И еще одно: в гарнизон вернулась Дуся. Ее привез Синицын. Полтора года назад, возвращаясь из отпуска, он встретил ее в Нижнереченске. Гибель Геннадия сильно встряхнула Дусю, заставила о многом передумать и начать жить по-новому: она работала на рыбоконсервном заводе и одновременно училась в вечерней школе. Однако из-за постоянной сырости у нее снова разболелись руки и ноги, и когда ее увидел Синицын, она была в отчаянии: другую работу подыскать не удавалось, а тут еще не набрала проходного балла для поступления в институт.

Синицын привез Дусю в городок и устроил работать в нашей гарнизонной библиотеке. Теперь она училась в институте на заочном отделении. А три месяца назад вышла замуж за старшего лейтенанта Октавина, летчика из нашей эскадрильи.

Ветер крепчает. Он налетает порывами, и с такой силой налегает на окна командно-диспетчерского пункта, что кажется, они не выдержат. Шторм приближается. Утром по радио передавали, что над Японией пронесся тайфун. До нас докатилась его волна. Облака тяжелеют и косматятся еще больше. Синицын все чаще поглядывает на часы и на небо. Шестой час вечера. Скоро полеты закончатся, и начальство, к которому отношусь теперь и я, пойдет на квартиру к командиру отмечать его награду. Меня Синицын пригласил не потому, что я без пяти минут комэск — из командиров эскадрилий у него будет лишь майор Вологуров, — а из-за Инны. Ей часто приходится оказывать помощь Наталье Гордеевне, и они подружились. Авторитет Инны как врача в городке растет, где бы что ни случилось, зовут ее, и мне иногда становится досадно: мы почти не видимся — то я на службе, то она у больных. Вот только в отпуске и были неразлучны.

На КДП поднялся Дятлов. Теперь он подполковник, заместитель Синицына по политической части. Растут люди! Тоже «академик», занимается психологией, над чем постоянно подтрунивает командир.

Дятлов остановился позади командира и стал смотреть в сторону дальней приводной радиостанции, куда был направлен взгляд Синицына. На посадку заходил самолет.

— Какие кренделя выписывает, чертова ворона! — недовольно проворчал Синицын.

— Кто это? — спросил Дятлов.

— Октавин, — отозвался Синицын и тут же забасил в микрофон: — Тридцать третий, держите постоянный угол снижения и не рыскайте по курсу.

Я подошел ближе к окну и увидел снижающийся самолет. Да, глиссада его была далеко не безупречна.

— Увеличь угол снижения! — властно прикрикнул Синицын. — Так, хорошо. — Самолет пролетел над ближней приводной. — Теперь выводи… Выводи! Ручку на себя, черт побери!

Самолет опустил хвост и пошел над взлетно-посадочной полосой, медленно снижаясь. Приземлился он далеко от посадочного знака. Синицын проводил его взглядом до самой заправочной.

— Сел, Тридцать третий?

— Так точно, сел, — ответил Октавин.

— А теперь вылетай из кабины к едреной бабушке! — рявкнул Синицын.

— Есть, вылетать из кабины к едреной бабушке, — грустно повторил Октавин.

— Правильно понял. Передай командиру эскадрильи, пусть на КДП явится. — Синицын отдал микрофон подполковнику Макеляну, руководившему полетами, и встал с вращающегося кресла.

— Отстранил? — спросил Дятлов. В голосе его звучало явное неодобрение.

— На тренажер перевел, — усмехнулся Синицын. — Безопаснее.

— Под горячую руку?

— Послушай, адвокат, а не боишься сам под горячую руку попасть? Не посмотрю, что мой заместитель, быстро в строй поставлю.

— Не боюсь, Александр Иванович, — спокойно ответил Дятлов. — Держать равнение на грудь четвертого человека легче, чем равнять весь строй.

— Так ты помогай равнять, а не мешай, — мягче и примирительнее сказал Синицын.

Несмотря на разницу в возрасте и в служебном положении, они разговаривают на «ты». Дятлов перед командиром не заискивает и свою точку зрения отстаивает без уступок. Оба крепкие орешки.

— По-моему, в этом вопросе ты без помощников отлично справляешься, — сказал Дятлов. — Но нынче мало научить держать равнение в строю, снайперски стрелять и бомбить. Грош цена асу, если он не явится по тревоге на аэродром или бросит в бою товарища.

