Адам покачал головой.

– Не хочу отнимать у вас время. Я просто хотел узнать, как дела у вашего отца.

– Ему намного лучше. Если все пойдет хорошо, то на будущей неделе его выпишут.

– Слава богу! – сказал Адам со столь явной искренностью, что Гэбриэл немного оттаяла и, помня о предстоящем покаянии, разрешила себе улыбнуться.

– Выпьете чего-нибудь?

Его лицо осветилось ответной улыбкой.

– Такую хорошую новость не грех отпраздновать стаканом пива.

Гэбриэл достала из холодильника банку и налила ему стакан.

Он поблагодарил и поднял стакан:

– За скорейшее выздоровление Гарри.

– Аминь, – сказала она и посмотрела ему в глаза. – Мистер Дайзарт…

– Адам!

– Я должна извиниться за свое… за свое поведение днем. Если вы привезете завтра вашу картину, я посмотрю, что можно сделать.

С минуту Адам молча смотрел на нее, иронически скривив губы.

– Вот это неожиданность. Раньше вы меня чуть не выставили.

– То было раньше, – отрезала она, но тут же взяла себя в руки. Помни об обещании, мысленно упрекнула себя она и примирительно улыбнулась. – Конечно, если вы предпочтете поручить эту работу кому-то другому, то я вас вполне пойму.

Он энергично покачал головой.

– Ни за что. Гарри говорит, что вы еще лучше, чем он, и это меня вполне устраивает.

– Папа очень разволновался из-за того, что я вам отказала. Так что, пожалуйста, приносите вашу картину, мистер Дайзарт…

– Адам.

– Да, хорошо. Эта ваша картина может оказаться ценной?

– Я нутром чую, что да. Хотя купил ее за бесценок на аукционе в Лондоне сегодня утром. – Он наклонился вперед, его глаза светились воодушевлением. – Я уверен, что под слоями грязи и позднее нанесенной краски скрывается что-то интересное. Пока же единственное, что там можно различить, – это голова и плечи девушки. Но чутье говорит мне, что картина написана примерно в двадцатые годы девятнадцатого столетия.

– Есть какие-нибудь предположения относительно автора? – спросила Гэбриэл с пробудившимся интересом.

– Судя по тону кожи на видимом кусочке, я мог бы предположить Уильяма Этти…

– Известного изображениями обнаженной натуры, – быстро сказала она и поймала полный уважения взгляд Адама.

Он осушил стакан и откинулся на спинку стула с видом человека, чувствующего себя как дома.

– Это трудно объяснить, – сказал он ей, – но у меня бывает какое-то такое покалывание в затылке, когда я вижу картину, которая может оказаться «спящей красавицей».

Гэбриэл с любопытством посмотрела на него.

– Но вы сами аукционист и оценщик. Вам не случалось упустить подобную вещь?

– Пока нет. Но до того как я официально стал работать на фирму, мы не очень часто имели дело с произведениями изобразительного искусства. Мой отец специализируется на мебели и изделиях из серебра. Но с недавнего времени «Дайзартс» начинает приобретать неплохую известность и в связи с живописью тоже.

– И все благодаря вам?

– Естественно. – Адам весело посмотрел на нее. – Вы наверняка думаете: вот тип – сидит тут, сам себя хвалит. Не так ли?

– Я тоже не последняя в своем деле. Нет смысла себя недооценивать.

Адам довольно долго молча смотрел на нее.

– Мне любопытно, – сказал он наконец, – почему вы отказали мне днем?

Ее лицо вспыхнуло румянцем.

– Из-за болезни папы накопилось очень много невыполненных заказов, и мы втроем работаем на пределе, чтобы справиться с обязательствами. Но если вы хотите знать истинную причину, то я разозлилась, потому что вы были так уверены, что мы тут же бросим все, лишь бы только угодить вам.

Лицо Адама тоже порозовело.

– Теперь моя очередь приносить извинения.

– Наверное, отец всегда берется за вашу работу вне очереди, когда вы появляетесь с одной из ваших находок, – сказала Гэбриэл.

– Для него это не такая уж большая проблема, но, когда они случаются, Гарри обычно позволяет мне пролезть в начало очереди.

– Сегодня вечером отец сказал мне, что у вас очень скоро будет аукцион.

