Но Доннелли не проронил даже и слова. Одного взгляда на лицо командира было достаточно, чтобы понять, что никакие коврижки не убедят этого человека в том, что Ридзик заслуживает предоставления ему ещё хотя бы одного-единственного шанса.

Данко не сводил глаз с лица Кэт. Он чувствовал свою вину за происшедшее — а кто же ещё почувствует? Уж, во всяком случае, не Виктор.

— Она — его жена, — заметил Стоббз.

— Да, — ответил Ридзик, — жена. Сукин сын. А его-то сестричка считает, что ей тяжко пришлось с Пэтом Нунном.

— Вы, ребята, по уши в дерьме, — сказал Стоббз.

— Глубокая мысль, — ответил Ридзик.

Санитары покатили столик с телом. Данко проводил его взглядом, как провожают уходящий поезд. Он не поворачивался, пока не захлопнулась бесшумно стальная дверь.

— У неё не было выбора.

— И у вас тоже, — сказал Стоббз. — Ридзик, вы переводитесь на работу в канцелярию. С сего момента.

Что ж, Ридзик так и предполагал.

— Данко, вы отправляетесь домой. Туда, где вам и следует быть.

Данко не пошевелил и мускулом. «Нет уж», — подумал он.

Доннелли решил, что если ему удастся выдержать переговоры сперва с парой русских дипломатов, а потом ещё и с Данко, то он сможет поздравить себя с тем, что сумел сохранить свою сердечно-сосудистую систему ещё на один день.

Хваткий дипломат Муссорский изо всех сил старался быть мил; Степанович действовал в своём привычном подкупающем репертуаре. Оба дипломата время от времени поглядывали сквозь заслон из растений и аквариумов на комнату дежурных, где Ридзик, сидя за своим столом, с необычайной медлительностью стучал на машинке. Рядом с его столом сидел Данко, отсутствующим взглядом уставившись в пространство. Глядели русские туда, чтоб убедиться, что Данко все ещё на месте — невозможно было допустить, чтобы он снова скрылся. Им вовсе не хотелось приносить себя в жертву из-за товарища капитана Ивана Данко.

— Когда мы сможем забрать его? — спросил Григорий Муссорский.

— Когда я с ним разберусь, — резко ответил Доннелли. Он полистал бумаги на своём столе. — Мне это не доставляет особой радости. Но нам надо соблюдать наши процедуры, знаете ли.

— Москва настаивает, чтобы капитан Данко немедленно вернулся и представил полный отчёт.

— Да пусть ваша Москва идёт к… — Доннелли постарался успокоиться. — Пусть ваша Москва займётся своими процедурами, когда я закончу со своими. Это пока ещё наша страна, товарищ, а я пока ещё руковожу этим полицейским отделением.

— Капитан Данко находится вне вашей юрисдикции.

— Да и черт с ним! — Доннелли почувствовал, как поднимается его давление. — Ладно… ладно… когда его рейс?

— Сегодня вечером в двадцать два ноль ноль, — сказал Степанович.

— Хорошо. К этому времени я закончу. Капитана и сопровождение до аэропорта вы получите в девять. Но сперва мне нужно с ним поговорить. Дайте мне на это время, а потом он ваш. Даю вам своё слово.

Дипломаты предпочли бы, чтобы им дали Данко. Они бы отвезли его в Советское консульство, там доктор ввёл бы успокоительное — и тогда Данко можно было бы отвезти в аэропорт когда им угодно, и как им угодно. Если бы удалось забрать Данко сразу, то не понадобилось бы сопровождение. Но они понимали, что правила тут диктует Доннелли. А им оставалось лишь скрежетать зубами и подчиниться этим правилам.

Ридзик, склонившись над машинкой, долбил по клавишам со скоростью, приближающейся к одному слову за месяц. Одри, секретарша Доннелли, похлопала его по плечу:

— Я могу сделать это для тебя на компьютере за полчаса. Кстати, Доннелли хочет вас видеть.

— Черт, — пробормотал Ридзик. — Началось.

— Не тебя, Арт. Капитана Данко.

— Хорошо, — Данко встал.

— Нет. Ничего хорошего, — ответила Одри. — На вашем месте я бы надела каску.

Поднявшись, Данко оправил пиджак и подтянул узел на галстуке, словно отличник боевой подготовки перед парадом. Быстрым шагом устремился он в кабинет Доннелли.

Ридзик проводил его взглядом:

— Знаешь, Одри, я почти завидую этому хрену.

