— Господи, зачем я к тебе явилась? Только время потеряла, — с горечью воскликнула она и встала. — От всех мужчин никакого толку. У вас в мозгах застой.

— Вы не правы. Я же сказал, что попытаюсь. Она со злобной усмешкой произнесла «да», и я понял, что Розмари сейчас взорвется и устроит скандал. И не ошибся. Она швырнула в меня пустой бокал, я не успел его подхватить, он упал рядом со столиком и разбился.

Розмари опустила глаза на сверкающие осколки и немного успокоилась.

— Прости, — буркнула она.

— Не имеет значения.

— Я перенапряглась.

— Забудем об этом.

— Мне пора идти. Я все-таки должна посмотреть этот фильм. А не то Джордж спросит — Она надела плащ и стремительно двинулась к выходу, дрожа от волнения. — Мне незачем было сюда приходить. Но я подумала...

— Розмари, — уныло произнес я. — Поверьте мне. Я слов на ветер не бросаю.

— Никто не знает, в чем тут суть.

Я проследовал за ней в холл, чувствуя, как глубоко она расстроена. Ее отчаяние словно было разлито в воздухе. Розмари взяла черный парик со столика в прихожей и спрятала под него свои каштановые волосы. Ее движения были угловаты, порывисты. Розмари ненавидела себя и меня, этот визит вызывал у нее отвращение.

Она не привыкла лгать Джорджу, и разговор со мной показался ей теперь каким-то нелепым диким капризом. Она с ненужной ожесточенностью подкрасила губы яркой помадой, торопливо завязала шарф и вытащила из сумки темные очки.

— Я переоделась в уборной на станции метро, — пояснила она. — Все это так возмутительно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, как я выхожу отсюда. Ведь что-то происходит. Я это знаю. И Джордж напуган...

Она стояла у двери, ожидая, чтобы я ей открыл. Эта тонкая, элегантная дама выглядела сейчас откровенно отталкивающей. Я подумал, что ни одна женщина не станет уродовать себя без крайней необходимости, и ощутил к ней какое-то странное уважение. Я ничего не сделал, чтобы облегчить ее страдания, и не испытал удовольствия, поняв их причину. Ведь я слишком долго видел ее совсем в ином положении. Ей не нужно было особенно контролировать и сдерживать себя, а я с шестнадцати лет привык исполнять ее просьбы и угадывать желания. Если бы я дал ей возможность выплакаться, говорил бы с ней тепло и дружески, а может быть, и поцеловал, то оказал бы ей куда большую услугу. Но внутренняя преграда была во мне самом, и ее не так-то легко было убрать.

— Мне не надо было сюда приходить, — снова сказала она. — Теперь я это понимаю.

— Вы хотите, чтобы я... сразу начал действовать?

Ее лицо исказилось в гримасе.

— О, Боже. Да, я хочу. Но я вела себя как последняя идиотка. Я все время себя обманывала. В конце концов ты просто жокей.

Я открыл дверь — Хотел бы я им быть, — небрежно проговорил я.

Она окинула меня невидящим взглядом, думая лишь о том, как поедет в метро, посмотрит фильм и расскажет о нем Джорджу.

— Я не сумасшедшая, — сказала Розмари. Она резко повернулась и, не оглядываясь, вышла. Я наблюдал, как она спустилась по лестнице, открыла дверь и скрылась из виду. Потом вернулся в гостиную, продолжая чувствовать, что держался не на высоте. Мне показалось, что от присутствия Розмари в квартире изменился даже воздух. Он стал каким-то спертым и тревожным.

Я нагнулся и подобрал с пола большие осколки разбитого бокала. Но среди них были и маленькие, острые стеклышки, я поленился их собирать и принес с кухни совок и тряпку.

Держать мусорное ведро можно и левой рукой;

Я по привычке попытался согнуть и поднять ее, забыв, что это протез.

Искусственные пальцы начали действовать и сжались в кулак. Если я отдавал приказ опустить руку, они разжимались. Всякий раз между моим мысленным приказом и реакцией протеза проходило примерно две секунды, и я не скоро приспособился к этому интервалу.

Конечно, пальцы не могли чувствовать, крепко ли они сжаты. Люди, приладившие мне руку, говорили, что я достиг настоящего успеха, когда стал брать ею яйца. На первых порах я расколошматил их целую дюжину, если не две.