– Да, это так. Но если у вас никак не получится с реставрацией до аукциона, то я оставлю картину под охраной нашей службы безопасности и подожду, когда вы освободитесь и сможете взяться за нее.

– Вы так убеждены в ее ценности?

– Думаю, что не ошибаюсь. Половина картины не видна под слоями краски, наложенными явно для того, чтобы что-то скрыть – возможно, еще одну фигуру или пейзаж. Нет никаких следов подписи. Надеюсь, она появится после расчистки. – Он улыбнулся, – Я не говорю о таких больших деньгах, как, скажем, за Ван Гога, но в одном абсолютно уверен: даже с учетом вашего гонорара за реставрацию я обязательно получу какую-то прибыль по сравнению с той ценой, какую заплатил.

– Сколько вы заплатили?

– Полтора фунта вместе с несколькими выцветшими акварелями и старой, пожелтевшей картой в придачу. Больше никого не заинтересовал лот номер тринадцать.

– Это ваше счастливое число?

Адам пожал плечами и усмехнулся.

– Если и нет, то я не так уж много теряю – по крайней мере в деньгах. – Он посерьезнел. – Но именно эта картина стоила мне одного из самых старых моих друзей.

Выражение горечи у него в глазах пробудило любопытство Гэбриэл.

– Мне кажется, вы бы выпили еще пива.

– Если мы поделим его на двоих.

Гэбриэл достала из холодильника еще одну банку, налила себе полстакана, остальное вылила в стакан Адама.

– Как вам удалось так дешево купить в Лондоне картину?

– Это была распродажа по сниженным ценам, всякий хлам из частного дома. Лучшие вещи ушли на запад, в главный аукционный зал, а филиал распродавал вещи из кухонь и с чердаков.

– Вы часто ходите в такие места?

– Стараюсь как можно чаще. Там можно найти удивительные вещи. Но на эту распродажу я попал по чистой случайности. – Он искоса посмотрел на нее. – Вам интересно будет послушать мой горестный рассказ, мисс Бретт?

– Что произошло? – спросила она: слово «горестный» подогрело ее любопытство.

Адам невесело усмехнулся.

– Позавчера я был в гостях в Лондоне. На другой день с больной головой шел на поезд и случайно увидел на противоположной стороне улицы объявление о распродаже, назначенной на следующий день.

Далее Гэбриэл слушала рассказ Адама с большим интересом. Когда он вошел внутрь аукционного зала, его охватило знакомое чувство предвкушения. Это была лишенная изысканности распродажа, где лоты состояли из прозаических абажуров и кухонных стульев, ящиков с разношерстным фарфором и кухонной утварью. Именно такого рода охотничьи угодья привлекали Адама Дайзарта, в жилах которого текла кровь трех поколений аукционистов и оценщиков.

На этот раз он уже был готов признать, что здесь нет ничего стоящего внимания, как вдруг на глаза ему попалась небольшая стопка картин, прислоненных к стене в самом дальнем углу зала. Он быстро просмотрел несколько небольших выцветших акварелей и старинную карту, которую покрывала сыпь рыжих пятен. Последней в стопке оказалась картина в рамке, написанная маслом, настолько почерневшая от грязи и более поздних слоев краски, что едва можно было различить голову и плечи девушки на одной стороне полотна.

От знакомого выброса адреналина в кровь у него шевельнулись волосы на затылке. Повторный взгляд на портрет усилил ощущение того, что под слоями грязи и краски прячется сокровище.

Прическа и поза девушки наводили на мысли о начале девятнадцатого века. Адаму ужасно захотелось приобрести картину. Если картина была сфотографирована, то фотография обязательно будет в архиве. Но даже если ее не фотографировали, все равно он может провести пару приятных часов, исследуя других живописцев того времени, работы которых могли бы пролить свет на его таинственную леди. В том, что ей суждено стать его леди, Адам ничуть не сомневался.

Без знания имени художника поиск оказался нелегким. Но под конец у Адама появилось чувство, что портрет мог быть написан рукой Уильяма Этти, известного аллегорическими сюжетами, пейзажами и портретами, но прославившегося больше всего изображениями обнаженного тела, которые выглядят на удивление современными. В приподнятом настроении Адам купил цветов и вина, взял такси и вернулся обратно в квартиру Деллы Тайли, где провел веселую ночь.