— У тебя есть основания жаловаться, что у кого-то из нас низка сознательность?

— Нет, хотя благородства явно кое-кому не хватает.

— Благородства? — Брови Синицына взметнулись вверх.

— Да, благородства, я не оговорился, — подтвердил Дятлов. — Очень жаль, что это слово у нас не в почете. Без высокой нравственности не бывает и высокой сознательности.

— И что ты предлагаешь? Создать при гарнизоне университет нравственного воспитания?

— Они давно созданы где надо. Что же касается нас, то нынешнюю молодежь — пилотов в том числе — интересуют не только самолеты, а и искусство.

— Тогда давай закроем полеты и поедем в Нижнереченск прелюд Рахманинова слушать или выставку смотреть.

— На твоем месте я так бы и поступил, — серьезно сказал Дятлов и взглядом показал на Вулкан. — Облака вон за сопки цепляются.

— Вот когда будешь на моем месте, тогда с подчиненными хоть балет разучивай. А мне позволь командовать как умею и как совесть подсказывает. Почему ты Симоняна в город отпустил?

— Ты же знаешь обстоятельства. Человек сам не свой ходил.

— Скажи, трагедия какая! Да на кой черт мне такой летчик, если он из-за женской юбки нюни распустил!

— Надо психику человека учитывать.

— Брось, Иван Кузьмич. Слишком много нынче психологов развелось. — Синицын помолчал. — Психику в полете надо проверять, там лучше всего характер виден.

Спор командира и замполита прервало сообщение Вологурова: на большой высоте он обнаружил шар. Снова беспилотный шпион шарит в нашем небе. Синицын взял микрофон и стал командовать. Теперь у нас есть опыт борьбы с этими тихоходными, невидимыми с земли целями. И все же дело оставалось по-прежнему сложным и трудным. На самолете Вологурова ракет не было, зато имелся полный боекомплект к пушке, снаряд которой делает довольно внушительное отверстие, однако и шары-шпионы усовершенствуются и становятся более живучими.

Не успел Вологуров доложить о первой атаке, как наши операторы обнаружили и неизвестный самолет. Он шел далеко от нас над нейтральными водами параллельно границе. Вскоре выяснилась и цель его галсирования: наши радисты засекли радиосигналы, которые подавались с шара-шпиона. По всему, он фотографировал, засекал наши радары и передавал сигналы в эфир, а самолет ретранслировал их дальше хозяевам — слишком далеко они находились от шара-шпиона, чтобы принимать такие слабые сигналы.

Синицын доложил об этом, и ему приказали во что бы то ни стало уничтожить шар.

Вологуров сделал несколько безуспешных атак, топлива на перехватчике оставалось в обрез.

— Ну как там? — спросил наконец Синицын.

— Вроде бы сбил, — отозвался неуверенно Вологуров.

— «Вроде» не устраивает. Посмотри внимательнее.

— Смотрю… Нигде не видно. Наверняка срубил.

— Ну-ну. — Синицын повременил, раздумывая, и приказал: — Возвращайся на точку.

Через несколько минут Вологуров приземлился. Синицын кивнул в сторону катившегося самолета и обратился к Дятлову:

— Видал, как притер? Нет, брат, Вологуров, и никто другой, должен быть инспектором. И не спорь со мной.

— А я и не спорю. Он мне не нравится как человек.

— Тебе не на крестины с ним идти.

— Вот именно. Талант летчика, как говорят, от бога, талант быть Человеком — от самого себя. А это важнее.

— А мне важнее, чтобы меня прикрывал летчик, на которого я мог бы положиться. Мы учимся не цветочки выращивать.

— Тем более…

Командир и замполит снова скрестили клинки, и теперь их не остановить. Я люблю слушать их перепалки: доводы обоих всегда такие убедительные, что разобраться поначалу, кто из них прав, не всегда удается. Сегодня каждый из них тоже по-своему прав.

— Надо не только учить хорошо летать, надо воспитывать. А мы три месяца вечер молодых офицеров не можем провести.

Тут я полностью был на стороне замполита. Наш полк почти наполовину укомплектован молодыми летчиками, а кроме занятий да полетов с ними, можно сказать, пока никакой другой работы не ведется, хотя людей еще надо воспитывать да воспитывать.