— Отчего?

— Когда он вернётся домой, то его просто кокнут. А может, пошлют на рудники. Говорят, в Сибири в это время года красиво. А я? Начнутся слушания и допросы, административные наказания, пресса, и что-бы-сказала-моя-мама — и уже потом мне наступит конец.

Он снова вернулся к машинке:

— Ты уверен, что не хочешь, чтобы я напечатала это за тебя?

— А я не прочь потянуть, Одри. Чем скорее я закончу, тем скорее меня отправят в молотилку.

— Попробуй отыскать светлые стороны, Арт. Проверь, кто тебе звонил, — она похлопала по телефону. — Может, тебя ждёт выигрыш в лотерее.

Он почти допечатал очередное слово после её ухода, но затем пустил плёнку автоответчика. Обычная белиберда:

«Привет, Ридзик, это Салли из Цицеро. Мы все ещё ждём твоего рапорта по поводу 560 на прошлой неделе в…»

Ридзик включил перемотку. Услышал звук очередного соединения. Это был Пэт Нунн:

«Кстати, Арт, слушай, я кое что забыл. Ты сука», затем раздался звук брошенной трубки.

Было ещё сообщение из прачечной: рубашки его постираны.

После чего последовала длинная пауза и вслед за ней — задыхающийся голос. Голос из могилы: Кэт Манзетти. Ридзик почувствовал, что его словно ударило током:

— Нужно говорить быстро. Сегодня у Виктора сделка.

Комиски-Парк. Во время игры. В комнате у смотрителя стадиона. Только два человека — Виктор и ещё один, — в её голосе чувствовался страх. — Не могу говорить отсюда, тяжело». Она повесила трубку. Звоня, она покупала себе жизнь, но покупка не состоялась.

Доннелли был холоден и собран. Он знал — по крайней мере, ему казалось, что знал, — как вести себя с Данко. Как мужчина с мужчиной, как полисмен с полисменом. Он даже попытался представить себя русским ментом — все ради того, чтобы добраться до Данко, чтоб раскрыть дно этой свалки.

Данко стоял, как всегда. Ридзик ясно дал понять ему, что теперь Доннелли стал их врагом: во власти командира послать его домой — и без Виктора. Нужно быть настороже.

— Теперь, — спокойно произнёс Доннелли, — мы вот как поступим, капитан. Сделаем так, чтобы вам было удобно. Расслабимся.

Данко надеялся, что это не означает, что ему придётся кормить рыбок.

— Мы расслабимся на русский манер, — командир открыл небольшой холодильник, стоящий у него под столом, и вытащил высокую, полную бутылку холодной как лёд «Столичной». Данко отметил, что это самый дешёвый сорт из тех, что можно купить в Советском Союзе, но он пивал и похуже: паршивый самогон, а однажды даже — ещё в армии — стеклоочиститель. И все же он подумал, много ли найдётся на Западе людей с достаточно крепким желудком, чтобы пить эту штуку. Доннелли поставил бутылку и две рюмки на стол, откупорил металлическую крышку и отбросил её в сторону: он где-то читал, что это русский жест, означающий… что-то — Доннелли надеялся, что дружбу и доверие. Он разлил напиток и подал рюмку Данко. В дверях появился Стоббз. Но лейтенант отмахнулся от предложенной бутылки.

Доннелли поднял рюмку и повертел её в пальцах. Он предпочёл бы не пить — вредно для сердца, — но готов был сделать это, если в ответ Данко раскроется. Впрочем, немного выпить не помешает — это не атомная бомба.

— Теперь представим, что мы в Москве. Я ваш начальник. И вы можете полностью на меня положиться.

Данко одним глотком опрокинул рюмку.

— Я проиграл.

Доннелли кивнул. Что ж, он хочет, как видно, исповедаться, а не отчитываться. Отлично — если только он при этом» изложит и факты. Данко снова наполнил рюмку и отпил.

— Вы проиграли. И?

Данко пожал плечами и ещё отпил:

— И это все?

— Да.

Доннелли тяжело сглотнул, словно откусил чересчур большой кусок сандвича. Потом подскочил, ухватил бутылку с водкой за горло и изо всех сил швырнул её об стенку. Бутылка разлетелась на куски, забрызгивая помещение водкой. Напиток попал в некоторые из аквариумов и их обитатели немедленно рванулись к поверхности, дабы вкусить нового угощенья. Стоббз застыл, словно вросший в пол. Он никогда не видел прежде своего шефа в таком состоянии.