осторожно уложил меня обратно на подушку.

– Знает только, что его приемная дочь умерла. Неофициально, конечно, так что он не объявляет об этом, но говорил со мной по телефону...

– И сказал тебе?

Он кивнул.

– Просил собрать генеральный совет сегодня вечером. Через полтора часа Хоффер будет здесь.

– Я не понял, – сказал я. – Что за генеральный совет?

– А ты думал, мафия – это я, Стаси? – Дед рассмеялся. – Конечно, я капо, капо всей Сицилии, но главные решения принимает совет. У нас есть свои правила, и мы должны их соблюдать. Даже я не могу нарушить их. – Он развел руками. – Без правил мы – ничто.

Вот честная компания!

Я покачал головой.

– Хорошо. Но мне пока еще не все ясно. Не могу понять, зачем Хоффер приедет сюда.

– Сначала расскажи, что же произошло в горах. Начнем с этого.

– Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?

– Только кое-что. Так что будь хорошим мальчиком и расскажи мне все.

Я изложил ему события во всех подробностях, начиная со своих первых подозрений. Он выслушал меня совершенно бесстрастно, сохраняя спокойствие и во время моего красочного описания кровавой бойни.

Когда я кончил, он некоторое время хранил молчание.

– Почему ты пошел с ними, Стаси, вот чего я не могу понять. Ты знал, что Бёрк нечестен с тобой. Ты не доверял Хофферу. Догадывался, что даже я не говорил тебе всей правды, и все-таки пошел!

– Бог знает почему, – ответил я и, оглядываясь назад, не смог объяснить своих поступков даже самому себе. – Наверное, какое-то стремление к смерти овладело мной. – Я действительно подумал об этом, но, произнеся эту фразу, тут же понял, что причина совсем в другом. – Нет, не то. Бёрк! Все дело в нем. Что-то связывало нас, а что, я пока не могу определить точно. Что-то мне надо было выяснить, понимаешь?

– Ты его, по-моему, ненавидишь. Вот в чем дело.

Я обдумал его слова и медленно произнес:

– Нет, это сложнее, чем ненависть, гораздо сложнее. Он погрузил меня в свой черный мир, сделал из меня то, чем я не был, использовал меня, как вещь. Там, в горах, объясняя свое поведение, сказал мне, что болен. Но я полагаю, просто искал оправдания. Врал самому себе. На самом деле он прогнил задолго до того, как гниль завелась у него в легких. Ему не нужно оправдываться.