Рассеянность до сих пор давала о себе знать, когда у меня взрывались в руке электрические лампочки и рассыпались пачки сигарет. Поэтому я не так часто пользовался чудесными достижениями современной науки.

Я сложил осколки в мусорное ведро и вновь включил телевизор, но комедия уже кончилась, теперь показывали боевик с полицейскими и грабителями. Я со вздохом нажал на кнопку, приготовил бифштекс и, кончив есть, позвонил Бобби Анвину, журналисту, писавшему для «Дейли планет».

— Информация будет тебе кое-чего стоить, — предупредил он, услыхав мою первую фразу.

— Чего же именно?

— Тариф — услуга за услугу.

— Ладно, — согласился я.

— Тогда говори, что тебе надо?

— М-м, — начал я. — Пару месяцев назад ты опубликовал в вашем цветном субботнем выпуске большую статью о Джордже Каспаре.

— Верно. Необычная статья с глубоким анализом успеха. Раз в месяц «Планет» публикует очерки о птицах высокого полета — магнатах, поп-звездах и прочих. Мы как бы рассматриваем их под микроскопом и выставляем на всеобщее обозрение.

— Ты сейчас сидишь или лежишь? — спросил я. В наступившей тишине послышался какой-то сдавленный девичий смешок — Интуиция тебя до Сибири доведет, — проговорил Бобби. — Почему ты так подумал?

— Рискну сказать, от зависти. — На самом деле я хотел узнать, один ли он, при этом не придавая вопросу больше никакого значения. — Ты не подъедешь завтра в Кемптон?

— Постараюсь.

— Если ты прихватишь экземпляр вашего журнала, я куплю тебе бутылку по твоему выбору.

— Ой, парень, парень. Ты опять что-то затеял. Он повесил трубку, не сказав больше ни слова, а я провел остаток вечера, перелистывая отчеты о недавних скачках. Мне хотелось проследить карьеру Бетезды, Глинера, Зингалу и Три-Нитро.

В последнее время я привык завтракать по четвергам с моим тестем. Или, точнее говоря, с моим бывшим тестем. Адмирал в отставке Чарльз Роланд знал, сколько мук принес мне брак с его дочерью. Я обожал ее, но наотрез отказывался уступить ее единственной и постоянной просьбе — перестать участвовать в скачках. Мы были женаты пять лет — из них два года прожили счастливо, два в спорах, а последний стал для нас очень тяжелым. Теперь от всего этого остались лишь ноющие полузажившие раны. Да, только они и дружба с ее отцом. Я с большим трудом наладил с ним отношения, но после долгих размышлений понял, что наша связь — единственное сокровище, уцелевшее в житейском водовороте.

Как правило, мы встречались в полдень в верхнем баре отеля «Кавендиш», где на жестких, крахмальных салфетках уже стояли бутылка с розовым джином для него и виски с водой для меня, а рядом с ними — вазочка с арахисом.

— Дженни приедет в Эйнсфорд на этот уикэнд, — сообщил он.

Эйнсфорд — это его дом в Оксфордшире. В Лондоне он бывал по своим делам каждый четверг. Туда и обратно он всегда ездил в собственном «Роллсе».

— Буду рад, если ты к нам заглянешь, — сказал он.

Я посмотрел на его тонкое, приятное лицо и прислушался к протяжному и какому-то неопределенному голосу. На редкость обаятельный и безукоризненно вежливый человек, способный проникать в вас, словно лазерный луч, когда чувствовал, что ему это надо. Человек, которому я мог бы доверять даже у врат ада. Но в милосердии которого сильно сомневался Я собрался с силами и спокойно ответил:

— Нет, я не поеду. Не хочется, чтобы в меня стреляли.

— Она не возражала против твоего визита.

— Я в это не верю.

Он с подчеркнуто сосредоточенным видом уставился в свой бокал. Я знал по долгому опыту — когда он хотел, чтобы я поступил вопреки собственной воле (о чем он и сам знал), то избегал смотреть мне в глаза. Обычно в такие минуты возникала пауза, и он пытался как-нибудь разрядить ситуацию. Однако сейчас молчание затянулось, и я сидел как на иголках. Наконец Чарльз проговорил:

— Боюсь, что она попала в скверную историю. Я взглянул на него, но глаза Чарльза были по-прежнему полузакрыты.